Вяземские и Тютчевы летом 1848 года: «Мы укрылись на дачу в Лесном институте» (окончание)
ФНачало здесь: https://agbutin.livejournal.com/18391.html
Второй раз те же действующие лица и примкнувший к ним Плетнев объединились, когда Жуковский прислал (по-видимому, Плетневу) автограф своего стихотворения «К русскому великану». История получилась несколько комичная и чуть не рассорила друзей.
Не тревожься, великан!
Мирно стой, утес наш твердой,
Отшибая грудью гордой
Вкруг ревущий океан.
Вихрей бунт встревожил воды;
Воем дикой непогоды
От поверхности до дна
Вся пучина их полна;
На тебя их буря злится;
На тебя их вой и рев;
Повалить тебя грозится
Обезумевший их гнев…
Из книги «Летопись жизни и творчества Ф. И. Тютчева 1844-1860»:
«<Сентябрь, около 1>. Лесной. Тютчев, П. А. Вяземский и П. А. Плетнев знакомятся с недавно полученным стихотворением В. А. Жуковского «К русскому великану». Находят неудачным последнее четверостишие:
Волн ругательные визги
Ветр, озливший их, умчит;
Их гранит твой разразит
На тебя напавших в брызги.
…Сентябрь 7. Петербург. В газете «Русский инвалид» (№ 197) опубликовано стихотворение В. А. Жуковского «К русскому великану» (без заглавия), с поправкой Тютчева в двух последних стихах. Вслед за ним напечатано девятистишие Тютчева «Стой же ты, утес могучий...» (без подписи автора). Оно предваряется кратким предисловием, указывающим на связь его со стихотворением Жуковского:
«Чтение этих стихов воодушевило одного из наших поэтов, того, чьи прекрасные стихи, печатавшиеся в „Современнике“ при жизни Пушкина, конечно памятны читающей публике русской. Вот экспромт, набросанный поэтом».
Сентябрь 9. Петербург. В газете «Северная пчела» (№ 201, С. 801) перепечатано из «Русского инвалида» от 7 сентября стихотворение В. А. Жуковского «К русскому великану» (без заглавия; последние две строки - в редакции, предложенной Тютчевым для публикации в «Русском инвалиде»).
По-видимому, Тютчев, Вяземский и Плетнев располагали автографом Жуковского и не знали, что его стихотворение уже напечатано («Москвитянин». 1848. № 9; ценз. разр. 16 августа)».
Жуковский негодует. В письме А.Я. Булгакову от 9 октября он пишет:
«Скажи ему (Вяземскому - А.Б.), что я совсем не благодарен ему за ту правку, которую он (вероятно он) сделал в моих стихах, напечатанных в «Скверной Пчеле», и это не от авторского самолюбия, а просто от того, что из смысла сделалась бессмыслица… »
Ответ П. А. Вяземского В. А. Жуковскому в письме от 18 октября:
«Узнаю из письма твоего к Булгакову, что ты на меня гневаешься за мое молчание и за вмешательство в твои визги и брызги. Виноват, виноват и виноват! Но не совсем. Вот в чем дело...
…Откровенно признаюсь тебе, что меня, Плетнева и Тютчева (мы трое жили тогда в Лесном институте) несколько озадачили и оглушили твои богатые, но слишком крикливые и задорные рифмы: визги и брызги, особенно же в стихотворении торжественном и по содержанию высоком…
На другой день после чтения Тютчев принес нам несколько стихов которыми дополнил он твои, и, между тем, перемену свою в твоих последних двух стихах. … перемена, им сделанная в твоих, еще более искусила нас, и мы, благословясь и уповая на твое великодушие, посягнули на твою собственность и наложили на нее руку свою. В музыкальном отношении и в общем впечатлении, порожденном стихами, я и теперь думаю, что поправка, сделанная Тютчевым, не испортила стихов твоих...
Между тем стихи твои напечатаны в «Москвитянине» по-твоему, в неприкосновенности. Следовательно, и овцы целы, и волки сыты, или, если хочешь, и волки целы, и овцы сыты».
А упоминавшиеся выше девять строчек стали последней строфой законченного позже Тютчевым стихотворения «Море и утес», которое, получается, можно на полном основании отнести к «лесновскому» периоду творчества поэта. Разве что добавив к этой ненаучной периодизации широкую душевную улыбку и процитировав эти 9 строк:
Стой же ты, утес могучий!
