Айседора Дункан. Жизнь и смерть в танце
14 сентября 1927 года в Ницце трагически оборвалась жизнь знаменитой танцовщицы Айседоры Дункан, которую в России знали как бывшую супругу Сергея Есенина.
Айседора Дункан.
За 14 лет до кончины судьба отняла у Дункан детей. Это случилось также из-за автомобиля. В 1913 году няня вместе с сыном Айседоры Патриком и дочерью Дердри ехала в машине в Париже вдоль Сены. Сначала они едва не столкнулись с другим автомобилем, а потом машина заглохла и остановилась. Шофер вышел, чтобы завести мотор, и при этом забыл поставить автомобиль на тормоз. Из-за этой оплошности машина скатилась с няней и детьми в Сену. Спасти никого не удалось.
«Перед отъездом на прощание Дердри прижала губы к стеклу, - вспоминает Айседора Дункан в своих мемуарах («Моя жизнь. Моя Россия. Мой Есенин», Москва, Издательство политической литературы, 1992 год). - Нагнувшись, я поцеловала стекло с другой стороны в том же месте. Прикосновение к холодному стеклу оставило во мне тревожный осадок...».
«Автомобиль, в котором утонули няня и дети, был с закрытым верхом, и пока он наполнялся водой, няня прижимала детей к груди, пыталась прикрыть их пледом и с отчаянием и ужасом смотрела, как медленно приближается смерть, - вспоминает подруга Дункан Мэри Дести. - В тот день Айседора попрощалась с детьми перед их отъездом в Белльвю, укрыла им ноги пледом, а через несколько минут машина, в которой ехали дети, чуть не наехала на повороте на такси. Чтобы избежать столкновения, шофер резко затормозил. Когда такси проехало, оказалось, что мотор машины с детьми заглох и нужно завести его ручкой. Не выключая зажигания, шофер вышел из машины и прикрыл дверцу. Затем вставил ручку и повернул ее. И тут машина накренилась и двинулась прямо в реку... Шофер, видимо, пытался схватиться за руль, но дверца же была закрыта, и ему это не удалось. Люди, видевшие происшествие, бросились на помощь, но быстрое течение отнесло машину с места трагедии, и потребовалось время, чтобы ее обнаружить и вытащить...»
В 1924 году сама Айседора была на волосок от смерти. Как рассказывает ее приятельница Мэри Дести, по дороге из Пскова в Ленинград машина, в которой ехала Дункан, опрокинулась в канаву. От удара Айседора потеряла сознание, менеджера контузило, а автомобиль развалился.
Айседора Дункан.
И все же Айседора любила машины, скорость. В тот роковой день, 14 сентября 1927 года, у Мэри Дести было нехорошее предчувствие, она сильно нервничала. «Пожалуйста, Айседора, не езди ты на этой машине. (…) Боюсь, что с тобой что-то случится», - сказала она подруге, собирающейся отправиться прокатиться на гоночном автомобиле вместе с Буггатти, как они называли шофера. «Дорогуша, я бы поехала сегодня, даже если бы знала, что это моя последняя поездка. В этом случае я бы еще быстрее поехала», - ответила Мэри Дункан. «Айседора, пожалуйста, надень мой черный плащ, стало совсем холодно», - уговаривала М. Дести. «Нет, нет, дорогая, ничего, кроме моей красной шали», - заявила Айседора.
Историю появления злополучной шали Мэри рассказывает в своей «Нерассказанной истории». Как-то в Париже Айседора, увидев у Дести платья из шелка, разрисованные группой русских художников, пришла в восторг и попросила что-нибудь подарить ей.
«Среди платьев, выбранных ею, было одно из блестящего китайского шелка красного цвета - именно оно и было на ней в день смерти, именно его отождествляли с ней, - вспоминает Мэри Дести. - Я достала из своего чемодана пакет, завернутый в папиросную бумагу: «Айседора, вот тебе подарок. Он создан специально для тебя одним из этих талантливых молодых русских, Ромой Чатовым (возможно, Шатов, такая фамилия встречается в биографии Есенина, он в 1920 г. был арестован чекистами на квартире Зои Шатовой - С.И.)». И я отдала Айседоре фатальную шаль, которая позже стала причиной ее смерти. А тогда Айседора была безумно рада. «О, Мэри, я в жизни ничего похожего не видела: она почти живая. Посмотри, как эта складка струится! С этой шалью я никогда, никогда не расстанусь! Ее мягкие красные складки будут всегда согревать мое бедное печальное сердце. (…) Эта шаль волшебная, я чувствую, как от нее идут электрические волны. Какой красный цвет! Цвет крови из сердца!». (цитируется по книге Айседоры Дункан «Моя жизнь. Моя Россия. Мой Есенин», Москва, Издательство политической литературы, 1992 год).
