ОБМЕН ЖЕНЩИНАМИ: ЗАМЕТКИ О "ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ» ПОЛА (продолжение)
Системы родства, Лакан и фаллос.
Лакан утверждает, что психоанализ представляет собой изучение следов, которые оставила в психике индивида его включенность в систему родства. «Разве не поразительно, что Леви-Стросс, предполагая значимость структур языка для той части социальных законов, которые регулируют брак и родство, уже завоевывает ту самую территорию, на которой Фрейд располагает бессознательное?» (Lacan 1968:48).
«Ибо где же еще можно было поместить детерминанты бессознательного, если не в тех символических схемах, на которых всегда основываются узы брака и родства. И как возможно понять конфликты, выявленные психоанализом, и эдипов прототип этих конфликтов вне отношений, которые определили судьбу и идентичность субъекта задолго до того, как он появился на свет?» (Ibid.: 126)
«Именно здесь, можно сказать, эдипов комплекс обозначает границы, которые наша область знания приписывает субъективности (subjectivity), то есть границы того, что субъект может знать о своем неосознанном участии в динамике сложных структур родственных связей, проверяя действие символических систем на своем собственном опыте приближения к инцесту...» (Ibid.: 40)
Родство - это окультуривание биологической сексуальности на уровне общества в целом; психоанализ описывает, как трансформируется биологическая сексуальность индивидов по мере того, как они приобщаются к культуре.
Терминология родства содержит информацию о системе родственных отношений в обществе. Термины родства обозначают статусы и указывают на некоторые атрибуты этих статусов. Например, на Тробриандских островах мужчина обозначает женщин своего клана термином «сестры». А женщин из кланов, с членами которых он может заключать брак, он обозначает термином, указывающим на их потенциальную способность вступить в брак. Когда молодой тробриандский мужчина усваивает эти термины, он усваивает также, какую женщину он может пожелать, не подвергая себя опасности.
Согласно схеме Лакана, эдипов кризис имеет место, когда ребенок усваивает половые роли, заключенные в терминах, обозначающих семью и родственников. Кризис начинается тогда, когда ребенок понимает систему и свое место в ней; кризис разрешается, когда ребенок соглашается с этим местом и принимает систему. Даже если ребенок отвергает свое место в системе родства, он не может избежать знания о ней. В период, предшествующий эдиповой фазе, сексуальность ребенка является лабильной и относительно неструктурированной. В каждом ребенке заключены все сексуальные возможности, доступные человеку. Но в каждом данном обществе найдут выражение только некоторые из них, тогда как другие будут сдерживаться. Когда эдипова фаза развития ребенка завершается, его либидо и гендерная идентичность уже организованы в соответствии с правилами культуры, которая его цивилизует. Эдипов комплекс является механизмом производства личности, обладающей определенным полом (sexual personality). Трюизмом является мысль о том, что общества прививают своей молодежи характерные черты, необходимые для продолжения дела общества. Например, Томпсон (Tompson 1963) говорит о трансформации личностной структуры английского рабочего класса, которая происходила с превращением ремесленников в квалифицированных промышленных рабочих.
Точно так же, как общественные формы труда нуждаются в личности определенного типа, так и общественные формы пола и гендера требуют формирования людей определенного типа.
Рассуждая на самом общем уровне, можно сказать, что эдипов комплекс представляет собой механизм, который формирует соответствующие типы индивидов, наделенных полом (см. также обсуждение различных форм «исторической индивидуальности» у Альтюссера и Бали-бара (Althusser & Balibar 1970:112, 251-253).
