«Езжайте к чертовой бабушке!»
7 марта 1963 года в Свердловском зале Кремля на встрече с советской интеллигенцией глава СССР Никита Хрущев таким образом предложил поэту Андрею Вознесенскому эмигрировать из страны.
Это была уже вторая встреча Никиты Сергеевича с писателями и деятелями культуры. Первая состоялась 17 декабря 1962 года в Доме приемов ЦК КПСС. Тогда Хрущев прошелся по джазу.
«Пусть меня извинят все любители джаза, но если у вас есть свое мнение, то и меня не лишайте моих чувств, моих мнений, моих вкусов, - заявил Никита Сергеевич. - Не люблю этой музыки! Не понимаю! Каждый должен играть на своем музыкальном инструменте. И вы скажете, что это оркестр? А я скажу: нет - это будет какофония. Джаз это будет, джаз!!!».
Досталось также художникам, скульпторам и музыкантам:
«Вот скульптура Неизвестного. Это скульптура? Вы меня извините, я с ними беседовал, и когда я это посмотрел, я, это, спросил их: «Слушайте, вы, товарищи, а вы настоящие ли мужчины? Не педерасты вы, извините? - говорю. - Это же педерастия в искусстве, а не искусство». (…) Теперь вот этот Неизвестный нечто неизвестное выставил. И думает, что он теперь известный. (…) Этот Неизвестный довольно известный, если посчитать, сколько он стоит государству. (…) Вы знаете, сколько надо поработать шахтеру, чтобы добыть такое количество меди? Вы знаете? Нет, не знаете. А я знаю. Потому что сам шахтер был. Это что, с неба упало? Вот я товарищу Шелепину говорю, он у нас теперь партийно-государственный контроль: «Проверьте, откуда медь берет. Может быть, Союз художников нерационально распределяет полученную медь?». (Через полчаса речь снова заходит о джазе). Я не хочу обидеть негров. Но, по-моему, эта музыка негритянская. Я о джазе. (…) Я не хочу ее осуждать. Каждый народ имеет свои традиции, и, видимо, они родились с этим, они привыкли к этому, им это нравится. Но я родился в русской деревне. Воспитывался я на русской музыке, народной музыке. Поэтому мне приятно слышать, когда поют песни Соловьева-Седова, хотя он не Седой, а Соловьев. Мне нравятся песни других композиторов и поэтов. (…) Почему мы сейчас должны пойти и взять на вооружение джазовскую музыку? Скажут, что это новшество. А как тогда называется этот танец?.. Свист или вист? Твист? Ну а что это?!! Говорят, есть секта - трясуны. Да-да, есть такая. Трясуны!!! Я знаю это по произведениям чекистов. Они этим занимаются. Я их (трясунов) не видел, но они (чекисты) мне докладывали, что это за секция... Говорят, там так танцуют!!! То есть, до исступления, понимаете ли. Потом падают, понимаете ли. И это танец?!!».
7 марта 1963 года приглашенных на встречу в Кремле впускали через ворота слева от Мавзолея. Среди них были партийные чиновники и представители творческой интеллигенции, всего собралось около 600 человек.
Но тут надо немножко отмотать назад. Андрей Вознесенский и Василий Аксенов выступали в Польше. Во время интервью какому-то польскому изданию журналистка спросила: правда ли, что в Советском Союзе есть только один стиль - соцреализм? Вознесенский и Аксенов ответили: нет, мол, не один, стилей много. Это интервью увидела польская писательница, лауреат трех Сталинских премий Ванда Василевская, супруга лауреата пяти Сталинских премий, писателя Александра Корнейчука. Материал возмутил Ванду Львовну до глубины души. В гостях у Никиты Хрущева накануне встречи в кремле Василевская, полковник Политуправления РККА, пожаловалась на то, что некоторые писатели СССР мешают строить в Польше социализм. Никита Сергеевич предложил Ванде Львовне выступить на встрече с советской интеллигенцией.
И вот наступило 7 марта 1963 года. Василевская выступала первой и обрушилась с критикой на Вознесенского и Аксенова, обнаружив в их интервью «идеологически вредные» высказывания.
Дальше приведу отрывок из стенограммы (разыскать подлинные аудиозаписи встречи Никиты Хрущева с творческой интеллигенцией 6-7 марта 1963 года удалось журналисту, драматургу Дмитрию Минченку):
«Хрущев: - А может быть, если здесь есть товарищ Вознесенский, его попросить выступить?
Голос: «Да, товарищ Вознесенский записан в прениях».
Голос: «Вот он идет»...
(Долгая пауза.)
