Между Петром и Павлом
Осмелюсь утверждать, что, несмотря на кажущуюся простоту содержания, рассказ Чехова «Архиерей» по сей день остается «непрочитанным». Проблема адекватного прочтения возникает, во-первых, вследствие длительного разрыва в России двух культур: светской и духовной; во-вторых, из-за того, что читатель воспринимает текст вне литературно-исторического контекста.
Разрывом двух культур обуславливается практическая невозможность полноценного диалога лиц, текстов и смыслов, «невозделанность» референтного поля, в перспективе которого текст мог бы полноценно восприниматься. Тем более, если, как в случае с чеховским «Архиереем», само содержание рассказа предполагает в читателе и критике знание и понимание богослужебной практики православной церкви, а, говоря проще, воцерковленность.
Вот описание генеалогии главного героя:
«Отец его был дьякон, дед - священник, прадед - дьякон, и весь род его, быть может, со времен принятия на Руси христианства, принадлежал к духовенству, и любовь его к церковным службам, духовенству, к звону колоколов была у него врожденной, глубокой, неискоренимой; в церкви он, особенно когда сам служил, чувствовал себя деятельным, бодрым, счастливым».
Сам автор рассказа прекрасно знал Библию. Об этом можно судить, например, по тому токованию тонкостей Священного Писания, которое он дает в письме к М.Е Чехову от 18 января 1887 года, а так же из его письма В. Розанову.
К тому же, Чехов в детстве пел в церковном хоре - и при всех тягостных сторонах этого события (деспотизм отца, усталость «малолетнего каторжника») в памяти его навсегда закрепились кондаки, акафисты и вообще весь строй церковной службы.
При анализе «Архиерея» все эти факты должны учитываться, а заложенные автором значения прочитываться.
Моя попытка междисциплинарного исследования (когда сочетаются филологический и богословско-литургический методы истолкования) при всем своем несовершенстве призвана показать продуктивность такого «диалогического прочтения», восприятия текста с двух взаимодополняющих точек зрения.
Теперь о литературно-историческом контексте. Рассказ Чехова датирован 1902-ым годом. В это же время вышла в свет повесть «Архиерей» иеромонаха Тихона.
Как сообщает настоятель Свято-Троицкой Сергиевой пустыни игумен Николай (Парамонов), «она была написана на рубеже XIX и XX веков».
Неизвестно, какая из книг появилась раньше, но некоторые моменты, а именно: наличие текстологических соответствий, перекличка мотивов и разработка «петропавловской темы» дает основание предположить, что здесь имеют место диалогические отношения. «Архиерей» иеромонаха Тихона, вполне возможно, является попыткой ответа, на те вопросы, которые ставятся в «Архиерее» Чехова.
Но еще более удивительно, что через пару десятилетий в этом диалоге принял участие еще один русский писатель, работавший в эмиграции, Василий Иоакимович Никифоров-Волгин. Он написал «Архиерея» периода постреволюционного апокалипсиса. Здесь, так же как и в двух предыдущих произведениях продолжается разработка «петропавловской темы».
Читаем первую строчку рассказа Чехова:
«Под вербное воскресенье в Старо-Петровском монастыре…»
Казалось бы, все понятно, но это лишь на первый взгляд. Сначала попробуем ответить на вопрос: когда именно начинается действие, и почему автор выбрал этот момент? А потом - на вопрос: почему выбран Старо-Петровский монастырь? Цель исследования - показать, как хронотоп работает на общее содержание произведения, какие содержательные задачи решает автор, расставляя по всему тексту «вешки» для проницательного читателя.
Богословие на Руси всегда имело характер преимущественно литургический. Боговедение раскрывалось в формах литургического творчества, во время церковных служб, а не богословских диспутов, как на Западе.
Чехов, который пел на клиросе, эту специфику очень хорошо понимал и на основе этого понимания выстроил всю композицию своего рассказа. Это позволяет говорить о содержательности формы, как критерия художественности, и естественные восторги по поводу гениальности автора получают осязаемое подтверждение. Читатель получает возможность, подобно Фоме Неверующему, «вложить перст» и почувствовать совершенство маленького шедевра на ощупь.
