Искусство моды и модное искусство
Вышел очередной номер Book Magazine. В этот раз он полностью посвящен отношениям моды и искусства. Первое, что приходит в голову связи с этим, это извечный вопрос: "Является ли мода искусством?" Потом вспоминаются многочисленные заимствования, которые мода делает из арта, потом - коллаборации с художниками, а потом... Одним словом, список оказывается очень существенным.
У меня тоже в этом номере есть эссе. Мне, например, вспомнилась жутковатая группа рыночных торговцев второй половины 90х и ужасный отходняк в "Отрадном" того же периода. В обоих случаях стилистики было, хоть обратно отбавляй. Этого оказалось достаточно, чтобы подробно поговорить о том, почему в костюме сейчас важны трактовки, как стиль отличается от образа, как мода и искусство воздействует на зрителей (и потребителей).
Одним словом, список и у меня получился очень внушительный - от Эрте до Мураками, со всеми промежуточными остановками. В конце концов, когда еще представится возможность подробно поговорить о стиле, да еще в жанре бытовой зарисовки. Вот я и пользуюсь. ПО ЭТОЙ ССЫЛКЕ МОЖНО ПРОЧИТАТЬ ТЕКСТ ЭССЕ с картинками, пусть и неподходящими с моей точки зрения. Там же можно посмотреть другие материалы номера. При этом, я уверен, вы сохраните критичность и сознание, что речь идет просто о красивом способе отношений с потребителями.
А ниже под катом - эссе вообще без единой картинки, одним куском. Экспериментальный формат публикации. Журнал закрылся, сколько там материалы еще провисят, непонятно, а эссе удачное. Будет жаль, если потеряется.
Сила Отрады
Если кругом царят непонятность и хаос, то мысли об искусстве оказываются всегда не ко времени. Похоже, именно так оно и могло появиться: время разделилось на «нужное» и «ненужное», в результате чего возникли Досуг и Излишества. Правда ведь, если писать эти слова с большой буквы, будто в старом романе, получается словно бы ближе к Искусству? «У Вас найдется свободная Минутка?». «Таки да. Станемте рисовать на стенах Пещеры».
У меня такая минутка находилась регулярно. В тот раз, о котором я хочу вам рассказать, Хаос, Досуг и Излишества слились в мощный фонтан, перед которым бледнеют «Четыре реки». Только дело происходило не на Навоне, а вовсе даже в Отрадном. Будем считать, что оно заменяет в нашей истории Пещеру. Я и дальше буду изредка смущать вас прописными буквами, чтобы напомнить о теме номера и заполнить этот бездуховный рассказ Духовностью. На манер Пименова или Константина Васильева, если повезет.
Не знаю, как сейчас, давно там не был, а во второй половине 90х отрадным в той местности было разве что название. А все, что кроме, могло бы вдохновить разве что декоратора лагеря для перемещенных лиц. Времена тогда в моде были суровые, но даже авторам героинового шика не пришло бы в голову тащить на подиум воспоминания об окрестностях. Сложно представить более неподходящее место для мертвящего похмельного Пробуждения в незнакомой квартире. Не говоря уже - для мыслей о прекрасном. Именно это роднило меня с первобытными художниками, если не считать невнятной Речи.
То, что квартира незнакомая, стало ясно с первых секунд. Я представлен с очень разными людьми, а лет семнадцать назад, когда многие еще не поумирали и не растворились, кругом был вообще целый зоопарк. Но даже среди такой смешанной компании не нашлось бы подонка, способного поставить таймер радио на семь утра на «Милицейской волне». Это значило, что к жизни меня пробудил голос Натальи Гулькиной: «Я пойду, пойду с тобой/ Милицейскою волной». Вслед за этим окриком Судьбы - шуточная песня группы U-96. Ад.
Дорогие читатели, если вам известен более мерзкий способ пробуждения, напишите мне об этом, выберите минуту. Почти уверен, что редакция заинтересуется таким материалом, если будет собирать номер о Хтонических ужасах. Для меня же они наступили прямо тогда, без всякой редакционной и любой другой поддержки. Собственно, единственной моей связью с реальностью была географическая: издевательское название станции метро отчетливо виднелось под окнами. Еще чуть ближе грудились киоски и горы коробок из-под апельсинов. А рядом, средь серой картонной жижи, плода и праматери этих коробок разом, стояли Они.