В лакановой теории психоанализа именно термины родства, указывающие на структуру отношений, определяют роль любого индивида или объекта в рамках эдиповой драмы. Например, Лакан проводит различие между «функцией отца» и конкретным отцом, который является носителем этой функции. Точно так же он видит коренное различие между пенисом и «фаллосом», между органом и информацией. Фаллос - это система значений, приписываемых пенису. Различение фаллоса и пениса в современной французской психоаналитической терминологии призвано подчеркнуть мысль о том, что пенис не играет той роли, которую приписывает ему классическая концепция комплекса кастрации. (10)
В терминологии Фрейда эдипов комплекс предоставляет ребенку альтернативу: либо иметь пенис, либо быть кастрированным. В отличие от этой концепции лаканова теория комплекса кастрации снимает все отсылки к анатомической реальности: «Теория комплекса кастрации претендует на то, чтобы придать мужскому органу - на этот раз как символу, - господствующую роль, в такой степени, что его отсутствие или наличие превращает анатомические различия в главный принцип классификации человеческих существ, и настолько, что для каждого субъекта это наличие или отсутствие не простая данность, а проблематичный результат внутри- и межсубъектного процесса (связанного с принятием субъектом своего собственного пола)». (Лапланш,Понталис 1996: 549. Курсивмой - Г.Р.)*
Альтернатива, представленная ребенку, может быть переформулирована как альтернатива между наличием или отсутствием фаллоса. Кастрация означает отсутствие (символического) фаллоса. Кастрация не является реальным «отсутствием», но значением, приписанным гениталиям женщины: «Кастрация может находить поддержку... в осознании реальности отсутствия пениса у женщин - но даже это предполагает символизацию объекта, так как реальность полна и в ней ничего не отсутствует. Поскольку кастрация обнаруживается в генезисе неврозов, она никогда не бывает реальной, а является символической...» (Lacan 1968:271)
Фаллос как был, так и остается отличительным признаком, дифференцирующим «кастрированного» и «некастрированного». Наличие или отсутствие фаллоса подразумевает различия между двумя половыми статусами: «мужчиной» и «женщиной» (об различительных признаках см.: Jacobson and Halle 1971). Поскольку статусы мужчины и женщины не равны, в системе значений фаллоса присутствует идея господства мужчин над женщинами, и можно заключить, что «зависть к пенису» является признанием этого господства. Более того, поскольку мужчины обладают правом распоряжаться женщинами, которого у женщин нет, идея фаллоса подразумевает также различение «обменивающего» и «обмениваемого», дара и дарящего. В конечном счете ни классическая теория эдипова процесса, разработанная Фрейдом, ни ее перефразированный Лаканом вариант не имеют смысла, если эти палеолитические отношения сексуальности до сих пор не сохраняются в нашей жизни и сознании. Мы до сих пор живем в «фаллической» культуре.
Лакан также говорит о фаллосе как о символическом объекте, который является предметом обмена в семьях и между семьями (см. также: Wilden 1968:303-308). Интересно осмыслить это положение в терминах брачных трансакций (сделок - Перев.) и сетей обмена в примитивных обществах. В этих трансакциях обмен женщинами является обычно лишь одним из многих циклов обмена. Как правило, наряду с женщинами в трансакциях участвуют и другие объекты. Женщины движутся в одном направлении, рогатый скот, ракушки, ковры - в другом. В некотором смысле эдипов комплекс является выражением циркуляции фаллоса во внутрисемейном обмене, инверсией циркуляции женщин в межсемейном обмене. В цикле обмена, основанном на эдиповом комплексе, женщины опосредуют передачу фаллоса от одного мужчины к другому, от отца к сыну, от брата матери к сыну сестры и так далее. Так, в семейном круге рода Кула* женщины движутся в одном направлении, а фаллос - в другом. Он там, где нас нет. В этом смысле фаллос представляет собой нечто большее, чем признак, который отличает один пол от другого: это - воплощение мужского статуса, к которому стремятся мужчины и которому присущи определенные права, среди них - право на женщину. Он является символом преемственности в отношениях мужского господства. Он передается через женщин и закрепляется за мужчинами. (11) Следы, которые он оставляет, включают гендерную идентичность, разделение полов. Но фаллос оставляет и нечто больше. Он оставляет «зависть к пенису», которая обозначает беспокойное состояние женщин, принадлежащих к фаллической культуре.