На первый взгляд, богослужение является в произведении Чехова лишь декорацией, на фоне которой протекают события жизни Архиерея и других героев. На самом же деле, первопричины почти всех значимых событий, даже бытовых, лежат именно в вечностном бытийном плане, который находит выражение в содержании церковных служб. Воистину, как учил старец Нектарий Оптинский: «Во всем ищите великий смысл». Эта максима оптинского старца станет методом нашего едва ли ни построчного анализа.
Следует отметить, что «великопостная» тема не является случайной в творчестве Чехова. До «Архиерея» он обращался к ней в рассказах «Письмо», «На Страстной неделе», «Тайна», «Казак».
Действие рассказа начинается во время церковной службы в Лазареву субботу: «Под вербное воскресенье в Старо-Петровском монастыре шла всенощная…»
К этому моменту преосвященный Петр болен был уже «дня три», то есть занемог он во вторник или в среду так называемой Недели Вай (буквально: «недели ветвей», см. кн. митрополита Вениамина (Федченкова).
Как известно, в художественном произведении случайных деталей не бывает, все должно работать на общий смысл. Попробуем разобраться, почему Чехов выбрал именно этот день (Лазареву субботу) для начала своего повествования, а также - почему Архиерей был «нездоров уже дня три»?
Именно во вторник, когда приблизительно заболевает преосвященный Петр, в Вифании умирает друг Иисуса Христа Лазарь, попадает в Ад и все эти дни, вплоть до субботы, происходит его «хождение по мукам».
В стихирах этой недели ум человеческий, «мертв лежащий во гробе лености нечувственный», уподобляется «четверодневному Лазарю».
Слушая покаянный канон, который читает монашка во время всенощной в начале рассказа, каждый человек чувствует себя уже смердящим трупом и молит о воскрешении.
Вот описание состояния владыки: «Как было душно, как жарко! Как долго шла всенощная! Преосвященный Петр устал. Дыхание у него было тяжелое, частое, сухое, плечи болели от усталости, ноги дрожали».
Чем не «адские муки»?!
На «царство смерти» указывает и такая деталь: «…Петру (…) казалось, что все лица - и старые, и молодые, и мужские, и женские - походили одно на другое».
Только у мертвых - одинаковые лица. Вспомните волшебную русскую сказку, когда герой Иван-царевич (наш Орфей), отправляясь в «тридесятое царство» (буквально на «тот свет») спасать свою похищенную возлюбленную (нашу Эвридику), вынужден выбирать из девиц с одинаковым лицом, и если он ошибется, то его возлюбленная навсегда останется в Царстве смерти. (См. об этом подробнее работы В.Я. Проппа, в частности - «Морфологию русской сказки»).
Завершая описание состояния Архиерея, автор вдруг добавляет: «И неприятно волновало, что на хорах изредка вскрикивал юродивый».
Спрашивается, почему? Я думаю, что ответ опять следует искать на «втором плане» художественного полотна, который по значимости является первым, то есть - в содержании службы.
Вот как пишет об этом содержании митрополит Вениамин (Федченков) в кн. «Размышления о Двунадесятых праздниках»: «Вообще, если прислушаться к службе праздника, то мы очень часто будем слышать слово: «Царь, Царь, Царь». Как на Крещение слышим все - «свет», на Пасху - «воскрес», на Вознесение - «слава» и так далее; так на Вход в Иерусалим чаще всего слышим это слово: «Царь».
Б. Успенский пишет: «…русский обряд помазания на царство - в отличие от византийского или западного обряда - уподоблял царя Христу (…) царь входит в алтарь царскими дверями, называемыми так (согласно русской традиции) потому, что на литургии через них входит Царь славы, то есть Христос».
А где на Руси - царь, там и юродивый (как на Западе - где король, там и шут).
Они связаны взаимоотношениями единства и противоположности: оба «венчаны» (венок - символ избранности и жертвенности), поэтому на голове одного - корона, а другого - колпак, поэтому они разговаривают на равных.
Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть жития русских «юродивых Христа ради», того же Василия Блаженного, который обличал самого Иоанна Грозного. Вы спросите, какое все это отношение имеет к неприятному волнению нашего Архиерея? А вот какое.
Царя и архиерея сближает момент «избранности». Вот как пишет о чине избрания и рукоположения архиереев архиепископ Вениамин в своей «Новой скрижали»: «При избрании архиерея особенно принимается во внимание то, что на сию священно-начальническую степень никто не восходит сам собою без соборного или синодального избрания; тогда как прочих низших степеней, начиная от чтеца до священника, может искать всякий, кто пожелает».
Может быть, поэтому у иерея вообще (как представителя иерархии) и у архиерея в частности с юродивыми зачастую отношения тоже носят «амбивалентный» характер. Примеров тому можно найти множество: начиная с того же Василия Блаженного, который иногда кидал в церковь камнями, так как, где источник спасения, там и бесы собираются, вот в них-то и метил блаженный. Вплоть до современных наших самарских юродивых: например, отношения священника самарской Петропавловской церкви Иоанна (Букоткина) и юродивого Василия Ивановича, описанные А. Жоголевым в кн. «Самарский Батюшка». Или поведение в храме блаженной Марьи Ивановны, которая могла нарочно во время службы, скажем, уронить подсвечник, так как ее перестали пускать в алтарь (см. об этом в кн. А. Жоголева «Блаженная Марья Ивановна»). Юродивый Христа ради добровольно принимает на себя «зрак раба», «последнего», который, согласно евангельской притче, в перспективе грядущего царства станет «первым». Вот именно с этих позиций он противостоит любой иерархии - как духовной, так и светской.
Кроме того, архиерея сближает с царем особый литургический статус. Царя на Руси вследствие рукоположения и миропомазания надо считать чином священным - не в смысле вступления в духовную иерархию, ибо он не получает благодати священства, но в смысле особого освящения лица, открывающего ему права на особые преимущества: входить в царские врата и причащаться в алтаре по чину священнослужителей. Таким образом, Царь при священнодействии ставится наряду со священнослужителями выше низшего клира и даже монашества (см. об этом в ст. Б. Успенского «Литургический статус царя»). Юродивый раскричался на хорах потому, что, как сказано у И. Бродского, «кто грядет, никому не понятно»: из-за особого положения царя всегда на Руси существовала опасность обожествления земной власти, чему в XX веке мы и стали свидетелями.
Итак, преосвященный Петр раздает вербы народу, чтобы народ мог приветствовать «грядущего во Имя Господне». (Когда Христос на осляти въезжал в Иерусалим, ему под ноги народ кидал ветки и одежды и кричал «Осанна в Вышних! Благословен грядый во Имя Господне!», так как люди видели в нем Царя Иудейского, Машиаха, который освободит Израиль. В этот торжественный момент «… почему-то слезы потекли у него по лицу. На душе было покойно, все было благополучно, но он неподвижно глядел на левый клирос, где читали, где в вечерней мгле уже нельзя было узнать ни одного человека, и - плакал. Слезы заблестели у него на лице, на бороде. Вот вблизи еще кто-то заплакал, потом дальше кто-то другой, потом еще и еще, и мало-помалу церковь наполнилась тихим плачем, все было по-прежнему».
Попробуем разобраться, почему в этот момент расплакался сначала Архиерей, а потом, «минут через пять», и все молящиеся. В качестве объяснения, которое на самом деле ничего не объясняет, можно предложить чисто бытовую версию: к Архиерею за вербой подошла пожилая женщина, похожая на его мать Марию Тимофеевну, которую он не видел уже 9 лет. Но, коли он по ней так скучал, что аж разрыдался во время службы, непонятно, почему они так редко виделись? Почему расплакались следом все молящиеся? Не из солидарности же?! К тому же, как показывает практика истолкования образов и символов, бытовая мотивировка всегда вторична. В любом случае, она носит вспомогательный характер: например, когда после очередной пламенной тирады нелепо спотыкается и едва не падает Петя Трофимов, Чехов явно не стремится таким образом поведать нам о неровностях пола. Чехов всегда самое главное как бы прикровенно обозначает, а не выпячивает вперед и не разжевывает.
