Barrios
Я снова со всей самоотдачей запил - осталась неделя на острове. Точнее, мне осталось восемь дней. Я уже пообвыкся тут, прижился, нашел места, где меня подкармливают, подпаивают и накуривают. Уже потемнел лицом и понаторел в испанском, даже в тех его разновидностях, которые поначалу казались абсолютно непонимабельными. На одном из таких говорит Лазарь, иногда кажется, что с этой бестией я до конца жизни буду объясняться на пальцах. Зато с Мильтоном мы уже свободно общаемся, и, надо сказать, эта возможность дорогого стоит.
Мильтону 45 лет, хотя выглядит он моложе. На этой черноте не разглядеть морщин. Лазарь тоже кажется моложе, иногда даже моложе меня.
- Ты постоянно хмуришься, hermano. - говорит он, - Отвыкай, тут хмурятся только плохие люди.
"Ну-ну", думаю я себе. Я наблюдаю за ним с первого дня нашего знакомства, с того самого момента, как взгляд выхватит в толпе на Прадо его оживлённое, располагающее лицо. В Гаване уже слишком много народу могут назваться моими друзьями, но только Лазарь, похоже, им действительно стал. И мне интересно, что он из себя представляет. Но говорить с ним толком я не могу, остаётся наблюдать.
Лазарь напоминает мне собаку. Я ему этого не говорил, потому что здесь "собака" это очень обидное ругательство. Но он и правда похож на пса. Поджарый, чёрный, щетинистый. И всегда настороже. Я вижу, как он взглядом тщательно сканирует толпу, за версту чуя неприятности равно как и возможность поживиться.
С наживой, кстати, тут просто. Толпы туристов никогда не оставят парней вроде Лазаря без денег. Он говорит на английском, итальянском, французском, на немецком, но совсем плохо. Однако пары расхожих фраз обычно хватает, чтобы заработать на простаке пять, а то и десять куков.
- Ты же ни хрена не работаешь, чем ты занимаешься всё своё время?
- Я, может, и не работаю, но приношу в семью деньги. И это намного веселее, чем торчать в душном офисе. Смотри, - он дёрнул подбородком, указывая на молодого канадца, бредущего по бульвару, - и por favor, сделай вид, что мы незнакомы.
Лазарь подскочил с места и направился прямиком к туристу. Мне было плохо слышно, но судя по тому, как Лазарь широко улыбается, по характерным жестам и согласным кивкам канадца я понял, что Лазарь только что соблазнил его перспективой покурить марихуану. Они направились по Сан-Хосе в сторону Индустрии. Я убрал сигареты в карман и на отдалении последовал за ними.
На Индустрии парни свернули налево, а затем нырнули во двор. Это место я хорошо знал, мы и сами там регулярно отоваривались. Я остановился у входа во внутренний двор и стал ждать. В дворах такого типа, комуннах, про них мне ещё Карлос-Гарсия рассказывал, в центре растёт огромное толстое дерево, символизирующее единство и силу всех живущих тут семей. "Люди здесь бедные, очень бедные, говорил Хосе, живут в этих коммунах по нескольку десятков лет, надеясь рано или поздно разбогатеть и переехать отсюда".
Я прислонился к стенке на противоположной стороне улицы и принялся терпеливо ждать. Прошло полчаса, я уже изнывал от жары и нетерпения и даже успел сыграть в домино с местыми парнями.
И вот наконец появился Лазарь в компании своего нового канадского друга. Оба ржали, как сумасшедшие, у Лазаря безумно горели глаза, он размахивал руками, пытаясь что-то объяснить канадцу. Я смотрел на это представление со стороны, и мне становилось весело. Наконец, они попрощались, крепко пожав друг другу руки. Турист направился в сторону Нептуно, а Лазарь, чуть постояв на месте, подошел ко мне.
- Ну, что? - спросил я.
- Ну, смотри. - он запустил руку в карман и выудил оттуда сложенную вчетверо бумажку в десять куков.
- А за сколько продал?
- За 25. Пятнадцать Луису, остальное мне, комиссионые.
Мне не было нужды объяснять, я знал, что для своих косяк вообще стоит десятку, или даже пять, если небольшой.
- Вот так я и зарабатываю, hermano, всё просто. Если мне везёт, в месяц могу принести домой сто куков, если совсем не везёт, то 20-25. Но и это хорошо. А ты говоришь, я не работаю...