Новое обращение к Эдипу
Вернемся к нашим двум доэдиповым андрогинам, стоящим на границе между биологией и культурой. Именно на этой границе Леви-Стросс помещает табу на инцест, доказывая, что порождаемый этим запретом обмен женщинами лежит в основе происхождения общества. В этом смысле табу на инцест и обмен женщинами составляет содержание первоначального социального договора (см.: Sahlins 1972: Chap. 4). На индивидуальном уровне эдипов кризис происходит на этой же самой границе, когда табу на инцест инициирует обмен фаллоса.
Эдипов кризис предваряется определенного типа информацией, например, когда дети открывают для себя различия между полами (sexes) и то, что каждый ребенок должен стать человеком мужского или женского рода (gender). Они также открывают для себя табу на инцест и запрет на некоторые виды сексуальности. Так, мать неприкосновенна для любого ребенка, потому что она «принадлежит» отцу. И, наконец, дети обнаруживают, что люди мужского и женского рода имеют разные «права», обусловленные их полом, или, иными словами, разное будущее.
При обычном ходе событий мальчик отказывается от своей матери, опасаясь, что в противном случае отец может его кастрировать (отнять у него фаллос и сделать его девочкой). Но этим актом отказа мальчик подтверждает отношения, в силу которых мать отдана отцу и в силу которых, он, если станет мужчиной, получит свою собственную женщину. В обмен на подтверждение мальчиком отцовских прав на мать отец подтверждает существование фаллоса у сына (не кастрирует его). Мальчик обменивает свою мать на фаллос, символический знак, который в дальнейшем может быть обменен на женщину. Мальчику требуется лишь немного терпения. Он сохраняет свою изначальную либидозную организацию и ориентацию на пол своего первого объекта любви.
Социальный договор, который он заключил, в конечном счете обеспечит его собственные права и предоставит ему его собственную женщину.
То, что происходит с девочкой, гораздо сложнее. Она, как и мальчик, открывает для себя табу на инцест и разделение полов. Она также узнает кое-что неприятное о женском роде (gender), к которому ее приписывают. Для мальчика запрет инцеста - это табу на определенных женщин. Для девочки - это табу на сексуальные отношения со всеми женщинами.
Поскольку девочка находится в гомосексуальной позиции по отношению к матери, господствующее правило гетеросексуальности делает ее позицию мучительной и противоречивой. Мать и, по аналогии, все другие женщины могут, согласно правилу, быть возлюбленными только того, кто «обладает пенисом» (фаллосом). Поскольку у девочки нет «фаллоса», у нее нет «права» любить свою мать или другую женщину, так как она сама предназначена какому-то мужчине. Она не обладает символическим знаком, который может быть обменен на женщину.
Если фрейдова формулировка этого момента эдипова кризиса у женщин неопределенна, то формулировка Лампль де Гроот делает контекст, придающий значение детородным органам, предельно ясным: «...Если маленькая девочка приходит к заключению о том, что такой орган действительно необходим для обладания матерью, она испытывает помимо нарциссической обиды, общей для обоих полов, еще один удар, а именно: чувство неполноценности по поводу своих гениталий» (Lampl de Groot, 1933:497. Курсив мой. - Г.Р.)
Девочка делает вывод, что «пенис» является совершенно необходимым для обладания матерью, потому что только те, кто обладает фаллосом, имеют «право» на женщину и на предмет обмена. Она приходит к этому заключению не потому, что осознает естественное превосходство пениса как такового или как инструмента физической любви. Иерархическое соотношение женских и мужских гениталий является результатом определений ситуации, результатом действия правила обязательной гетеросексуальности и передачи женщин (тех, кто не имеет фаллоса, кастрированных) мужчинам (тем, кто имеет фаллос).