Чтобы понять литургический подтекст происходящего, необходимо обратиться к значению имени преосвященного - Петр, то есть «камень». В Евангелии от Матфея гл. 16 ст. 18 рассказывается о том, как Христос обратился к Симону и сказал: «И Я говорю: ты - Петр (что значит - «камень»), и на сем камне Я воздвигну церковь Мою, и врата ада не одолеют ее».
У образа «камня, источающего воду» есть несколько ветхозаветных прообразов, один из которых как раз упоминается в Ирмосе канона Вербного воскресенья (В «Архиерее» читаем: «Пел хор. Канон читала монашка»). Здесь вспоминаются события, когда израильтяне в пустыне пили из источника, который по воле Божьей, пробил в камне.
Толкуя образ «камня, источающего воду» следует иметь в виду и сцену из Книги Чисел XX. 9-12: «И взял Моисей жезл, бывший перед Господом, как Он повелел ему, И созвал Моисей и Аарон собрание к скале и сказал им: слушайте же строптивые, из скалы ли этой нам источить для вас воду? И поднял Моисей руку свою и ударил в скалу жезлом своим два раза, и потекло много воды, и пило общество и скот его». См. также Псалом 114: «Перед лицом Владыки трепещи земля, превращающего камень в озеро вод, гранит в источник вод».
В новозаветном контексте этот образ наполняется дополнительными смыслами.
В кн. К.Г. Юнга «Человек и его символы» читаем: «В христианской духовной символике Христос обозначается камнем, который отвергли строители и который стал «главою угла» (Лук. XX:17). В другом контексте он (Христос) назван «духовным камнем, из которого проистекает духовное питие» (Кор. X:14)».
Плач преосвященного Петра приходится на канун Входа в Иерусалим. В связи с этим важно вспомнить, что в виду Иерусалима Христос плакал тоже.
Вот как об этом рассказывает митрополит Вениамин (Федченков) в кн. «Размышления о Двунадесятых праздниках»: «Сам виновник торжества Господь Спаситель, когда приближался к Иерусалиму, не только по видимому не торжествовал, но даже скорбел. И скорбел так сильно, как это бывало с ним исключительно редко: всего лишь три случая отмечает Евангелие. 1. «Иисус прослезился» над гробом друга Лазаря, при виде плачущей Марии и «пришедших с нею иудеев плачущих» (Ин. 11, 33-35)».
Смотрите, каким смыслом наполняется в этом контексте сцена раздачи вербы с подходящей Марией и плачущими прихожанами.
Читаем далее у митрополита Вениамина (Федченкова) о трех случаях особой скорби Спасителя: «Капли кровавого пота падали на землю в саду Гефсиманском (Лк . 22, 44) перед страданиями».
И вот теперь рассказывается о слезах и плаче: «И когда приблизился к городу, то, смотря на него, заплакал о нем. И сказал: о, если бы и ты хотя в сей твой день узнал, что служит к миру твоему! Но это сокрыто ныне от глаз твоих (…) и не оставят в тебе камня на камне, за то, что ты не узнал времени посещения твоего» (Лк. 19, 41-44).
ВЕРБНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ
Чехов «Архиерей»:
«На другой день, в Вербное Воскресенье, преосвященный служил обедню в городском соборе».
И всё! В рассказе оба воскресенья и Вербное, и Светлое Пасхальное проходят как бы «мимо» преосвященного Петра. Оба эти праздника тесно взаимосвязаны. Служба Вербного Воскресенья уже исполнена пасхальной радости. Так, в тропаре праздника поется: «Победы знамения носяще, Тебе Победителю смерти вопием: осанна!».
Для читателя жизнь Петра начинается в субботу недели Ваий, а заканчивается в Великую Субботу накануне Пасхи.
«День был длинный, неимоверно длинный, потом наступила и долго-долго проходила ночь, а под утро в субботу, к старухе, которая лежала в гостиной на диване, подошел келейник и попросил ее сходить в спальню: преосвященный приказал долго жить.
А на следующий день была Пасха».
Преосвященный Петр по воле автора до Пасхи не доживает, но принимает крещение смертью и становится Павлом!