Вознесенский: - Эта трибуна очень высокая для меня, и поэтому я буду говорить о самом главном для меня. Как и мой любимый поэт, мой учитель, Владимир Маяковский, я - не член Коммунистической партии. Но и как...
Хрущев (перебивает): - Это не доблесть!..
Вознесенский: - Но и как мой учитель Владимир Маяковский, Никита Сергеевич...
Хрущев (перебивает): - Это не доблесть, товарищ Вознесенский. Почему вы афишируете, что вы не член партии? А я горжусь тем, что я - член партии и умру членом партии! (Бурные аплодисменты и крики: «Долой, долой его!»)
Хрущев (передразнивая): - «Я не член партии». Сотрем! Сотрем! Бороться так бороться! Мы можем бороться! (Голоса: «Долой его, долой. Он не член!») У нас есть порох! Вы представляете наш народ или вы позорите наш народ? (Стучит по столу).
Вознесенский: - Никита Сергеевич, простите меня...».
В Госархиве литературы и искусства сохранились записки одного из участников этой встречи Хрущева с интеллигенцией - композитора Кара Караева.
«Он тихо наблюдал за происходящим, рисовал каракули, царапал себе конспектик, для личного пользования, - пишет в книге «Андрей Вознесенский» Игорь Вирабов. - Композитор, судя по записям, относился к Вознесенскому с явной симпатией, а к его хулителям - очень скептически. Когда же вышел на трибуну молодой поэт и над ним запрыгал мячиком сидевший позади в президиуме Хрущев, Кара Караев записал себе: «Начал, как дурак - «я не член партии»…» Ну то есть, зачем гусей дразнить, соблюдай ритуал - как все умные люди. Кара Караев был прав: в смысле притворства Вознесенский никогда «умником» не был».
Хрущев постоянно перебивал 29-летнего Вознесенского, не давал ему говорить:
«Если бы вы были поскромнее, вы бы сказали польскому журналисту: «Дорогой друг, у нас есть более опытные люди, которые могут сказать ответ на ваш вопрос…» А вы начинаете определять, понимаешь ли, молоко еще не обсохло. (Аплодисменты) Он поучать будет. Обожди еще. Мы еще переучим вас! И спасибо скажете! (...)
Я не могу спокойно слышать подхалимов наших врагов. Не могу! (Аплодисменты.) Я не могу слушать агентов. Вы скажете, что я зажимаю? Скажете, я - Первый секретарь? Председатель Союза? Нет! Прежде всего, я - человек, я - гражданин Советского Союза! Я - рабочий своего класса, я - друг своего народа, я боец его и буду бороться против всякой нечисти!!!
(Из зала Вознесенскому: «Паразит-т-т-т!!!»)
Мы создали условия возможные, но это не значит, что мы создали условия для пропаганды антисоветчины! Мы не создаем, и никогда не дадим врагам воли. Никогда! Никогда! (Аплодисменты.) Ишь ты какой, понимаете! «Я не член партии!» Ишь ты какой! Он нам хочет какую-то партию беспартийных создать. Нет, вы - член партии. Только не той партии, в которой я состою! (Бурные аплодисменты. Крики: «Долой!») Товарищи, идет вопрос борьбы исторической, поэтому здесь, знаете, либерализму нет места, гос-по-дин Вознесенский!».
Поэт пытался продолжить свою речь:
«Маяковского я всегда называю своим учителем. (…) Как и мой любимый поэт, я не член Коммунистической партии, но, как и Владимир Маяковский, я не представляю своей жизни, своей поэзии, всей своей жизни, каждого своего слова без коммунизма».
Однако Никита Сергеевич слушать его и не собирался:
«Ишь ты какой Пастернак нашелся! Мы предложили Пастернаку, чтобы он уехал. Хотите завтра получить паспорт? Хотите?! И езжайте, езжайте к чертовой бабушке! (…) Поезжайте, поезжайте туда!!! (Аплодисменты.) Поезжайте в Париж, освещайте! Хотите получить сегодня паспорт? Мы вам дадим сейчас же! Я скажу. Я это имею право сделать! И уезжайте!».
Чем больше Хрущев осыпал ругательствами Андрея Вознесенского, тем пуще аплодировал зал. Поэт вновь попытался оправдаться:
«Я русский человек...»
Но Никиту Сергеевича, вошедшего в раж, было уже не остановить:
«Не все русские те, кто родились на русской земле. Многие из тех, кто родились на чужой земле, стали более русскими, чем вы. Ишь ты какой, понимаете!!! Думают, что Сталин умер, и, значит, все можно... Так вы, значит... Да вы - рабы! Рабы! Потому что если б вы не были рабы, вы бы по-другому себя вели. Как ваш вдохновитель Эренбург говорит, что со сжатым ртом, сидел, молчал, понимаете ли! А как Сталин умер, он разболтался. Нет, господа, не будет этого! (Долгие аплодисменты.) Не будет!.. (Крики из зала: «Правильно!»)».