- Беру свои слова назад, брат, - и добавляю, - Тогда прекрати стрелять у меня сигареты, раз сегодня ты такой богатый.
- Хорошо, сегодня угощаю, - широко улыбается Лазарь, и продолжает рассказ, пока мы движемся обратно к бульвару. - Помнишь, я знакомил тебя со стариком на Прадо? Уго? Помнишь его? Так он продает траву уже лет сорок и ещё ни разу не попался. Настоящий профессионал.
- Хочешь пойти по его стопам?
- Ээээ, нет, нет, - он произносит это как "на, на", - я не профессионал, а всего лишь любитель, которому везёт. Если будешь внимателе и услужлив, то никогда не умрешь с голоду.
Ещё бы, думаю я. Все иностранцы, приезжающие на остров, неизбежно впадают в эйфорию от солнца и моря, а от царящей вокруг нищеты создается иллюзия собственного богатства. Даже самый скромный клерк из Европы или России готов оставлять здесь по сотне баксов в день, тогда как средняя зарплата местного служащего составляет вдвое меньше.
Люди здесь живут плохо. Я имею в виду не молодых мошенников вроде Лазаря, а добропорядочное старшее поколение, вынужденное работать на двух работах. Эти живут действительно паршиво, я сам видел. В центре Гаваны от большинства домов остались только стены. И в этих стенах всё равно кто-то живёт. Чтобы войти в иные комнаты, ужно согнуться вдвое, а в некоторые - взбираться по приставной лестнице. Окна в лучшем случае выходят на улицу, шумную и пыльную днём и дурно пахнущую и удушливую в ночные часы. А в худшем - в стену какого-нибудь склада или фабрики, так что высунув руку в окно, можно о этой стены дотронуться. Приезжая сюда из сытой и чистой Европы, чувствуешь себя королём. Потому что у тебя есть деньги, сигареты, плеер с наушниками и даже мобильный телефон.
Однако поживи недели три в трущобах - и почувствуешь себя дураком. По многим причинам.
Для начала, ты плохо знаешь язык, и даже знай ты его хорошо, всё равно ни черта бы не понял, кроме новостых передач по национальному телевидению. Четыре канала, это вам не жук начихал. И по всем Фидель, хоть общёлкайся. Мильтон, кстати, помнит тот день, когда Фидель официально разрешил всем желающим валить из страны, правда не уточнил, как.
Для дураков у Гаваны есть красиво обустроенный фасад. Выкрашенная в пастельные цвета Старая Гавана, с музеями, с только что положенной брусчаткой, с дорогими ресторанами и услужливыми официантами и метрдотелями, с полированными старыми Фордами и Чеви, сувенирными лавками через дверь друг о друга и прочим. Из-за всего этого я и не суюсь в ту часть города, что лежит к востоку от Прадо. Хватило с меня этого лицемерия.
Изнанка Гаваны, на которую меня протащил Лазарь, куда интереснее. Это чахлая, измождённая солцем, морскими ветрами и пренебрежением муниципалитета Центральная Гавана и Китайский квартал. Вся жизнь этого города происходит именно здесь. В любое время суток, на улицах и над улицами, на балконах, на крышах. Идёшь себе, бывало, и слышишь окрик: "Эй, амиго!" Озираешься по сторонам с нелепым видом, потом догадываешься задрать голову вверх - оттуда с балкона тебе приветливо машет рукой местный житель.
Чувствую себя дураком, потому что на изнанку города самостоятельно ни за что не попасть. Толлько о большому блату и по приглашению одного из друзей. Так я попал к кузине Лазаря, где меня угощяли домашними коктейлями, которые гораздо крепче тех, что подают в баре. А я угощал всех пивом, подарил зажигалку старой тётке с красной помадой на губах, которая одна (из жалости, наверное) говорила со мной на чистом испанском, так что я всё понимал. А её десятилетяя дочь подарила мне браслет из бисера, такие тут носят все, и постоянно норовила взобраться ко мне на коленки.
- Отвали от него, Дани! - окрикивал её Лазарь, уже изрядо набравшийся поверх недавно употреблённого косяка. - Вообще-то я не пью, предпочитаю марихуану. Однажды зашёл в бар, где за 10 куков тебе альют столько отвёртку, сколько захочешь. После своего дня рожденья смотреть на неё не могу.
- Слабак, - с пафосом отвечаю я, - А я вот пью. У нас там холодо, мы всегда пьём.
- Que va! Тоже мне.