Вспоминаются строки Б.Пастернака: «И пройдут такие трое суток,/ И столкнут в такую пустоту,/ Что за этот страшный промежуток,/ Я до воскресенья дорасту».
Петр умирает, а до воскресенья дорастает уже Павлуша.
ВТОРНИК СТРАСТНОЙ НЕДЕЛИ
Чехов «Архиерей»:
«Вечером монахи пели стройно, вдохновенно, служил молодой иеромонах с черной бородой…».
О чем же поют монахи и что читают? Цитирую по книге «Весна постная»: «На вечерне продолжается чтение Исхода и Иова, который узнает об одном бедствии за другим».
В это время преосвященный Петр сидит в темном алтаре и вспоминает, взвешивает свою жизнь «на весах Иова» (название книги Л. Шестова).
Хор поет тропарь из Полунощницы: «Се, Жених грядет в полунощи, и блажен раб, егоже обрящет бдяща; и недостоин же паки, егоже обрящет унывающа. Блюди убо, душе моя. Не сном отяготися, да не смерти придана будеши».
Чехов: «…преосвященный... слушая про жениха грядущего в полунощи и про чертог украшенный, чувствовал не раскаяние в грехах, не скорбь, а душевный покой, тишину и уносился мыслями в далекое прошлое, в детство и юность, когда тоже пели про жениха и чертог. И это прошлое представлялось живым, прекрасным, радостным, каким, вероятно, никогда и не было. И, быть может, и на том свете, в той жизни мы будем вспоминать о далеком прошлом, о здешней жизни с таким же чувством. Кто знает! Преосвященный сидел в алтаре, было тут темно. Слезы текли по лицу. Он думал о том, что вот он достиг всего, что было доступно человеку в его положении, он веровал, но все же не все было ясно, чего-то еще недоставало, не хотелось умирать; и все еще казалось, что нет у него чего-то самого важного. О чем смутно мечталось когда-то, и в настоящем волнует все та же надежда на будущее, какая была и в детстве, и в академии. И за границей».
Литургический подтекст размышлений архиерея: образ Десяти Дев и песнь о Чертоге заставляют душу скорбеть о чистоте своей и трепетно внимать словам: «Се тебе талант Владыка вверяет, душе моя, со страхом приими дар…»
ЧИСТЫЙ ЧЕТВЕРГ
«Чистым» он называется потому, что в этот день Иисус Христос перед Тайной Вечерей омыл стопы своим ученикам.
Чехов «Архиерей»: «В четверг служил он обедню в соборе, было омовение ног. Когда в церкви кончилась служба и народ расходился по домам, то было солнечно, тепло, весело, шумела в канавах вода, а за городом доносилось с полей непрерывное пение жаворонков, нежное, призывающее к покою. Деревья уж проснулись, а над ними, Бог весть куда, уходило бездонное, необъятное голубое небо».
Это точка зрения автора-повествователя, а преосвященному Петру тяжело, холодно и больно.
«Он давно не спал, как казалось теперь, очень давно, и мешал ему уснуть какой-то пустяк, который брезжил в мозгу, как только закрывались глаза».
(Вспоминаются строчки из «Гамлета» В. Шекспира про «соринку, что затмила глаз рассудка» и Сологубовская «недотыкомка» из «Мелкого беса»).
В четверть восьмого в этот же день он едет к Страстям Господним.
«В продолжении всех 12 Евангелий нужно было стоять среди церкви неподвижно, и первое Евангелие, самое длинное, самое красивое, читал он сам. Бодрое, здоровое настроение овладело им. Это первое Евангелие «Ныне прославится Сын Человеческий» он знал наизусть; и, читая, он изредка поднимал глаза и видел по обе стороны целое море огней, слышал треск свечей. (…) Только когда уже прочли восьмое Евангелие, он почувствовал, что сильно разболелась голова, ноги совсем онемели».
