Кукуевская катастрофа: «небывалое по ужасу несчастие»
В ночь с 29 на 30 июня 1882 года произошла знаменитая Кукуевская катастрофа: на перегоне Чернь-Мценск, недалеко от станции Бастыево Московско-Курской железной дороги из-за размыва почвы под железнодорожное полотно провалился целый состав.
«28 июня мы небольшой компанией ужинали у Лентовского (Михаил Валентинович Лентовский, артист драматического театра и оперетты, куплетист, режиссёр и антрепренёр - С.И.) в его большом садовом кабинете, - вспоминал писатель и журналист Владимир Гиляровский (цитируется по книге В.А. Гиляровский «Мои скитания», Москва, изд. «Федерация», 1928 год). - (…) Из чужих был только приятель Лентовского, управляющий Московско-Курской железной дорогой К.И. Шестаков. (…) Вдруг вбежал Михайла, (…) старший официант, и прямо к Шестакову.
- Вас курьер с вокзала спрашивает, Константин Иванович, несчастье на дороге.
Сразу отрезвел Шестаков.
- Что такое? Зови сюда! Нет, лучше я сам выйду.
Через минуту вернулся.
- Извините, ухожу, - схватил шапку, бледный весь.
- Что такое, Костя? - спросил Лентовский.
- Несчастье, под Орлом страшное крушение, почтовый поезд провалился под землю. Прощайте.
И пока он жал всем руки, я сорвал с вешалки шапку и пальто (…) и, незамеченный, исчез. (…) Я залез под вагон соседнего пустого состава (на Курском вокзале - С.И.) и наблюдал за платформой, по которой металось разное начальство, а старик Сергей Иванович Игнатов с седыми баками, начальник станции, служивший с первого дня открытия дороги, говорил двум инженерам:
- Константин Иванович сейчас приедет. Около Мценска… говорят, весь поезд… погиб и все… телеграмма ужасная… - слышались отрывистые фразы Игнатова.
(…) Я вскочил прямо с полотна на подножку второго министерского вагона, где на счастье была не заперта дверь, и нырнул прямо в уборную. (…) Вот, наконец, Скуратово, берут воду… у самого окна слышу разговор:
- За Чернью, около Бастыева. Всю ночь был такой ливень, такой ливень… Вырвало всю насыпь, и поезд рухнул».
К месту катастрофы прибыли много разных корреспондентов разных газет и публики из ближайших городов и имений.
«По обе стороны этого многолюдного экстренного лагеря кипела жизнь, вагоны всех классов от товарных до министерских, населенные всяким людом, начиная от прокурора палаты и разных инженер-генералов до рабочих депо и землекопов. Город на колесах, - рассказывал Гиляровский. - А еще дальше вокруг кольцо войск охраны и толпы гуляющих зевак, съехавшихся сюда, как на зрелище. Это двести девяносто шестая верста от Москвы… место без названия. И в первой телеграмме, посланной мной в газету (Гиляровский был репортером «Московского листка» - С.И.) в день прибытия, я задумался над названием местности. Я спросил, как называется эта ближайшая деревня?
- «Кукуевка», - ответили мне, и я телеграфировал о катастрофе под деревней Кукуевкой. Отсюда и пошло «Кукуевская катастрофа», «Кукуевский овраг» и «Кукуевцы», - последнее об инженерах. (…) Вспоминаю момент приезда: (…) огромный глубокий овраг пересекает узкая, сажень до двадцати вышины, насыпь полотна дороги, прорванная на большом пространстве, заваленная обломками вагонов. На том и другом краю образовавшейся пропасти полувисят готовые рухнуть разбитые вагоны. На дне насыпи была узкая, аршина в полтора диаметром, чугунная труба - причина катастрофы. Страшный ночной ливень 29 июня 1882 года, давший море воды, вырвал эту трубу, вымыл землю и образовал огромную подземную пещеру в насыпи, в глубину которой и рухнул поезд… Два колена трубы, пудов по двести каждая, виднелись на дне долины в полуверсте от насыпи, такова была сила потока…
Оторвался паровоз и первый вагон, оторвались три вагона в хвосте, и вся средина поезда, разбитого вдребезги, так как машинист, во время крушения растерявшись, дал контрпар, разбивший вагоны, рухнула вместе с людьми на дно пещеры, где их и залило наплывшей жидкой глиной и засыпало землей, перемешанной тоже с обломками вагонов и трупами погибших людей.
Четырнадцать дней я посылал с нарочным и по телеграфу сведения о каждом шаге работы… И все это печаталось в «Листке», который первый поместил мою большую телеграмму о катастрофе...».