Нет, не Чебурашки. Такой ход от апельсиновых коробок был бы слишком логичным для того утра. Однако там были другие мифические существа, которые изменили мои представления о моде не менее радикально, чем явление плюшевых уродцев могло бы повлиять на Стеллу Маккартни. И, кажется, повлияло. Мне повезло больше: в то утро (неподходящее для размышлений о Прекрасном, напомню) прекрасное мне и не явилось. Зато у меня перед глазами оказались полдюжины представителей исчезавшего в тот момент городского этнического стиля. Стояли посреди отрадненских коробок внезапные, как колонны Баальбека.
Это был стиль в чистом, самом беспримесном виде, с соблюдением всех канонов: от нещипанной ондатры шапок до коричневых «казаков». Все, что между ними, тоже стоит описания: и золото зубов, и лампасы тренировочных брюк, и заправленные в них узорные свитера. А куртки, классические и исчезнувшие теперь рыжие кожаные куртки на резинке по низу, они одни могли бы вызвать завистливую Бессонницу у любого реквизитора. Одним словом, я послал тем утром крик в пространство, и городская природа мне ответила, чем могла, показала свои закрома. Картина вполне соответствовала определению стиля в классическом понимании: с приметами, узнаваемыми так же быстро, как рококо, без потерь выдерживающими любые мутации и сочетания. Образом там и не пахло, зато стиля и прочих ароматов было, хоть отбавляй; совсем как в скульптурах Генри Мура или Бранкузи. Если бы у меня хватило сил на потрясения, я был бы потрясен.
Первая пришедшая мне в голову мысль была о том, что на такой основе я могу с одинаковым успехом сделать любую съемку, от кутюра до авангарда, добавлять, убавлять и менять - узнаваемость не понизится, появятся только новые смыслы. Характерные приметы, словно по глупости оставленный в чемодане кусок стилтона или лимбургера, быстро и эффективно пропитают своим запахом все окружение. На моей памяти это было самое очевидное приближение костюма к характеристикам искусства. Случай не имел никакого отношения к эстетике, но прочность стилистического стержня роднила его с интегральными явлениями арт-жизни. Посреди отрадненских дворов мне было явлено, что и одежда теперь ценна не красивостями, а чистотой высказывания, узнаваемостью манеры и своеобычностью.
Другими словами, весь предыдущий рассказ был о том, как в конце прошлого века в иерархии костюмных ценностей стиль стал побеждать моду, буквально у меня на глазах. Для того времени мысль была трудная, но вполне своевременная. С одной стороны, индустрия моды только недавно стала полноценной частью поп-культуры и ее новые Герои обсуждались даже той частью публики, которой и в голову не пришло бы покупать что-то из их творений. Мода стала модной, словно во времена нью-лука. С другой стороны, эти новые герои - Маккуин, как наиболее очевидный пример - представляли свои работы способом, который был характерен для арт-выставок. Рассматривалась не только сама одежда, но и способ ее подачи, возможные трактовки и художественная логика, стоящая за ее созданием.
Первой о том, что в современной одежде актуальность и концепт значительно ценнее массовых представлений о прекрасном, объявила в середине 80х Миуччиа Прада. Это не был игровой или ироничный концепт, как у «парижский японцев» несколькими годами ранее, а идеологически обоснованная политика выбивания потребительских качеств из цены авторской одежды. Однако для того, чтобы эта мысль укоренилась в умах потребителей насколько, что за нее без колебаний стали платить, потребовалось немало времени. Даже близкие по духу художники моды того времени (Стивен Спрауз или Джейкобс, дебютировавшие примерно в то же время) говорили о своих концептуальных работах с позиций долговечности и носибельности.
До первого известного мне полноценного примера художественного сотрудничества в моде - граффити упомянутого уже Спрауза с тем же Джейкобсом для LV - в момент Отрадного явления оставалось еще года четыре. Ранее того, за примечательным исключением Эльзы Скьяпарелли с сюрреалистами или африканского искусства, любые ссылки на явления искусства в моде можно было разделить на две части. Либо это были элементы декорирования, когда части картин целиком переносились на платье, как Мондриан-Ван Гог-Матисс-Пикассо у Ива Сен-Лорана. Очень нечасто они влияли на силуэт и почти никогда - на трактовку самой вещи. Либо же речь шла о ссылке на эпоху или историческую личность, которые, по понятным причинам, узнавались публикой через произведения искусства.
