* * *
В датах и цифрах герой пытается найти понятную, неизменную, удобную в употреблении меру таланта и с ее помощью доказать свою главную мысль: все нынешние поэты мелки, трусливы в сравнении с поэтами прошлого (не всеми же, а только лучшими). Вот выстраивается реальный трагический ряд рано и в срок ушедших поэтов. Кто его строит: герой? поэт? Оба. Персонаж может вспомнить Пушкина, Лермонтова, Есенина, Маяковского. Байрона, скорее всего, подсказывает ему автор. Ну а Рембо - это уж точно авторское добавление к списку, ибо о Рембо - поэте, а не герое кинобоевиков - герой явно не слыхал. Вспомнит, конечно, он и про тридцать семь пушкинских лет - об этом в школе все мы не раз слышали. Но вот точность гибельных дат остальных поэтов подскажет ему автор.
В этом фрагменте есть и скрытая реплика поэта: слышите, как постепенно вводится ряд имен, - два имени, первые, самые ранние в горестном списке, не названы, о них надо догадаться. Это как разбег перед прыжком. И затем взлет: Христос, Пушкин - духовный, культурный пик (между прочим, смысловой пик имеет мелодическую параллель: эти имена ВВ поет на высоких нотах, а те, которые подразумеваются до них и называются после, звучат в более низком регистре).
Небольшое отступление. Интересно понаблюдать за взаимоотношениями текста, интонации, с которой поет Высоцкий те или иные эпизоды, и мелодии песни. Первая строфа:
Кто кончил жизнь трагически...
... Другой же в петлю слазил в “Англетере”, -
оформляется будничной, бытовой интонацией. Без тени трагизма, но с явной иронией интонирует эти строки ВВ (поет голосом персонажа). Мелодия довольно ровная, без особых скачков, столь характерных для Высоцкого, а те, что есть, не педалируются при исполнении. Только к середине последней строки безмятежность исчезает, нарастает возбуждение (обостряется и ритм, подготавливая взрыв во второй строфе, - как раз тогда и появляется первое имя):
А в тридцать три Христу... -
мелодия взвивается, ритм, артикуляция становятся резкими, голос почти срывается на крик:
... он был поэт, он говорил...
[169] Нерезкий, постепенный спад происходит на последних словах Христа:
... “Да не убий!” Убьешь - везде найду, мол...
И всё - мелодия, ритм, интонация - возвращается на круги своя, звучит, как в начале:
... Но - гвозди ему в руки, чтоб чего не сотворил,
Чтоб не писал и чтобы меньше думал
[170]...
Ну уж тут голос персонажа отсутствует, это чистый монолог автора, - подумает иной читатель и ошибется. Просторечные “в петлю слазил”, “чтоб чего не сотворил”, неуместные здесь по тону, - это, конечно, интонации, стиль персонажа (хотя последняя реплика - со словом “сотворил” - легкий намек на одно из именований Бога - Творец, - явный изыск автора). Но голос поэта действительно слышнее, хотя... Вот еще интересный момент: “Он был поэт” - голос автора, который ощущает в Христе поэтическую душу, поэтическое, то есть целостное восприятие мира. Слово “поэт” имеет здесь метафорический, непрямой смысл. Такому толкованию есть подтверждение в прибавлении “он говорил”: тем самым четко отделяется смысл слова “поэт” в данном контексте от современного повседневного его восприятия, в котором поэт - пишет.
Именно это обыденное восприятие тут же демонстрирует персонаж, который, никакой метафорики не уловив, встревает со своим уточнением: “Чтоб не писал”. Этой репликой он, кстати, низводит возвышенно-трагическую ситуацию до комической, ведь Христос, как известно, не написал ни единого слова - слова рождались из его уст. Комично не то, что герой не знает евангельский сюжет, а что не чувствует метафору, образный строй поэтической речи, - качество, столь свойственное обывателю, всё переводящему из метафорического, образного в конкретный план.
Но продолжим о смысле, интонации, мелодии. Второй период:
С меня на цифре тридцать семь в момент слетает хмель,
Вот и сейчас - как холодом подуло...
Персонаж держится за даты и цифры, но и поэт к ним неравнодушен. Заворожен ими. Хотя, конечно, не так, как герой. Если истолковывать “слетает хмель” в прямом смысле, мы мало что получим: единственная конкретно-бытовая деталь текста как бы повисает в воздухе. Но нельзя ли понять это иначе? Например, “слетает хмель” = “спадает пелена”. Пелена повседневности, сиюминутности. И тогда цифра 37 оказывается неким кодом, переключающим сознание из режима повседневного, бытового в режим вечного. На такой подтекст может указывать и следующая строка, ведь “холодом подуло” как раз из этого ассоциативного ряда. Ледяное дыхание вечности - не о том ли речь? Конечно, это звучит голос автора. Хотя бы потому, что персонаж вряд ли будет испытывать по поводу фатальной цифры столь сильные эмоции, тем более в отношении событий минувшего (кстати, и ощущение присутствия вечного в повседневном такому человеку не свойственно).
Под эту цифру Пушкин подгадал себе дуэль,
И Маяковский лег виском на дуло.
Что бросается в глаза? В теме “художник и его время” высвечена только одна составляющая, другая остается в тени. Но главное в том, что художник, творец явлен активной, действующей силой, причем в отношениях не со своей эпохой, а со своей судьбой. Более того, он как бы сам, единолично, только своей свободной волей решает свою судьбу. Эта линия проводится очень последовательно: “шагнул под пистолет... в петлю слазил... подгадал себе дуэль... лег виском на дуло”. Кстати, касаясь той же темы в тексте “Свет новый не единожды открыт...”, ВВ тоже ставит художника в активную позицию:
Ушли друзья сквозь вечность-решето...
Почему он делает такие акценты? Это станет очевидным, если вспомнить наиболее распространенную, обыденную точку зрения - что, мол, эпоха доконала. Высоцкий, конечно, не утверждает, что названные и сонм не названных поэтов не испытывали драматического давления своего времени и что эпоха невиновна в их ранней гибели. Поэт, я думаю, хочет сказать о том, что в паре “художник-время” обе стороны активны. О сложности отношений художника с его временем во все века размышляет поэт.
Что еще “от автора”? Поглядите, как сглаженно, непрямо обозначает он гибель (постоянная особенность “гибельных” образов Высоцкого) - “подгадал себе дуэль”, “лег виском на дуло”, “на этом рубеже легли”. Еще одна авторская деталь: Рембо в этом эпизоде рифмуется не только с окончанием строки - “коварен бог”, но и с началом следующей - “Рембо - ребром”, причем это почти что анаграмма. Высоцкий любит мастерить такие изысканные детали, они есть чуть ли не в каждой его песне, но обычно так встроены в целое, что не прыгают в глаза: не остановишься, не вглядишься - останутся незамеченными.
(Далi буде)
_________
[169] Сочетание “Христос - поэт” не случайно у Высоцкого. Ср. в песне “Сбивают из досок столы во дворе”:
А душа и уста - и молитвы творят, и стихи…
[170] ... Слушая эти строки, почему-то всегда вспоминаю, с какой трагически робкой надеждой пел ВВ:
Но не правда ли, зло называется злом
Даже там, в светлом будущем вашем.