Обожди лишь час, другой -
Надоест волне гремучей
Воевать с твоей пятой...
Утомясь потехой злою,
Присмиреет вновь волна -
И без пены, и без вою
Под гигантскою пятою
Вновь уляжется она...
[вариант, опубликованный в газете «Русский инвалид» от 7 сентября 1848 г.]
Кое-что можно добавить и о том, чем здесь, в Лесном, занимался Вяземский.
У него была своя творческая предыстория этого дачного лета 1848 года. В феврале Петр Андреевич наконец-то (во что уже мало кто верил, ведь начал он ее 18 лет назад) закончил и опубликовал свою книгу «Фон-Визин», посвященную замечательному русскому драматургу 18-го века (а финальная глава была напечатана и того позже, 14 марта 1848 года в «Санкт-Петербургских ведомостях»). К лету Вяземский начинает собирать жатву откликов на этот труд, и одним из первых откликается как раз Тютчев (письмо Вяземскому), еще в марте:
«Ваша книга, князь, доставила мне истинное наслаждение, ибо действительно испытываешь наслаждение, читая европейскую книгу, написанную по-русски, книгу, к чтению которой приступаешь, не спускаясь, так сказать, с уровня Европы, тогда как почти все, что печатается у нас, как правило, стоит несколькими ступенями ниже.
А между тем именно потому, что она, ваша книга - в высокой степени русская. Взятая ею точка зрения есть та колокольня, с которой открывается вид на город. Проходящий по улице не видит его. Для него город, как таковой, не существует. Вот чего не хотят понять эти господа, воображающие, что творят национальную литературу, утопая в мелочах».
Но в целом, на фоне европейских революционных событий выход первой (!) книги Вяземского большого интереса у читающей публики не вызвал, хотя в нескольких изданиях и появились критические статьи.
К лету 1848 года относится и работа над очерком «Юрий Александрович Нелединский-Мелецкий» - он должен был стать предисловием к собранию сочинений этого сейчас не слишком известного поэта.
Есть два стихотворения, написанные в Лесном.
Из книги Вячеслава Бондаренко «Вяземский» [Серия ЖЗЛ, Москва, «Молодая гвардия», 2014, стр. 509 - 510]:
«Именно Лесная дача вдохновила Вяземского на одно из самых изящных и глубоких его стихотворений - «Тропинка». С ранней молодости князь питал стойкую нелюбовь к белому стиху... Но по «Тропинке» об этом не скажешь - стихотворение выстроено на редкость уверенно, белый стих льется плавно, с редкой для Вяземского мелодичностью и живописностью. «Пограничное состояние» между прошлым и настоящим, явью и воспоминанием, которое возникает при бесцельной прогулке по полевой тропинке, передано поэтом с редкостным мастерством:
Картиной миловидною любуясь,
Я в тихое унынье погружаюсь,
И на меня таинственно повеет
Какой-то запах милой старины;
Подъятые неведомою силой
С глубокого, таинственного дна,
В душе моей воспоминаний волны
Потоком свежим блещут и бегут;
И проблески минувших светлых дней
По лону памяти моей уснувшей
Скользят - и в ней виденья пробуждают.
Так в глубине небес, порою летней,
Когда потухнет ярко-знойный день,
Средь тьмы ночной зарница затрепещет,
И вздрогнет тьма, обрызганная блеском.
Таинственно во мне и предо мной
Минувшее слилося с настоящим;
И вижу ли иль только вспоминаю,
И чувством ли иль памятью живу,
В моем немом и сладком обаянье
Отчета дать себе я не могу».
Действительно, в примечаниях к этому стихотворению из ПСС Вяземского стоит: «Печатается с автографа, на котором означена «Лесная дача, август 1848». [ПСС П.А. Вяземского, т. 4, издание С.Д. Шереметьева]
«Лесная дача, сентябрь 1848» [там же] помечено и другое стихотворение - «Сумерки»:
Когда бледнеет день, и сумрак задымится,
И молча на поля за тенью тень ложится,
В последнем зареве сгорающего дня
Есть сладость тайная и прелесть для меня,
Люблю тогда один, без цели, тихим шагом,
Бродить иль по полю, иль в роще за оврагом.