Отношения с историзмами, разумеется, роднили моды с искусством: в обоих случаях была важна не правда, а правдивость, восприятие глазами современников. Если же смотреть с птичьего полета, мода и искусство долгое время двигались в противоположных направлениях. Искусство было озабочено долговечностью, а мода - постоянным обновлением. Даже социальный Статус модельеров очень долгое время был куда ниже положения художников. Слово ars с конца пятнадцатого века почти перестали использовать как обозначения ремесленных по сути умений. А вот модельерам по-прежнему отводится место среди прикладных мастеров и героями светской жизни они стали относительно недавно. Еще того позже некоторые из них (Марджела, Кавакубо, Ланг) получили место в журналах об искусстве. Какими бы убедительными ни были ранние фэшн-выставки Дианы Вриланд в Метрополитан, они строились вокруг мастерства создания Декоративности, но не художественных Идей: раз красиво, значит художественно.
Повод для настоящего сближения появилась с того момента, когда обе отрасли начали использовать родственные приемы. Как ни странно, такой поворот объяснялся обеднением Возможностей. До начала 70х годов мода ссылалась исключительно на собственную новизну. Почти не встречалось явных случаев цитирования (ну, скажем, не более явных, чем ностальгия Диора по балам времен молодости его матушки). Ссылки Сан-Лорана в коллекции Liberation на стиль 40х были восприняты как ужасная профанация и вызвали скандал, однако открыли дорогу цикличности идей в индустрии. С тех пор мода все чаще и чаще ссылалась на саму себя, как кусающая свой хвост змея, пока в начале этого века не свернулась в тугой покусанный клубок.
Понятно, что речь не шла в точности о тех же самых приемах и формах. Ссылка на первоисточник чаще всего подавалась в других сочетаниях и контексте. Что и позволило ввести в обиходное использование костюма понятие трактовки. До этого она ограничивалась социальными, географическими, культурными и прочими привязками - люди безотчетно занимаются такой расшифровкой всю свою жизнь, как в картинной галерее. В конце концов, большую часть 20 века о платье было достаточно знать, что оно соответствует свежим течениям, чтобы отнести его обладателя к привилегированному обществу. Однако с определенного момента добавился вопрос: «Что хотел своим ансамблем сказать автор или владелец?»
Чаще всего в комплект были заложены довольно тривиальные вещи - «Я самый богатый», «Я не стыжусь чувственности», «Полюбите меня», «У меня слишком много власти, чтобы заботиться о моде», - но иногда послания были посложнее. Первый пример такого усложнения, когда модная одежда потребовала художественных пояснений, известен мне из 1908 года. Поль Ириб создал для Пуаре альбом иллюстраций, которые с артистическим пренебрежением относились к самим платьям. Для моды арт-деко куда важнее было новое и экспериментальное ощущение, аллюзии и образность, которые вернее передавалось художниками путем преувеличений и искажений, чем посредством идеализированного следования действительности из иллюстраций предшествующих эпох.
С этого момента иллюстраторы моды от Барбье и Лепапа до Эрте видели свою роль в демонстрации дополнительной художественной составляющей дизайна, которую на манекене не сразу разглядишь, пока развивающиеся художественные средства фотографии не перехватили у них эту Функцию. Иллюстраторам оставалось только продавать свои эскизы Домам моды или журналам в надежде, что их идеи воплотят в ткани. И сегодня роль любого использования художественных средств в моде, будь то журнальная съемка или дизайн бутика, состоят именно в таком параллельном рассказе. Чтобы быть по-настоящему красноречивой, мода большую часть 20 века нуждалась в опоре на чужой художественный стиль.