В дальнейшем девочка отдаляется от матери и приближается к отцу. «Для девочки она [кастрация] является фактом свершившимся и необратимым; признание этого факта заставляет ее, в конечном счете, отречься от объекта своей первой любви и ощутить полную горечь его потери... в качестве объекта любви выбирается отец, враг становится объектом обожания» (Lampl de Groot 1948: 213). Это признание «кастрации» принуждает девочку пересмотреть свое отношение к себе, к матери и к отцу. Она отворачивается от матери, потому что у той нет фаллоса. Она отворачивается от матери также из-за гнева и разочарования, потому что мать не дала ей «пениса» (фаллоса). Но у матери-женщины, принадлежащей к фаллической культуре, - нет фаллоса, чтобы отдать его (она в свое время сама прошла через эдипов кризис). Тогда девочка обращается к отцу, потому что только через него она может вступить в символическую систему обмена, в которой циркулирует фаллос. Но отец не дает ей фаллоса таким образом, каким он дает его мальчику. Наличие фаллоса признается у мальчика, который потом должен его отдать. Девочка никогда не получает фаллос. Он передается через нее и в этой передаче трансформируется в рожденного ею ребенка. Когда она «признает свою кастрацию», она принимает положение женщины в системе фаллического обмена. Она может «получить» фаллос во время полового сношения или в виде ребенка, но только как подарок от мужчины. Она никогда не получит его для того, чтобы отдать. Когда она обращается к отцу, она также подавляет свое «активное» либидо: «Отречение от матери является очень важным шагом на пути развития маленькой девочки. Это больше, чем простое изменение объекта,... наряду с ним наблюдается заметное понижение активных сексуальных импульсов и рост пассивных... Переход к объекту-отцу достигается на основе освоения пассивной модели поведения, которая закрепляется, а не разрушается. Теперь перед девочкой открывается путь к развитию женственности» (Freud 1961: 239).
Развитие пассивности в девочке происходит потому, что она признает невозможность реализации своего активного желания и неравные условия борьбы. Фрейд помещает активное желание в клитор, а пассивное желание в вагину и поэтому описывает подавление активного желания как подавление клиторного эротизма за счет пассивного вагинального эротизма. В этой схеме культурные стереотипы оказываются спроецированными на гениталии. В результате исследований, проведенных Мастерсом и Джонсон, стало ясно, что такое генитальное разделение является неверным. Любой орган - пенис, клитор, вагина - может быть местом активного или пассивного эротизма. Однако важным в схеме Фрейда является не «география», а самоутверждение желания. Подавляется не орган, а какая-то из эротических возможностей.
Фрейд отмечает, что «еще большее ограничение накладывается на либидо, когда оно подчиняется функции женственности» (Freud 1965:131). Девочка в этом смысле обделена. Если эдипова фаза протекает нормально и девочка «принимает свою кастрацию», ее либидозная структура и объект выбора теперь соответствует ее женской гендерной роли. Она становится маленькой женщиной: женственной, пассивной, гетеросексуальной. В действительности Фрейд полагал, что существует три разных пути выхода из катастрофы эдипова кризиса. Девочка может просто изуродовать, совсем подавить свою сексуальность и стать асексуальной. Она может взбунтоваться, остаться приверженной своему нарциссизму и желанию стать «мужчиной» или принять гомосексуальную ориентацию. Она может также просто принять ситуацию, подписать социальный договор и достичь «нормального состояния».
Карен Хорни критически относится ко всей схеме Фрейда/ Лампль де Гроот. Но, высказывая свои критические замечания, она в то же время формулирует выводы, которые имплицитно следуют из этой схемы: «...Когда она [девочка] впервые обращается к мужчине (отцу), это, в основном, происходит из-за чувства обиды... мы должны понимать противоречивость ситуации: отношение женщины к мужчине всегда сохраняет некоторый оттенок навязанной замены действительно желанного объекта... Схожие черты чего-то отдаленно инстинктивного, вторичного и замещающего свойственны желанию материнства даже у нормальной женщины. <...> Специфика точки зрения Фрейда заключается скорее в том, что он рассматривает желание материнства не как врожденную формацию, а как нечто, что появляется в процессе онтогенеза, и что черпает свою энергию первоначально из гомосексуальных или фаллических инстинктов... Такая позиция предполагает, что реакция всех женщин на жизнь должна была бы базироваться на сильном потаенном чувстве обиды» (Homey 1973: 148-49).