По признанию Владимира Гиляровского, с момента начала раскопок, от рассвета до полуночи, не отходил он от рабочих:
«С 8 июля, когда московский оптик Пристлей поставил электрическое освещение, я присутствовал на работах ночью, дремал, сидя на обломках, и меня будили при каждом показавшемся из земли трупе. (…) Я пропах весь трупным запахом и более полугода потом страдал галлюцинацией обоняния и окончательно не мог есть мясо. (…) В конце раскопок я как-то поднялся наверх и встретил среди публики своего знакомого педагога - писателя Е.М. Гаршина, брата Всеволода Гаршина. Он увидел меня и ужаснулся. Действительно, - обросший волосами, нечесаный и немытый больше недели, с облупившимся от жары загоревшим дочерна лицом я был страшен. (…) В этот день экстренного ожидать было нечего: на девятой сажени сверху, на всем пространстве раскапывания пещеры был толстый слой глины, который тщетно снимали и даже думали, что ниже уже ничего нет. Но на самом деле под этим слоем оказалось целое кладбище. (…) Я провел Гаршина по работам, показал ему внизу, далеко под откосом, морг, вырытый в земле, куда складывались трупы, здесь их раздевали, обмывали, признавали, а потом хоронили».
1 июля 1882 года Гиляровский представил в «Московский листок» (№178 за 1882 год) более точную картину произошедшего:
«Сильный дождь, продолжавшийся в Москве целый день во вторник, 29 июня, лил и в отдаленных от нее Тульской и Орловской губерниях и при этом сопровождался там страшной бурей. Поэтому к вечеру на многих местах полотно Московско-Курской дороги было размыто, и рельсы или разошлись, или совсем свалились. Оказалось это близ станций Сергиево и Скуратово, но в третьем месте, именно, не доезжая 1 1/2 версты до станции Чернь, ночью повреждения не заметили. Между тем это место, окруженное болотистой трясиной (285-86 верст от Москвы), одно из опаснейших на всей дороге. Ночью, в третьем часу, на этом месте встречаются почтовые поезда; идущий из Москвы, №3, и из Курска, №4. С 29 на 30 июня почтовый поезд, шедший из Курска, благополучно прошел над этой трясиной в 2 часа 32 минуты ночи; спустя лишь четверть часа подошел встречный ему почтовый поезд, шедший из Москвы. Машинист и поездная прислуга ни о какой опасности на предыдущей станции, Крестцах, предуведомлены не были, поэтому поезд шел очень быстрым ходом. Между тем за эту четверть часа насыпь от сырости опустилась, рельсы разошлись одна от другой, и вот здесь-то почтовый поезд потерпел страшное крушение. Десять вагонов с пассажирами разбились вдребезги, четыре вагона, в том числе и почтовый, оторвались и уцелели. Страшное зрелище представляли эти обломки поезда и массы убитых и тяжело израненных! Поездная прислуга убита почти вся. По первому исчислению, более 50 пассажиров убиты и до 80 человек искалечены так ужасно, что многие едва ли останутся в живых (по официальным данным, в результате крушения погибло 42 человека, 35 было ранено - С.И.). К утру приехали врачи из Черни и из Тулы, а в 3 1/2 часа дня с почтовым поездом отправлены врачи из Москвы. Это небывалое еще у нас в железнодорожной хронике несчастье случилось в 2 часа ночи, а депеша правлением дороги получена была только в 10 часов утра: ее задержала гроза. Поезда, шедшие к Москве, были задержаны».
(цитируется по книге В.А. Гиляровский «Москва и москвичи. Репортажи из прошлого», АСТ, 2018 г.).
15 июля «Московский листок» сообщал:
«К утру 14 июля раскопки в жерле могилы были окончены, трупы и части вагонов вынуты; докопались до самого грунта. Оставалось поднять три колена трубы, попавшие в глубокую, выбитую водой яму. Это стоило громадных усилий, так как каждое колено (звено) весит до 160 пудов. Наконец, с помощью нескольких сот рабочих, под песню традиционной «Дубинушки», колено это вытащили. Прокурор палаты С.С. Гончаров, лично осмотрев это место, отправился далее, вниз по дну оврага и по течению соседнего ручья, производить окончательный осмотр местности. (…) На расстоянии 120 сажен в сторону от места катастрофы была сплошь перекопана вся наносная земля, осмотрено каждое место, где можно предполагать присутствие трупов. К 10 часам утра все было кончено, и С.С. Гончаров, честно выполнивший свою задачу, отправился в Москву.