Стиль мог быть любой, но неизменно выпуклый. Вот как у южных гостей «Отрадного», чем они меня и привлекли. Световые годы отделяют их свитера от Эдуарда, принца Уэльского, который популяризировал в 20х трикотаж с послойным орнаментом. Примерно столько же разделяют его в роли короля Эдуарда и «мистера Уоллис Симпсон». Или изящного Эрте в «Харперз» начала века и чудовищного китча Эрте 60х-70х. За это время доступ к моде и искусству сделался массовым. Предмет, по сути, остается тем же самым, меняется только контекст, связанная с этим трактовка и число зрителей. Как раз возможность трактовки, связанная с отказом от повседневного диктата трендовой моды и перехода на территорию стиля, объединяет теперь моду и искусство. Индустрия сейчас занимается не созданием новинок, а стилизацией, системой ссылок, а это, как ни посмотри, основной художественный прием наших дней.
Удивительно, что и тут задачи у моды и искусства остаются разные. Обе индустрии отказались от образов, но совриск пришел к этому ради бесконечного умножения трактовок, а мода - прямо с противоположной целью. Она заинтересована в том, чтобы месседжи костюма прочитывались глобальной аудиторией вполне однозначно и менялись лишь с внесением корректив в сам костюм. По этому принципу мы, например, отличаем качественную рекламную картинку от просто эффектной. Кроме того, и самовыражение через одежду сейчас не очень-то актуально, а потому мы наблюдаем не строительство образов, а бесконечную смену стилистики, даже в гардеробе одного человека.
Создать собственный стиль моде было не под силу - пока она не перешла недавно на язык концепций, она просто отражала эстетику времени. Современное искусство прошло немалую часть пути ей навстречу, осознав с 60х настоятельную потребность стать модным. И вот уже светская хроника с Frieze, FIAC или Майями рисует нам самых модных людей сезона, множество людей знакомы с работами Баския только по кедам и футболкам, а выставки моды или интерьеры бутиков становятся серьезными факторами культурной жизни. Две индустрии признали победу потребителей и мягко ходят вокруг них, как Лиса Алиса и Кот Базилио.
Замечательным примером этого объединения для меня стала работа Прады. И не только в той части, в которой ее группа компаний коллекционирует и поддерживает искусство. Сама дизайнер уже давно не работает без художественных ссылок, которые превратились в важнейшую часть коллекций и их оправдание. Однако если уорхоловские цветы зимы были трактованы крайне уместно, то сложно представить что-то менее уместное, чем образы феминисток-активисток на дорогущих платьях весенней коллекции. Каждым волоском небритой подмышки бедняжки несколько десятилетий назад боролись за то, чтобы избавить женщин от диктата моды и совсем не заслужили такой жестокой насмешки судьбы.
Однако самое любопытное в этой истории заключается не в неуместной ссылке. К этому за последние годы мы вполне привыкли - Делоне мешается с Бакстом и space age ради самой цитаты, как в фильмах Тарантино. В обоих случаях это прекрасно продается просто ради цветовых пятен. Интересен поворот, который придумал для коллекции Эдвард Эннингфул. Сейчас он директор моды в W, а раньше стоял за успехом лучших работ Майзела в итальянском «Воге». Он увидел в этой яркой плакатности приметы этнических субкультур, дополнил ее тюрбанами и представил как оммаж «Гарлемскому ренессансу». Совсем как у меня случился «Отрадненский». Что ни говори, художественная сила работ заключается в богатстве смыслов и трактовки. Главное, выбрать неподходящий момент и понять, что именно он ближе всего подводит нас к отраде Искусства, в пещере, шкафу или окраинном метро.
У меня тоже в этом номере есть эссе. Мне, например, вспомнилась жутковатая группа рыночных торговцев второй половины 90х и ужасный отходняк в "Отрадном" того же периода. В обоих случаях стилистики было, хоть обратно отбавляй. Этого оказалось достаточно, чтобы подробно поговорить о том, почему в костюме сейчас важны трактовки, как стиль отличается от образа, как мода и искусство воздействует на зрителей (и потребителей).
Одним словом, список и у меня получился очень внушительный - от Эрте до Мураками, со всеми промежуточными остановками. В конце концов, когда еще представится возможность подробно поговорить о стиле, да еще в жанре бытовой зарисовки. Вот я и пользуюсь. ПО ЭТОЙ ССЫЛКЕ МОЖНО ПРОЧИТАТЬ ТЕКСТ ЭССЕ с картинками, пусть и неподходящими с моей точки зрения. Там же можно посмотреть другие материалы номера. При этом, я уверен, вы сохраните критичность и сознание, что речь идет просто о красивом способе отношений с потребителями.