Двенадцать Евангелий составлены из четырех евангелистов. В промежутках между чтениями принято петь 15 антифонов, дополняющих и поясняющих течение евангельских событий. Первым читается Евангелие от Иоанна - это прощальная беседа Господа со своими учениками, именно его знал наизусть преосвященный Петр. После восьмого Евангелия он вдруг почувствовал себя плохо. Восьмое Евангелие от Луки повествует о распятии.
То есть, состояние Архиерея в очередной раз соотносится автором с содержанием церковной службы. Петр как бы «сораспинается».
«Когда служба кончилась, было без четверти двенадцать. Приехав к себе, преосвященный тотчас разделся и лег, даже Богу не молился. Он не мог уже говорить и, как казалось ему, не мог уже стоять».
СТРАСТНАЯ ПЯТНИЦА
Из книги «Весна постная», гл. «Часы Великого Пятка»:
«Последний день жизни важен в жизни каждого человека; насколько же он важен в жизни Богочеловека: почему все четыре Евангелиста особенно занимаются описанием событий сего последнего дня».
Чехов «Архиерей»:
«Преосвященный не спал всю ночь. А утром, часов в восемь, у него началось кровотечение из кишок. Келейник испугался и побежал сначала к архимандриту, потом за монастырским доктором».
То есть, можно сказать, собирается консилиум, чтобы посоветоваться и решить, что делать. («Приезжали три доктора, а потом уехали…»).
В евангельских повествованиях этому совету соответствует «совет архиереев и старейшин Иудейских».
Можно сказать, что рассказ Чехова имеет «раешную композицию» (раек - это короб, разделенный на два уровня, в котором разыгрывались кукольные представления: на верхнем уровне - события священной истории, на нижнем - бытовые, но являвшиеся неким преломлением во времени вечного сюжета).
«Часы Великого Пятка»:
«Утро - время совета архиереев и старейшин Иудейских, осудивших Господа Иисуса на смерть».
Чехов «Архиерей»:
«Доктор, полный старик с длинной седой бородой, долго осматривал преосвященного и все покачивал головой и хмурился, потом сказал: «Знаете, ваше преосвященство? Ведь у вас брюшной тиф!».
От кровотечения преосвященный в какой-нибудь час очень похудел, осунулся, лицо сморщилось, и как будто он постарел, стал меньше ростом, и ему уже казалось, что он худее и слабее, незначительнее всех, что все то, что было, ушло куда-то очень-очень далеко и уже больше не повторится, не будет продолжаться. (…) Пришла старуха мать. (…) и ей тоже почему-то казалось, что он худее, слабее и незначительнее всех, и она уже не помнила, что он архиерей, и целовала его как ребенка, очень близкого и родного. «Павлуша, голубчик, - заговорила она, - родной мой!».
Имя «Павел» значит «маленький»: преосвященный Петр буквально на глазах превращается в Павлушу, и, пожалуй, в первый раз за все время действия ему становится хорошо.
Вот как об имени Павел пишет Флоренский в книге «Имена»:
«В сознании всех народов, христианских, как вероятно и нехристианских, имя Павел неотделимо от Апостолов языков; с исключительной силою он прочертил это имя сообразно своей личности».
ВЕЛИКАЯ СУББОТА
Чехов «Архиерей»:
«…а под утро, в субботу, к старухе, которая лежала в гостиной на диване, подошел келейник и попросил ее сходить в спальню: преосвященный приказал долго жить».
Из ирмоса Великой Субботы:
«Не рыдай Мене, Мати, зрящи во гробе…».
Иоанн Мейендорф в статье «Время Великой Субботы» пишет, что вершина искупительного служения Христа есть его пребывание во гробе. Литургия Великой Субботы выражает эту тайну лучше всех умозрительных утверждений. В гимнах Великой Субботы говорится и о Сошествии Христа во ад. Этим утверждается, что Христос разделил общую судьбу падшего человечества.
СВЕТЛОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ
Чехов «Архиерей»:
«А на другой день была Пасха. На большой базарной площади было шумно, колыхались качели, играли шарманки, визжала гармоника, раздавались пьяные голоса. На главной улице после полудня началось катанье на рысаках, - одним словом, было весело, все благополучно, точно так же, как было в прошлом году, как будет, по всей вероятности, и в будущем.
