жители в жилетах и беженцы без
В Берлине всё обвешано и подсвечено украинскими флагами. На некоторых исторических зданиях они выходят лилово-оранжевыми. На улицах слышно мягкую русскую речь, украинскую и давно забытые качели суржика: фраза по-украински, две по-русски, и наоборот, с перехлёстом.
Группы людей: безмолвный немец с сострадательной миной, несколько женщин, дети, одна знает на две-три вещи больше и поясняет, "если у тебя есть вот такая бумажка, то вони тобi заповнюють и вже тодi можна... не, там кажется восемдесять пятый, не, безкоштовно". За мной женщина, одетая во что попало, уже, вероятно, почти выспавшаяся, приложила к щеке кусок красного пластика и кричит в него "дифтерия, коклюш, столбняк" по кругу, входя за мной в электричку. У неё с собой ребёнок в шапочке, она прилаживает его в сиденье, как игрушечного пилота, и он три станции подряд, не мигая, смотрит мне в глаза.
Недалеко от фалафельной "Займ" за углом я попадаю в центробежную зону плаща мужчины, который обходит дорогой белый автомобиль, чтобы открыть дверцу для жмущейся к тротуару дамы в шубке. Мужчина укомплектован длинным красным шарфом. "Сідай, поїдеш зі мною!" - говорит он даме.
Центральный вокзал в руках добровольцев в розовых и жёлто-синих жилетах: они ходят группами, вылавливают замешкавшихся, направляют и наставляют их. Туалет раскрыт настежь на радость бомжам, которые оккупируют умывальники и обстоятельно раздеваются, но вместо того, чтобы мыться, разоблачившись до белья(?), смотрятся в зеркала и произносят драматические монологи. Видимо, это тоже гигиена.
Везде висят предостережения, адресованные по-украински одиноким молодым женщинам: никому не отдавайте паспорт, не идите ни с кем, кто предлагает частный ночлег, ищите ментов, кричите.
Перед вокзалом огромный шатёр, в нём мне говорят, нет, вам не нужно здесь ничего регистрировать, просто следуйте дальше, но, если хотите, то тут можно передохнуть, у нас есть кофе. В шатре расставлены пивные столики, на скамьях среди баулов сидят люди и концентрируются на кофе, потому что всё остальное непонятно. После чашки кофе можно взять ещё чашку кофе или неизвестно что.
У шатра два дружелюбных молодых кавказца (часто меняются, рассыпаясь мусульманскими приветствиями и пожеланиями) раздают бесплатные симки, обращаясь ко мне по-русски и на ты, как в ларьке, где мы покупали анашу, в пригороде Хайфы. Через месяц обладатели симок становятся клиентами фирмы со сложным для латиницы названием. Таксисты вокруг выглядят непривычно счастливыми и заботливыми. Большая часть помощников, поводырей здесь, как и во всех учреждениях, сирийцы и ливанцы прошлого, позапрошлого призыва.
На перроне скопление добровольцев-горбунов: жилеты поверх рюкзачков с первой помощью. Скоро прибывает поезд из Вроцлава, но к нему подцеплены вагоны из Варшавы и ещё откуда-то, у него три номера. Проезжают короткие электрички, забирая пенсионеров с великами и рюкзаками. Мальчик спектрального вида на дальнем краю платформы снимает на телефон прибытия электричек: нарочито машет машинистам, и они лениво, но приветливо машут в ответ. На меня мальчик скалится, как напуганный волчонок.
Поезд из Вроцлава отбыл из Жепина и достиг Франкфурта на Одере, где был задержан. Intervention by the authorities, пишет сайт, +60. Всего час, говорит мне доброволица с горбом, это недолго. Ну, они уже около 50 часов в пути, причём почти всю дорогу стоя, говорю я, тут и час имеет значение. Мы вчера встречали людей, отвечает розовая дама, которые пять дней добирались, их можно было буквально к стеночке прислонять.
За час с перрона уезжают три или четыре шумных школьных класса, выкрикивая названия городов и посёлков, по-детски бранясь и бросаясь бутериками, безостановочно переформировываясь по правилам игры в жизнь.
Окна прибывающего из Польши поезда похожи на детскую аппликацию: положения лиц, тюков, локтей, одежды никак не соответствуют внутренним структурам вагонов. Добровольцы разделяются на тыловую линию с водой, едой и распоряжениями и переднюю цепь крепких бородачей-разгрузчиков, которые улыбаются высыпающимся на перрон беженцам, ставят их на ноги, принимают баулы. "Меня ненадо, меня ненадо!" - кричит старушка, прижимая к паху сумочку и выглядывая место, куда выпрыгнуть из вагона мимо бородача, поверх чемоданов, сумок, толпы. Доброволец подхватывает у кого-то маленького ребёнка и, улыбаясь во всю бороду, доставляет его над головой застывшей старушки в Берлин: "Машалла!"
Я мечусь по платформе.
Таксист говорит, - "Вам тут надо подождать," - и сразу: "Садитесь, ладно, конечно, поедем," и в телефон: "дёрт... беш банхофтан алдым... эвет... тамам, тамам," и нам: "Полчаса ехать, чтоб вы знали". В прелом кожаном салоне я стараюсь не объяснять ничего про "дальнейшие перспективы на перманентное жильё", бормочу про симки; когда мы выезжаем на бывшую "аллею им. Сталина", которую я в уме называю Крещатиком, беженцы начинают засыпать. Мы только хотим домой..., говорят они с закрытыми глазами, ...до-о-олго ехать...