Хорни считает эти выводы столь неестественными, что они ставят под сомнение правильность всей системы Фрейда. Однако вместо этого можно было бы утверждать, что формирование «женственности» в женщинах в ходе социализации является результатом насилия над их психикой и что оно оставляет в сознании женщин страшное возмущение и обиду по поводу подавления, которому их подвергают. Можно показать, что женщины располагают немногими средствами осознания и выражения пережитков своей обиды. Эссе Фрейда о женственности можно считать описанием того, как некоторую категорию людей в нежном возрасте психологически готовят жить в состоянии угнетения.
В классических трудах о том, как формируется женщина, есть еще один момент. Девочка впервые обращается к отцу потому, что она должна это сделать, потому, что она «кастрирована» (потому, что она женщина, беспомощная и т.д.). Затем она открывает для себя, что «кастрация» является условием отцовской любви, что она должна быть для него женщиной, чтобы он ее любил. Поэтому она начинает желать «кастрации» и то, что было ее несчастьем, становится ее желанием. «Опыт анализа не оставляет места сомнению в том, что первое либидозное отношение маленькой девочки к своему отцу является мазохистским, а мазохистское желание на наиболее ранней специфически женской стадии является таким: «я хочу быть кастрированной своим отцом» (Deutsch 1948: 228).
Дойч утверждает, что такой мазохизм может вступать в конфликт с эго. Поэтому некоторые женщины избегают данной ситуации, чтобы сохранить чувство собственного достоинства. У тех женщин, которые стоят перед выбором «между обретением счастья в страдании или мира в самоотречении» (ibid.:231), возникают трудности в формировании нормального отношения к половой жизни и материнству. Остается неясным, почему Дойч склонна рассматривать таких женщин скорее как особый случай, а не как норму.
Психоаналитическая теория женственности утверждает, что развитие женщин основано, главным образом, на боли и унижении, и требуются особые усилия и изощренность, чтобы объяснить», почему некоторым нравится быть женщинами. И тут-то происходит триумфальное возвращение биологии. Эти особые усилия направляются на то, чтобы доказать, что радость от боли - это адаптационный механизм, обеспечивающий роль женщины в воспроизводстве, так как «болезненными » являются деторождение и дефлорация.
Может быть, разумнее было бы подвергнуть сомнению весь этот процесс? Если место женщины в системе отношений между полами достигается ценой лишения ее либидо и принуждения к мазохистскому эротизму, почему психоаналитики не выступают за новые отношения вместо того, чтобы рационализировать старые?
Теория женственности Фрейда подвергалась феминистской критике с самых первых его публикаций на эту тему. Феминистская критика справедлива, когда она направлена на содержащуюся в теории Фрейда рационализацию угнетения женщин. Феминистская критика ошибочна, когда она направлена против предложенного Фрейдом описания процесса подчинения женщин. Психоаналитическая теория не имеет себе равных в описании того, каким образом фаллическая культура «одомашнивает» женщин и каковы результаты этого процесса (см. также: Mitchell 1971 и 1974; Lasch 1974). А поскольку психоанализ является теорией гендера, отбросить его было бы самоубийством для политического движения, направленного на искоренение гендерной иерархии (или гендера как такового).
Мы не можем разрушить того, что мы недооцениваем или не понимаем. Угнетение женщин настолько укоренено, что даже внедрение принципа равной оплаты за равный труд и усилия всех женщин-политиков не могут искоренить источники сексизма. Леви-Стросс и Фрейд проливают свет на то, что без них осталось бы мало понятными элементами глубинных структур угнетения по признаку шла. Они напоминают нам о сложности и масштабности того, с чем мы боремся, а их исследования показывают нам структуру социальных механизмов, которую мы должны перестроить.
Объединение женщин во имя преодоления пережитка эдипова комплекса в культуре.
Поразительны соответствия, которые мы находим в теориях Фрейда и Леви-Стросса.