Кругом утихли жизнь и бой дневных работ;
Заботливому дню на смену ночь идет,
И словно к таинству природа приступила
И ждет, чтобы зажглись небес паникадила.
Брожу задумчиво, и с сумраком полей
Сольются сумерки немой мечты моей…
Легко поверить, что строки эти были навеяны частыми прогулками по Лесному, с его «загородной», сельской жизнью.
Из бытовых мелочей, которые помогали лесновским дачникам коротать время, без опасения ошибиться назову игру в преферанс. Упоминание этого развлечения несколько раз мелькает в переписке Вяземского и Эрнестины Тютчевой, хоть и без привязки к месту и времени.
В качестве итога моего короткого рассказа о пребывании Вяземских и Тютчевых на даче в Лесном расскажу об их общем впечатлении о проведенном лете.
Тютчевым в Лесном не понравилось.
В письме жене от 25 мая 1857 года Федор Иванович пишет:
«Вяземские еще в городе и не торопятся, кажется, водвориться в этом отвратительном Лесном, который я имел несчастие вновь увидеть на днях».
Ничего в этом удивительного нет. Тютчев любил светские салоны. Населенные великосветской публикой Острова он ценил гораздо выше уединенного Лесного, в который выбрался исключительно из-за холерной паники.
Да и самой Эрнестине Федоровне Лесной пришелся не по душе. В письме к ней от 13 августа 1851 года Вяземский восклицает: «Как я понимаю теперь вашу нелюбовь к Лесному». И это тоже понятно. Имея при себе четверых детей (трех своих и старшая, Анна, от первого брака мужа), ютиться в пяти комнатах на втором этаже было, наверное, не слишком удобно.
Эрнестина Тютчева. Художник Ф.Дюрк, 1840
А вот Вяземским, прежде всего, Петру Андреевичу, Лесной понравился.
Из письма А.Я. Булгакову от 27 сентября [там же, л. 58]
«Вчера переехали в город, т.е. перетащили меня, потому, что как волка не кормили, а он все в лес глядит. Но волчице моей это было не по нутру. Она боялась холода, ночью воров и одиночества в отдалении докторского пособия, если кто-нибудь занемог бы из нас. Впрочем, оно благоразумно, но я проснулся сегодня в городе как арестант, которого поймали в лесу и засадили в острог».
Понравилось настолько, что Вяземские решили взять участок земли у Лесного института, в так называемую «чиншевую аренду».
И здесь я плавно перехожу к третьему пункту повестки дня: а где же в Лесном жили Вяземские и Тютчевы летом - осенью 1848 года?
Обычно такие вопросы остаются без ответа. Дачи снимали, как правило, «на слово», договоры не составляли, и уж тем более, не визировали их в каких-то инстанциях, в архивах которых можно было бы сейчас найти следы. Прописка для дворян не требовалась.
Но в данном случае мне повезло, и след нашелся.
25 июля 1848 года княгиня Вяземская подает прошение:
«В Хозяйственный Комитет
Лесного и Межевого Института
Действительной Статской Советницы
Княгини Веры Фёдоровой Вяземской
Прошение
Желая приобрести из дачи Института на известных мне условиях участок земли под номером 132, покорнейше прошу Хозяйственный Комитет сделать распоряжение об освидетельствовании и отдаче мне означенного участка по узаконенным документам. К сему прошению Действительная Статская Советница Княгиня Вера Федоровна Вяземская руку приложила».
[ЦГИА Фонд 922 оп. 1 дело 125 стр. 1]
И в левом нижнем углу делает ценнейшую для нас приписку:
«Жительство имею близ
Лесного Института на даче
Левенштерна».
То есть, летом 1848 года Вяземские и Тютчевы жили на даче Левенштерна!
Штабс-капитан лейб-гвардии артиллерийской бригады Карл Левенштерн (впоследствии - армейский полковник) в 1846 году получил в чиншевую аренду участок Лесного института под номером 162. И владел им приблизительно до 1854 года (когда передал его своей дочери). На карте участков Лесного института из книги С.А. Безбаха «Лесной» (Ленинград, 1929 год) видно, что участок 162 находился на углу 2-го Муринского и Институтского проспектов, том, который ближе всего к Серебряному пруду. Сейчас на этом месте находится дом под номером 26 по 2-му Муринскому проспекту, в котором расположена стоматология и что-то еще.
