Мистичность метафизического вопрошания как вопрошания сущего.
Надобно определить метафизику, хотя бы для того, чтобы иметь возможность её отринуть, или, наоборот, принять…в общем, что-нибудь с ней, да сделать.
Не будем тревожить почтенных Сциллу и Харибду философской мысли - имманентность и трансцендентность. С ними, хочется верить, дела давно улажены: такими проливами уже не ходят. Попробуем подступиться к проблеме со стороне онтологии - о чём идут толки - о Бытии, или о сущем?
Согласимся с ранним Мартином - Бытие мы можем познать лишь как бытие сущего - но всегда ли путём расспроса сущего стремились спросить само Бытие? Не эти ли редкие моменты ещё способны возбуждать наш интерес к мрачной схоластике и заумным лингвистическим концептам?
Но, в самом деле, неужели интерес, пафос, прелесть философии для нас сопряжены лишь с Бытием?
Неужто сущее нам не доставляет радости, не заставляет учащаться дыхание, с остервенением вчитываться во всё новые и новые страницы, исписывать новые и новые строки?
Да что там, ведь «подвижный образ вечности» благодарит нас за чтение платоновских повествований, казус выражения сущностей делает суховатого Аристотеля привлекательнее водянистого Пруста, многовековой религиозный трепет перед невыразимым позволяет с улыбкой взглянуть на бессовестные тексты, Новые недоработки, попытки замаскировать просачивающуюся из под коры логических методик мистичность - и мы хохочем от души, единство Бытия и Ничто - вот и морщинистый Георг кажется большим забавником, уверения «нет, нет, я вовсе не здесь, а вот там…» - ухмылка Фуко придаёт нам сил для сравнения дискурсивных формаций XVIII века.
Неоспорим здесь Витгенштейн - мистичное, подлинно философское это то, о чём нельзя говорить, следовательно, должно молчать.
Но что способно лучше речи молчания разжечь в нас пламя когитаций?
Речь молчания не говорит, не показывает, но приоткрывает, давая лишь на мгновение заглянуть в щель, после чего невозможность продолжения нас останавливает - дальше речь слишком быстро подходит к суициду.
Но мы не страшимся суицида речи - мы начинаем его (над ним) рефлексировать, снимая всякую опасность, незаметно уводя речь от «горизонта событий», точки тотального невозвращения… Речь слишком дорога для нас, чтобы мы позволили, то есть, всерьёз позволили бы ей играть в настолько опасные игры. Тем более, не хватило бы у нас и смелости на то, чтобы самим вытворять с речью нечто подобное.
Уходящие, соскальзывающие, оттягивающие (щиеся) темы - вот они, кто внушает нам столь сладкий ужас. Они самые, для которых нам нужна уже даже не новая грамматика (возможна ли грамматика молчания?), а всё ещё (или уже?) вышеупомянутая речь.
Вопрошание сущего (как сущего, как когнитивных концептов (вообще весь этот трансцендентализм слишком напоминает Fort/Da), как лингвистики, как сознания - об этом позже) в лучшем случае может добиться (а не «скатиться к»!) невыразимости, в лучшем случае может инициировать начало игры молчания.
Вопрошаем мы сущее как аналитику сознания? - так и здесь зреют плоды эвристического безобразия, нет у нас соответствующих модулей для «сложной проблемы сознания», значит мы можем только молчать.
Молчание - к нему не так просто прийти. Молчание - именно в нём вопрошание сущего получает свой старт. Но не каждое вопрошание добирается до своего начала.