Но вернемся к 14 сентября 1927 года.
«Я вышла первой, а Иван (кинооператор, снимавший фильм об Айседоре - С.И.) шел за ней и накинул ей на плечи ее собственную красную шаль», - продолжает свой рассказ М.Дести и добавляет: «Ту самую, в которой она всегда танцевала «Марсельезу»».
Провожая Айседору, Дести обратилась к шоферу гоночной машины: «По-моему, вы не понимаете, какого великого человека вы сегодня повезете. Умоляю вас быть осторожным, и если она будет просить ехать побыстрее, умоляю - не делайте этого!». Буггатти заверил Мэри, что бояться ей нечего. «У меня в жизни не было никаких аварий», - заявил он.
«Вышла Айседора. Увидев ее красную шаль, он предложил ей свой кожаный пиджак. Она закинула конец шали через плечо и покачала головой со словами: «Прощайте друзья мои. Я иду навстречу славе!», - так описывает происходящее М. Дести, подруга Дункан с 27-летним «стажем». - Это были последние слова, произнесенные Айседорой. Через минуту после этого она была мертва. Как объяснить, что произошло? Когда машина медленно двинулась и не успела еще отойти и на десять ярдов, я заметила, что бахрома ее шали тянется по земле, как текущая вниз тонкая струйка крови. Я закричала: «Айседора, твоя шаль, твоя шаль!». Вдруг машина остановилась, и я сказала Ивану: «Беги быстрее к Айседоре и скажи ей, что у нее свисает шаль и что она разорвется». Я думала, что машина остановилась, потому что я крикнула, и бросилась к ней. Остановилось еще несколько машин, и Буггатти пронзительно закричал: «Я убил Мадонну! Я убил Мадонну!». Я подбежала к Айседоре и увидела, что она сидит на том же месте, что и две секунды назад, когда отъезжала, но ее прекрасная голова свешивается через борт, накрепко стянутая шалью...»
Айседора Дункан.
Мэри объясняет, что 2-местный гоночный автомобиль был очень низким.
«Сиденье шофера было чуть впереди второго, так что Буггатти, чтобы увидеть шаль, должен был повернуться. Крыльев у машины не было, и когда Айседора закинула конец шали через плечо, бахрома зацепилась за заднее колесо с ее стороны. Естественно, несколько поворотов колеса - и бедная головка Айседоры ударилась о борт, лицо разбилось и было зажато, как в тисках, - рассказывает М.Дести. - Первый же быстрый оборот колеса сломал ей шею, повредив яремную вену, и убил ее на месте, как она того всегда желала; она не мучилась ни секунды и не успела понять, что же происходит.
Не сознавая, что она мертва, и думая, что шаль ее душит, я тут же попыталась освободить ее теплую, мягкую шею. Я побежала на террасу ресторана, схватила нож и бросилась обратно. Поняв, что ножом ничего не сделаешь, я потребовала ножницы, и кто-то их тут же мне дал. Иван срезал бахрому и часть шали с колеса. Я в трансе требовала врача, помощи, но люди, казалось, оцепенели. Около нас остановилась машина, и я стала умолять двоих или троих мужчин внести в нее Айседору, не зная, чья это машина, да и не интересуясь этим. Я села около нее на заднем сиденье и обняла ее (…) Мы ехали к госпиталю минут пять, когда нас остановила полиция. Я попросила не мешать нам, а ехать с нами. Полицейские встали с двух сторон на подножки, и мы бешено помчались прямо в госпиталь. Все это время я делала Айседоре искусственное дыхание (…) Я щупала ее пульс, но, несмотря на то что он не бился, я не допускала, я не могла ни на мгновение допустить, что она мертва. Наконец мы приехали в госпиталь. (…) Я умоляла немедленно привести лучших хирургов и терапевтов, сколько бы это ни стоило, но около нее уже стоял на коленях доктор, который сказал: «Мадам, успокойтесь. Сделать здесь ничего нельзя. Она погибла мгновенно»».
Айседору доставили в ее студию в Ницце и положили на кушетку.