Системы родства требуют разделения полов. Эдипова фаза развития вносит разделение между полами. Системы родства включают множество правил регулирования сексуальности. Суть эдипова кризиса - в усвоении этих правил и запретов. Принудительная гетеросексуальность - продукт родства. Эдипова фаза конструирует гетеросексуальное желание. Родство опирается на радикальное различие между правами мужчин и женщин. Эдипов комплекс наделяет мальчика мужскими правами и принуждает девочку приспосабливаться к более ограниченным правам.
Эта согласованность концепций Леви-Стросса и Фрейда свидетельствует о том, что наша система «пол / гендер» все еще организована по принципам, выделенным Леви-Строссом, несмотря на то, что он опирался на эмпирические данные, далекие от современности. Более современные данные, на которых основывает свою теорию Фрейд, свидетельствуют об устойчивости структур, связанных с отношениями полов. Если моя интерпретация Фрейда и Леви-Стросса верна, нужно сделать вывод о том, что феминистское движение должно пытаться разрешить эдипов кризис культуры путем реорганизации сферы пола и гендера таким образом, чтобы индивидуальный эдипов опыт каждого человека был менее деструктивным.
Масштабы подобной задачи огромны, однако ситуация далеко не безнадежна.
Для того, чтобы эдипов кризис не оказывал столь гибельного воздействия на эго молодой женщины, должны быть изменены некоторые элементы этой фазы развития личности. Эдипова фаза сопряжена для девочки с противоречием, поскольку она предъявляет ей противоположные требования. С одной стороны, мы наблюдаем любовь девочки к матери, вызванную материнской заботой о детях. Однако девочка вынуждена отказаться от этой любви, потому что роль женщины-принадлежать мужчине.
Если разделение труда между полами было бы таким, что взрослые обоих полов заботились бы о детях в равной степени, то выбор первичного объекта любви был бы бисексуальным. Если бы гетеросексуальность была необязательной, то и эту раннюю любовь не надо было бы пресекать и пенису не приписывалась бы такая высокая ценность. Если бы система половой собственности (sexual property system) была преобразована таким образом, чтобы мужчины не попирали прав женщин (если бы не было обмена женщинами), и если бы не было гендера, вся драма эдипова кризиса стала бы пережитком прошлого.
Короче говоря, феминизм должен требовать революционного преобразования системы родства.
Система организации пола и гендера первоначально имела более широкие функции: она организовывала все общество. Теперь она организовывает и воспроизводит только самое себя. Типы взаимоотношений полов, установившиеся в отдаленном прошлом, до сих пор господствуют в нашей сексуальной жизни, в наших представлениях о мужчинах и женщинах и в том, как мы воспитываем своих детей. Однако сегодня отношения между полами несут иную функциональную нагрузку, нежели в прошлом. Одним из самых заметных свойств системы родства является то, что она постепенно лишалась своих первоначальных функций: политической, экономической, образовательной, организационной. Так она была сведена к своему остову - полу и гендеру.
Сексуальная жизнь человека всегда будет предметом конвенций и вмешательства. Она никогда не будет совершенно «естественной», хотя бы потому, что род человеческий обладает социально-культурной природой и разделен на категории. Дикая избыточность инфантильной сексуальности всегда будет обуздываться. Конфронтация между незрелыми и беспомощными детьми и развитой социальной жизнью взрослых, вероятно, всегда будет вызывать некоторое беспокойство. Но механизмы и цели «окультуривания» сексуальности не должны быть, по большей части, независимыми от сознательного выбора людей. Культурная эволюция позволяет нам осуществлять контроль за средствами сексуальности, воспроизводства и социализации и принимать сознательные решения для того, чтобы освободить сексуальную жизнь человека от архаичных отношений, которые ее деформируют.