Вконец смутившийся молодой поэт вновь попытался вставить хоть слово в обличительный монолог разбушевавшегося генсека:
«Никита Сергеевич, для меня страшно то, что сейчас я услышал. Я повторяю: я не представляю своей жизни без Советского Союза».
«Ты с нами или против нас? - загонял его в угол Хрущев. - Другого пути у нас нет. Мы хотим знать, кто с нами, кто против нас. Никакой оттепели. Или лето, или мороз (Голоса из зала: «Правильно! Никакой оттепели!»)
(…) Вам вскружили голову. Талант, родился прынц. Все леса, так сказать, шумят: «Родился прынц». Да знаете, сколько таких, как вы, у нас - я не знаю, сколько, надо спросить, - в сутки, рождается? (Хохот в зале.) И если вы будете себя одним из рожденных считать, тогда вы будете приспосабливаться к массе, к обществу. Вы будете считать, что вы член общества. Равный среди равных. А вы родились и уже сразу руку подняли - хотите указать путь человечеству. Не выйдет! Не выйдет! Старики - люди цепкие. Они, знаете, не сдаются просто так, потому что они люди тертые. Я в двадцать девять лет, знаете, уже занимал положение, чувствовал ответственность за страну, за нашу партию. А вы? Вам двадцать девять. Вы и молодой, и вы старый. Когда мне было двадцать девять лет… Это Гражданская война кончилась… Я был на рабфаке… Нет, уже не на рабфаке, я уже работал на партийной работе. Я уже стариком себя чувствовал. А вы все время чувствуете свою безответственность, будто вы ходите в панталонах коротких. Нет, вы уже в штанах, и поэтому отвечайте! Отвечайте, как полноправный гражданин нашей страны, и мы с вас спрашиваем и требуем. И требуем! А не хотите с нами идти в ногу - получите паспорт, уходите. Мы в тюрьму вас не посылаем. Пожалуйста, вам нравится Запад? По-жа-луй-ста. На дорогу! Паспорт в зубы! Границы открыты».
В конце концов Никита Сергеевич разрешил Вознесенскому прочитать стихи «Секвойя Ленина». Во время чтения поэт, вероятно, от волнения, опрокинул стакан, что стоял на трибуне. Дребезжа, стакан скатился по ступенькам в зал...
«Почему вы не идете в ногу? Почему? - вопрошал Хрущев. - Если вы хотите идти, я прямо говорю, - по команде, в ногу, с партией, с народом! Мы приветствуем каждого солдата. Но учитесь хорошо стрелять, хорошо распознавать врага, с тем чтобы промаха не давать, а не по своим стрелять. (Голоса: «Правильно!») А вы по своим всё стреляете! (Голос: «Браво!») В этом ваша слабость… Пожалуйста, товарищ Вознесенский. Имейте в виду… (Перегибается с трибуны и протягивает руку.) Я вам руку подаю и хочу, чтобы вы были солдатом нашей партии».
...Вознесенский вышел из Кремля в полном одиночестве. С ним осталась только его будущая жена Зоя Богуславская. Вознесенский посвятил этому эпизоду такие строчки:
Орёт судилища орда.
Я прокажённым был, казалось.
И только женщина одна
Подошла, не отказалась.
По другим сведениям, был и еще один человек, который не отвернулся от поэта после учиненного над ним судилища, это - писатель Владимир Солоухин.
«После хрущевской истерики Вознесенского неожиданно увез к себе Владимир Солоухин. Земляк, владимирский. Дружеские отношения - при всей несхожести их взглядов на жизнь и на творчество - Вознесенский сохранил с ним до последних дней», - пишет Игорь Вирабов.
Утром следующего дня стало известно, что Андрея Вознесенского исключили из Союза писателей. В газетах его стали откровенно травить. Чтобы скрыться от нападок и избежать нервного срыва, Вознесенский уехал на время в Ригу. Некоторые истолковали его внезапное исчезновение как самоубийство...
Через несколько лет Андрею Вознесенскому позвонила дочь Никиты Хрущева, тогда уже находившегося в опале, и пригласила в гости, сказав, что Никита Сергеевич хочет попросить прощения за ту сцену в Кремле. Поэт отказался:
«Передайте, что я его прощаю хотя бы за то, что он выпустил из лагерей сотни тысяч людей».