«Когда следователи и доктора кончили оформление, я надела на Айседору ее красное платье с вуалями, в котором она танцевала, - рассказывает М. Дести. - Лежа в центре большой кушетки, окруженная бесчисленным множеством ее самых любимых цветов, она выглядела, как маленькая танагра (маленькая красивая птичка, живущая в тропических лесах Центральной и Южной Америки - С.И.), возлежащая в саду. (…) На ноги ей я набросила лиловую мантию, которая казалась отражением небес. (…) После того, как было получено разрешение везти Айседору в Париж, ее положили в цинковый гроб. На грудь ей я положила одну красную розу - кровь моего сердца и три лилии Франции: по одной от Августина, Элизабет и Раймонда (Августин и Раймонд - два старших брата Айседоры, Элизабет - ее сестра - С.И.). По одному цветку от самых близких ее друзей за океаном (…) и маленький букетик роз от ее школы, ее приемных детей. Гроб торжественно закрыли и тщательно запаяли. Я набросила на него ее лиловую мантию. Эту мантию она всегда надевала, когда танцевала Воскрешение.
На вокзале я вошла в вагон и покрыла пол ее любимыми цветами, пока весь вагон не стал цветущим садом. (…) Только поезд тронулся, как произошло что-то совершенно невероятное: небо потемнело и разразился ураган, который чуть не унес людей с перрона. Говорят, что в Ницце ничего подобного никогда не бывало...».
По словам Дести, в парижской студии брат Дункан Раймонд покрыл пол голубыми танцевальными коврами Айседоры, а на стены повесил ее любимые голубые занавеси. Дункан в своих воспоминаниях рассказывала, что декорации для танца в виде голубых занавесей она придумала еще в пять лет.
«Все выдающиеся люди Парижа: художники, скульпторы, музыканты, актеры и актрисы, дипломаты, министры, редакторы, чьи имена были известны во всем мире, - пришли отдать Айседоре последний долг, - пишет Мэри Дести в своих мемуарах. - Так как в Париже был День Американского легиона, происходили большие торжества, траурному кортежу пришлось ехать окольными путями (…) Как бы это понравилось Айседоре! (…) Тысячи людей стояли вдоль улиц, и большинство из них видели ее выступления. Население Парижа обожало Айседору, поэтому многие плакали. Когда мы добрались до кладбища Пер-Лашез, там было уже более десяти тысяч человек, которые запрудили все аллеи. Целые кордоны полиции пытались очистить дорогу кортежу. Приковыляли старики, видевшие Айседору двадцать лет назад. Матери поднимали детей, чтобы они запомнили похороны великой танцовщицы, великой Айседоры Дункан, все говорили шепотом о жутком несчастье, случившемся с ее детьми. Студенты Академии художеств громко плакали. Молодые солдаты стояли с опущенными головами. Кортежу пришлось долго пробиваться по кладбищу. (…) Наконец дошли до ступенек, ведших в крематорий. Полицейские с трудом сдерживали напирающую толпу, уговаривали расступиться и дать пройти родным.
Альберт Вульф, великий дирижер, аккомпанировавший Айседоре на ее последнем выступлении в Париже, обещал мне исполнить желание Айседоры, которое она часто повторяла. Она всегда говорила: «Мой дух не покинет землю, пока не услышит звуки великой арии Баха ре-минор». Эдуард Мозелин спел «Аве Марию» с такой грустью, что просто сердце разрывалось, а за стенами крематория толпа смотрела на струйку серого, а затем побелевшего дыма, рассеявшегося в облаках. (…) Айседора, которая всегда была воплощением духа, теперь обрела самое себя, и толпа снаружи, видевшая поднимавшийся дым, видела больше настоящую Айседору, чем мы, державшие ее прах...»
Прах Айседоры Дункан был помещен рядом с прахом ее детей и матери. Таким образом ее подруга М. Дести нарушила данное Айседоре обещание развеять пепел танцовщицы по морю.
За несколько лет до гибели Дункан писатель Анатолий Мариенгоф, ставший свидетелем танца Айседоры в балашовском особняке Москвы, так описывал это зрелище:
«Это был страшный и прекрасный танец. Узкое и розовое тело шарфа извивается в ее руках. Она ломает ему хребет, беспокойными пальцами сдавливает горло. Беспощадно и трагически свисает круглая шелковая голова ткани. Дункан кончила танец, распластав на ковре судорожно вытянувшийся труп своего призрачного партнера...».
«Мое искусство - это стремление выразить правду моего существа в жестах и движениях, писала сама Айседора. - С самого начала я отражала в танце только свою жизнь».
И, как выяснилось позже, и смерть...