Из писем Б.Пастернака к первой жене, Е.Пастернак.
1926 год был трудным в молодой семье Пастернаков. Впрочем, как и во все годы их совместной жизни. Но именно тогда назрел скандал, вызванный перепиской Пастернака с Цветаевой ( из чисто литературного характера переросшего в лирическое увлечение), и вылился в яростное выяснение отношений между супругами. Евгения Пастернак уехала на лето с маленьким сыном к родителям Пастернака, в Германию. Пастернак оставался в Москве. Обстоятельства так и не позволили ему присоединиться к ним позднее.
27 августа он пишет жене, жалуясь на усталость, что "недурно бы к кому-нибудь с субботы на воскресенье катнуть на дачу". Свои впечатления от поездки на вокзал он передаёт жене:
"С непривычки мне толкотни на Ярославском вокзале было довольно, чтобы пережить... некое "нечто" (прав Лежнёв: - дачник, и неисправимый!) Вообще я точно статью проверять поехал, - сейчас увидишь.
Но как сложно и как всегда тяжко и сложно будет нам с тобой: кругом почти сплошь жидова - и - это надо послушать - словно намеренно в шарж просятся и на себя обличенье пишут: ни тени эстетики. Стоило Москву заполнять! Скоро десятый год, хотя бы говорить и вести себя с тактом научились! и безысходное по неутешности сознанье: за самого последнего, уже на грани обезьяны, за все его безобразья - ты до конца дней - ответчик. Он будет грушу есть и перекашиваться в ужимках - а ты нравственно отдуваться за его крикливое существованье. На это же обречён и мальчик. Иногда я содрогаюсь от того, что наделал!"
Отчаяние, надо полагать, что родил ещё одного еврея...
Жена с сыном возвращались домой, в перенаселённую жильцами квартиру.
Евгений Пастернак дальше пишет в пояснениях к письмам отца: " К тому же отца страшило наше окружение в московской квартире. С симпатией относясь к Фришманам, он опасался, что я усвою особенности их произношения". Т.е. еврейский акцент.
27 августа он пишет жене, жалуясь на усталость, что "недурно бы к кому-нибудь с субботы на воскресенье катнуть на дачу". Свои впечатления от поездки на вокзал он передаёт жене:
"С непривычки мне толкотни на Ярославском вокзале было довольно, чтобы пережить... некое "нечто" (прав Лежнёв: - дачник, и неисправимый!) Вообще я точно статью проверять поехал, - сейчас увидишь.
Но как сложно и как всегда тяжко и сложно будет нам с тобой: кругом почти сплошь жидова - и - это надо послушать - словно намеренно в шарж просятся и на себя обличенье пишут: ни тени эстетики. Стоило Москву заполнять! Скоро десятый год, хотя бы говорить и вести себя с тактом научились! и безысходное по неутешности сознанье: за самого последнего, уже на грани обезьяны, за все его безобразья - ты до конца дней - ответчик. Он будет грушу есть и перекашиваться в ужимках - а ты нравственно отдуваться за его крикливое существованье. На это же обречён и мальчик. Иногда я содрогаюсь от того, что наделал!"
Отчаяние, надо полагать, что родил ещё одного еврея...
Жена с сыном возвращались домой, в перенаселённую жильцами квартиру.
Евгений Пастернак дальше пишет в пояснениях к письмам отца: " К тому же отца страшило наше окружение в московской квартире. С симпатией относясь к Фришманам, он опасался, что я усвою особенности их произношения". Т.е. еврейский акцент.