Через месяц был назначен новый викарный архиерей, а о преосвященном Петре уже никто не вспоминал. А потом и совсем забыли».
Не кажется ли вам, что с «обновлением всей твари» в финале рассказа что-то пошло не так?! Это не обновление, а возвращение на «круги своя», трагическая закольцованность.
Вспоминаются слова старой няни из «Дяди Вани»: «Опять заживем, как было, по-старому. Утром в восьмом часу чай, в первом обед, вечером - ужинать садиться; все своим порядком, как у людей… по-христиански».
Действительно ли это «по-христиански»?
Именно христианство предложило линиарную модель времени, «распрямило» его. Пасха, Второе Пришествие, новое небо и новая земля. Новый Иерусалим - это конец времени, к которому все идет от сотворения мира (помните слова из «Апокалипсиса» Иоанна о том, что времени больше не будет?).
До христианства время шло по кругу: «…что было, то и будет» Екклесиаста.
Из книги Агранович С., Саморуковой И. «Гармония - Цель - Гармония»:
В книге «Екклесиаст» «возникает масштабная картина бесконечного движения земной жизни, земного времени по замкнутому кругу. Цикличность мира вызывает у автора экзистенциальную тоску и отчаяние. Стабильность возвращающегося к себе космоса оценивается Екклесиастом как пустая бессмыслица. Но для полного оправдания грешной и преходящей жизни необходимо каждый момент связывать с трансцендентным смыслом. Времени необходимо вытянуться в линию, своеобразный луч, направленный к абсолюту. Любая точка временного «луча» обязывает человека вступать в диалог с вечностью».
Преосвященный Петр и раньше замечал, что здесь со временем что-то не в порядке: «…читая, он изредка поднимал глаза и видел по обе стороны целое море огней, слышал треск свечей, но людей не было видно, как и в прошлые годы, и, казалось, что это все те же люди, что были тогда, в детстве и юности, что они все те же будут каждый год, а до каких пор - одному Богу известно».
Здесь уместно сопоставление с особенностями хронотопа в романе Саши Соколова «Между волком и собакой»: там в Заитильщине тоже были все время одни и те же люди, потому что время опять свилось в кольцо. Следствием того, что время опять пошло по кругу является «девальвация» личности; она утрачивает свою абсолютную ценность, так как незаменимых нет. Поэтому и преосвященного Петра так быстро забывают.
Кстати, в свете всего вышесказанного получает содержательную нагрузку постоянный рефрен «…а потом чай пили». Он становится как бы отражением этого «вечного возвращения» (определение Ф.Ницше). Поэтому эта фраза вызывает хотя и неосознанный, но все-таки протест у преосвященного Петра:
«- А потом что? - спросил отец Сисой в соседней комнате.
- А потом чай пили… - ответила Мария Тимофеевна».
ГДЕ?
Попытаемся ответить и на этот, только на первый взгляд, простой вопрос, а для этого опять вернемся к строчке, с которой начинается рассказ: «Под вербное воскресенье в Старо-Петровском монастыре…»
Почему автор выбрал именно это место? На неслучайность выбора места действия указывает тот факт, что в России никогда не было ни Петровских, ни Павловских церквей или монастырей. Чехов, как человек воцерковленный, о чем недвусмысленно свидетельствует его биография, да и просто как наблюдательный человек, не мог этого не знать. У нас почитай все церкви искони были Петро-Павловскими. По крайней мере, просмотрев дореволюционный Полный Богословский Энциклопедический словарь, я наткнулся лишь на одно исключение из общего правила, а именно: Высоко-Петровский монастырь в Москве.
Высоко-Петровский монастырь в Москве
Но и это исключение на поверку лишь подтвердило правило. Оказывается, этот монастырь основал митрополит Петр, заложив в Москве обитель во имя апостолов Петра и Павла, отчего монастырь поначалу именовался Петро-Павловским. И только в начале XVI века он был переосвящен в честь святителя Петра, митрополита Московского. Но до сих пор, проходя через монастырские ворота, любой посетитель проходит буквально между Петром и Павлом, барельефные изображения которых находятся с внутренней стороны ворот.
(Продолжение следует)