В конце концов глубокая феминистская революция приведет не только к освобождению женщин. Она приведет к свободе форм сексуального самовыражения и освободит человеческую личность от гендерной смирительной рубашки. «Daddy, daddy, you bastard, I'm through» - Sylvia Plath*
В данном эссе я пытаюсь выстроить теорию угнетения женщин, на основе понятий, разработанных в области антропологии и психоанализа. При этом я отдаю себе отчет в том, что Леви-Стросс и Фрейд работают в интеллектуальной культурной традиции, в которой женщины подвергаются угнетению. Опасность предпринятой мной попытки заключается в том, что сексизм традиции, к которой принадлежат эти авторы, может просачиваться при любом заимствовании. «Мы не можем сформулировать ни одного утверждения, претендующего на разрушение правил, не соскользнув при этом в форму, логику и имплицитные постулаты именно тех правил, которые это утверждение призвано оспорить» (Derrrida 1972:250). А то, что соскользнуло, становится трудно преодолимым.
И психоанализ и структурная антропология в каком-то смысле являются наиболее изощренными идеологиями сексизма.(12)
Так, например, Леви-Стросс уподобляет женщин, которые не стали средством коммуникации и предметом обмена, неправильно использованным словам. На последней странице одной своей очень длинной книги он замечает, что такая ситуация создает в женщинах нечто похожее на противоречие, так как женщины выступают одновременно и как «говорящие», и как «сообщение». Его единственным замечанием по поводу этого противоречия является следующее: «Но женщина никогда не могла быть всего лишь знаком и ничем более, так как даже в мужском мире она все-таки является личностью, но поскольку она определяется как знак, она должна восприниматься как генератор знаков. В матримониальном диалоге мужчин женщина никогда не является просто предметом разговора; если женщины в целом представляют собой некоторую категорию знаков, предназначенных для определенного вида коммуникации, каждая [отдельная] женщина сохраняет индивидуальную ценность, которая возникает вследствие ее таланта - до и после замужества - играть свою партию в дуэте. В отличие от слов, которые полностью стали знаками, женщин осталась и знаком, и ценностью. Это объясняет, почему отношения между полами сохранили такую эмоциональную яркость, пыл и тайну, которые, несомненно, изначально пронизывали весь мир человеческих взаимоотношений)» (Levi-Strauss 1969:496. Курсив мой. - Г.Р.).
Это выдающееся высказывание. Почему же Леви-Стросс не осуждает того, что делают системы родства с женщинами, а вместо этого представляет величайшую несправедливость всех времен как основу романтической любви?
Аналогичное отсутствие чувствительности обнаруживается в той непоследовательности, с которой психоанализ относится к критическим выводам из своей собственной теории. Фрейд, например, не колеблясь, признал, что его открытия бросили вызов общепринятой морали: «Мы не можем избежать критической точки зрения, и мы находим невозможным оказывать поддержку конвенциональной сексуальной морали или одобрять средства, с помощью которых общество пытается привести в порядок практические проблемы сексуальной жизни. Мы можем с легкостью продемонстрировать, что так называемый моральный кодекс современного мира требует больше жертвоприношений, чем он того заслуживает, и что нравственное поведение не продиктовано честностью и не основано на мудрости» (Freud 1943:376-77. Курсив мой - Г.Р.).
Тем не менее, когда психоанализ с той же легкостью доказывает, что обычными составляющими личности женщины являются мазохизм, ненависть к себе, пассивность (13), аналогичное суждение не высказывается. Вместо этого используется двойной стандарт интерпретации. Для мужчин мазохизм - это зло, для женщин - необходимая сущность. Адекватный нарциссизм необходим мужчинам, а у женщин он невозможен. Пассивность - это трагедия для мужчин, в то время как отсутствие пассивности - трагедия для женщины.