Участок 162 на плане из книги С. Безбаха "Лесной"
Приблизительное место участка 162 на современной карте
Приблизительно здесь и находился двухэтажный деревянный дом, в котором Вяземские и Тютчевы провели лето 1848 года.
В качестве постскриптума.
Не могу удержаться от двух небольших примечаний.
Первое. Летом 1848 года определилась семейная судьба не только сына Вяземских - Павла, но и «почетного лесновца» Петра Александровича Плетнева. Именно этим летом его отношения с княжной Александрой Васильевной Щетининой (1826 - 1902) сложились окончательно и завершились логично свадьбою в октябре того же 1848 года. Брак был удачным, несмотря на большую разницу лет.
А. В. Тыранов. Портрет П. А. Плетнёва. 1836
Второе. Не могу не остановиться отдельно на семье Воронцовых, которые также летом 1848 спасались от холеры в Лесном («в семи домиках»). Вяземский в своих письмах Булгакову не уточняет явно, о каких именно Воронцовых идет речь, но по некоторым мелькающим в переписке фактам становится ясно, что это семья графа Ивана Илларионовича Воронцова-Дашкова (1790 - 1854)
Лучше всего подтверждает это предположение письмо Вяземского А.Я. Булгакову от 11 октября 1848 года [там же, л. 60], где говорится о том, что «старуха Гр. Воронцова не дождалась возвращения сына». Ирина Ивановна Воронцова, урожденная Измайлова, мать Ивана Илларионовича, действительно умерла от холеры в октябре 1848 года.
Семейство Ивана Илларионовича было весьма и весьма примечательным. Здесь не место рассказывать его яркую историю, упомяну только о двух печально знаменитых балах в доме Воронцовых-Дашковых.
23 января 1837 года на бале у Воронцовых-Дашковых «раздражение Пушкина дошло до предела, когда он увидел, что его жена беседовала, смеялась и вальсировала с Дантесом» (С.Н. Карамзина). 27 января Александра Кирилловна Воронцова-Дашкова встретила Пушкина с Данзасом, а вслед за ними Дантеса с д'Аршиаком, ехавших на острова. «Приехав домой, она в отчаянии говорила, что с Пушкиным непременно произошло несчастие», - рассказывал М.Н. Лонгинов. И потом сильно переживала смерть поэта.
Лаш Карл Иоганн. Портрет А.К. Воронцовой-Дашковой
9 февраля 1841 года на бал к Воронцовым-Дашковым был приглашен накануне вернувшийся с Кавказа Лермонтов. И хотя на бале присутствовало около 600 человек, появление поэта в армейском мундире не осталось незамеченным императорской фамилией. В.А. Соллогуб вспоминал об этом: «Я несколько удивился, застав его (Лермонтова) таким беззаботно веселым..., вся его будущность поколебалась от этой ссылки, а он как ни в чем не бывало крутился в вальсе. Раздосадованный, я подошел к нему: «Да что ты тут делаешь! - закричал я на него. - Убирайся ты отсюда, Лермонтов, того и гляди тебя арестуют! Посмотри, как грозно глядит на тебя великий князь Михаил Павлович!» - «Не арестуют у меня!» - щурясь сквозь свой лорнет, вскользь проговорил князь Иван, проходя мимо нас».
По свидетельству очевидцев, великий князь несколько раз пытался подойти к Лермонтову, но тот несся с кем-либо из дам по зале, словно избегая грозного объяснения. Наконец, графине указали на недовольный вид высокого гостя, и она увела Лермонтова во внутренние покои, а оттуда задним ходом проводила его из дома. «В этот вечер поэт не подвергся замечанию, - писал П.А. Висковатов. - Хозяйка энергично заступалась за него перед великим князем, принимая всю ответственность на себя, говорила, что она зазвала поэта, что он не знал ничего о бале, и, наконец, апеллировала к правам хозяйки, стоящей на страже неприкосновенности гостей своих».
Фрагменты переписки П.А. Вяземского и А.Я. Булгакова здесь: https://agbutin.livejournal.com/18930.html