В тот же день, к вечеру, по распоряжению чернского исправника было произведено сожжение морга и всех удобосгораемых вещей, оставшихся после адской катастрофы; земля насквозь пропитана дезинфекционными средствами и засыпана толстым слоем извести. Теперь уже все замолкло, никого нет на этой ужасной могиле… Нет ни инженеров, мечущихся по насыпи и орущих на рабочих, в грязных рубахах, с лопатами и тачками в руках, нет разнокалиберной публики, нет и помещиц - барынь и барышень, разодетых в богатые пестрые, не вяжущиеся с общей грустной картиной костюмы. Нет и родственников, горько плачущих по убитым… никого нет… Пусто и безлюдно на этом отныне увековеченном адском месте…
Дальше же внизу, справа и слева, продолжаются другие работы: постройка насыпи обходного пути… Работа идет быстро. На дне проклятого оврага начинают уже класть трубы, которые уцелели после катастрофы…
Проходя по мостику, устроенному для перехода пассажиров, я увидел несколько железнодорожников из мелких служащих, ведших между собой следующий разговор:
- Да вот опять на работу сейчас, и отдохнуть не дадут, анафемы! - промолвил один из них…
- Куда это еще? - спросил другой, одетый в синюю блузу.
- Да гробы перетаскивать…
- Какие гробы? С ума сошел? Вчера последнее тело отправили…
- Да не тела, а гробы, тут вон дорогих свинцовых гробов по случаю накупили, тел-то мало оказалось, а гробы остались…
- Куда же их теперь, дяденька? На что покупали? - обратился молодой, почти мальчик, рабочий к старику, стоявшему рядом.
- Куда?! Ты думаешь, зря их покупали… Начальство-то, брат, знает, что делает, - вот трубы-то старые ставят, а гробы-то новые… Смекнул?!
Далее я не мог расслышать разговора, так как в это время мужики, накатывающие трубы под насыпью, затянули «Дубинушку»…»
9 июля 1882 года стало известно, что потерпевшим катастрофу поездом, сопровождая старушку-тетку, ехал студент, 22-летний племянник писателя Ивана Тургенева. Отца погибшего, Николая Тургенева, разбило параличом при этом известии. Он не пережил гибели единственного сына.
Иван Тургенев писал Жозефине Полонской (жене его друга Якова Полонского) следующее:
«Мне постоянно мерещатся эти несчастные, задохнувшиеся в тине, и хотя отрытие их теперь, конечно, ничему не поможет - но я весь горю негодованием при мысли, что в течение нескольких дней ничего не было сделано! (…) Николай Петрович Тургенев - мой двоюродный брат, у него имение в 40 верстах от Черни - и я знал его сына - видел его студентом в Москве. Прекрасный был малый, умный и честный, великан - головою был выше меня (рост Тургенева 192 см - С.И.). Очень жаль и его, и его отца».
Негодование литератора было не совсем справедливым. Ликвидация последствий крушения была затруднена тем, что поток воды не прекращался, засасывая в трясину обломки вагонов и тела людей...
Издатель и редактор журнала «Гражданин», действительный статский советник, князь В.П. Мещерский 2 июля 1882 года записал в дневнике:
«Сегодня только получены большими газетами подробности о мценской катастрофе. Оказалось, что смылось полотно железной дороги в одном месте и поезд покатился по крутому обрыву вниз, попал в топкую местность, и весь погрузился так, что несчастные пассажиры были все заживо погребены и задушены, жертв около 200… Какое перо может передать подобие этому небывалому еще по ужасу несчастию…»
Журнал «Всемирная иллюстрация» констатировал:
«Число погибших до сих пор с точностью не определено: по сведениям техническо-инспекторского комитета железных дорог, основанным на числе взятых билетов, в поезде находилось 190 человек; из них 85 остались невредимы, 5 тяжело ранены, 45 - легко, - следовательно, погибло не более 55 человек; между тем из телеграммы, отправленной пассажирами министру путей сообщения, видно, что по путевой ведомости считалось в поезде 310 человек, что значительно изменяет число убитых».
Дорожные специалисты считали, что крушение было вызвано небывалым по силе ливнем. Критически настроенные издания обвиняли в случившемся конкретных чинов Московско-Курской линии. Обвинительное заключение в семи томах появилось только в следующем, 1883 году. Формально четверо обвиняемых во главе с управляющим Московско-Курской железной дороги К.И. Шестаковым были отданы под суд.
15 мая 1883 года состоялась коронация императора Александра III и его супруги, и в тот же день был обнародован манифест «О дарованных в день Священного Коронования Их Императорских Величеств милостях», включавший амнистию.
В июле 1883 года было распространено сообщение для прессы, в котором говорилось:
«Обвинение предполагало вызвать к судебному следствию около 50 свидетелей…
В настоящее время дело это, в силу воспоследовавшего 15-го мая Всемилостивейшего манифеста, дальнейшим производством в порядке уголовном прекращено и останется без рассмотрения».
Сейчас на станции Скуратово, ближайшей в Тульской области к месту Кукуевской катастрофы, работает музей. В 2003 году здесь в память о погибших в Кукуевской катастрофе открыли часовню.