Именно этот двойной стандарт позволяет медикам пытаться приучать женщин к роли, деструктивность которой детально описана в их собственных теориях. И та же самая противоречивая установка позволяет терапевтам рассматривать лесбианство скорее как болезнь, которую нужно лечить, чем как реакцию сопротивления, о которой говорят их собственные теории.(14)
В психоаналитических исследованиях женственности встречаются рассуждения, из которых можно сделать следующие выводы: «Здесь мы имеем дело с угнетением женщин», или: «Мы можем с легкостью продемонстрировать, что то, что мир называет женственностью, требует больше жертв, чем она того заслуживает». Но именно в таких случаях эти выводы не следуют из теоретических рассуждении и подменяются формулировками, цель которых состоит в том, чтобы оставить возможные выводы в сфере теоретического бессознательного. Именно в таких случаях на смену критическому анализу цены женственности приходят такие аргументы, как некая «таинственная женская химия», «удовольствие от боли» и «биологические цели». Подобное замещение является симптомом теоретического подавления, поскольку оно не согласуется с общепринятыми канонами психоаналитической аргументации. То, насколько сильно подобная рационализация женственности противоречит сути психоаналитической логики, является свидетельством значительной потребности некоторых авторов подавить радикальные и феминистские выводы из теории женственности (яркими образцами такого замещения и подавления являются работы Дойч).
Довольно сложно выстроить логику, которая поможет вписать концепции Леви-Стросса и Фрейда в феминистскую теорию. Я пытаюсь сделать это по нескольким причинам. Во-первых, хотя ни Леви-Стросс, ни Фрейд не высказывали критики по поводу явного сексизма, свойственного описываемым им системам, тем не менее эта критика следует из проведенного ими анализа совершенно очевидно. Во-вторых, результаты их исследований дают нам возможность рассмотреть пол и гендер вне «способа производства» и тем самым задать альтернативу тенденции объяснять угнетение по признаку пола как результат действий экономических сил. Работы Леви-Стросса и Фрейда формируют теоретический подход, в рамках которого сексуальность и брак могу быть учтены при объяснении угнетения по признаку пола. Этот подход дает основания утверждать, что женское движение не изоморфно движению рабочего класса, а может рассматриваться как его аналог. И то, и другое движение порождено недовольством людей, но в каждом из случаев это недовольство имеет свои причины. Согласно Марксу, цель рабочего движения не сводится к разрушению отношений эксплуатации. Рабочее движение способно изменить историю, освободить человечество, создать бесклассовое общество.
Возможно, перед женским движением стоит задача осуществить столь же масштабные социальные преобразования той другой системы эксплуатации, о которой Маркс имел смутное представление. Нечто подобное имплицитно содержится у Виттиг (Wittig 1973): диктатура партизанок-амазонок рассматривается как временное средство, необходимое для достижения безгендерного общества.
Система «пол/гендер» не является вечно репрессивной системой, и она утратила многие из своих традиционных функций. Тем не менее она не исчезнет, если ей не будет оказано сопротивление. Она до сих пор несет социальное бремя, выполняя функцию определения пола и гендера, диктует механизмы социализации молодого поколения, формулирует наиболее общие суждения о природе людей. Эта система служит экономическим и политическим целям, отличным от тех, которым она изначально служила (см.: Scott 1965).
Система «пол/гендер» должна быть перестроена посредством политического действия.
И, наконец, из интерпретации сочинений Леви-Стросса и Фрейда следует определенный подход к феминистской политике и феминистской утопии. Этот подход означает, что нам нужно стремиться не к устранению мужчин, а к устранению социальной системы, которая порождает сексизм и гендер. Я считаю, что утопия матриархата амазонок, где мужчины низведены до положения рабов или преданы забвению (в зависимости от возможностей партеногенетического* размножения), не имеет смысла и отдает безвкусицей. Подобный взгляд на социальную организацию сохраняет гендерные отношения и раз-деление полов. Этот взгляд просто использует для своих целей аргументы тех, кто обосновывает свое мнение о неизбежности мужского господства неискоренимыми и существенными различиями между полами. Но нас угнетают не только как женщин, нас угнетает то, что мы должны быть женщинами или мужчинами в зависимости от ситуации. Лично я чувствую, что участники феминистского движения должны мечтать даже о большем, чем об искоренении угнетения женщин. Они должны мечтать об устранении обязательной сексуальности и обязательных половых ролей. Моя мечта - это андрогинное и безгендерное (хотя и не бесполое) общество, в котором анатомическое устройство половых органов человека не играет никакой роли в том, какую профессию он выбирает, чем он занимается и с кем занимается любовью.