А ниже под катом - эссе вообще без единой картинки, одним куском. Экспериментальный формат публикации. Журнал закрылся, сколько там материалы еще провисят, непонятно, а эссе удачное. Будет жаль, если потеряется.
Сила Отрады
Если кругом царят непонятность и хаос, то мысли об искусстве оказываются всегда не ко времени. Похоже, именно так оно и могло появиться: время разделилось на «нужное» и «ненужное», в результате чего возникли Досуг и Излишества. Правда ведь, если писать эти слова с большой буквы, будто в старом романе, получается словно бы ближе к Искусству? «У Вас найдется свободная Минутка?». «Таки да. Станемте рисовать на стенах Пещеры».
У меня такая минутка находилась регулярно. В тот раз, о котором я хочу вам рассказать, Хаос, Досуг и Излишества слились в мощный фонтан, перед которым бледнеют «Четыре реки». Только дело происходило не на Навоне, а вовсе даже в Отрадном. Будем считать, что оно заменяет в нашей истории Пещеру. Я и дальше буду изредка смущать вас прописными буквами, чтобы напомнить о теме номера и заполнить этот бездуховный рассказ Духовностью. На манер Пименова или Константина Васильева, если повезет.
Не знаю, как сейчас, давно там не был, а во второй половине 90х отрадным в той местности было разве что название. А все, что кроме, могло бы вдохновить разве что декоратора лагеря для перемещенных лиц. Времена тогда в моде были суровые, но даже авторам героинового шика не пришло бы в голову тащить на подиум воспоминания об окрестностях. Сложно представить более неподходящее место для мертвящего похмельного Пробуждения в незнакомой квартире. Не говоря уже - для мыслей о прекрасном. Именно это роднило меня с первобытными художниками, если не считать невнятной Речи.
То, что квартира незнакомая, стало ясно с первых секунд. Я представлен с очень разными людьми, а лет семнадцать назад, когда многие еще не поумирали и не растворились, кругом был вообще целый зоопарк. Но даже среди такой смешанной компании не нашлось бы подонка, способного поставить таймер радио на семь утра на «Милицейской волне». Это значило, что к жизни меня пробудил голос Натальи Гулькиной: «Я пойду, пойду с тобой/ Милицейскою волной». Вслед за этим окриком Судьбы - шуточная песня группы U-96. Ад.
Дорогие читатели, если вам известен более мерзкий способ пробуждения, напишите мне об этом, выберите минуту. Почти уверен, что редакция заинтересуется таким материалом, если будет собирать номер о Хтонических ужасах. Для меня же они наступили прямо тогда, без всякой редакционной и любой другой поддержки. Собственно, единственной моей связью с реальностью была географическая: издевательское название станции метро отчетливо виднелось под окнами. Еще чуть ближе грудились киоски и горы коробок из-под апельсинов. А рядом, средь серой картонной жижи, плода и праматери этих коробок разом, стояли Они.
Нет, не Чебурашки. Такой ход от апельсиновых коробок был бы слишком логичным для того утра. Однако там были другие мифические существа, которые изменили мои представления о моде не менее радикально, чем явление плюшевых уродцев могло бы повлиять на Стеллу Маккартни. И, кажется, повлияло. Мне повезло больше: в то утро (неподходящее для размышлений о Прекрасном, напомню) прекрасное мне и не явилось. Зато у меня перед глазами оказались полдюжины представителей исчезавшего в тот момент городского этнического стиля. Стояли посреди отрадненских коробок внезапные, как колонны Баальбека.
Это был стиль в чистом, самом беспримесном виде, с соблюдением всех канонов: от нещипанной ондатры шапок до коричневых «казаков». Все, что между ними, тоже стоит описания: и золото зубов, и лампасы тренировочных брюк, и заправленные в них узорные свитера. А куртки, классические и исчезнувшие теперь рыжие кожаные куртки на резинке по низу, они одни могли бы вызвать завистливую Бессонницу у любого реквизитора. Одним словом, я послал тем утром крик в пространство, и городская природа мне ответила, чем могла, показала свои закрома. Картина вполне соответствовала определению стиля в классическом понимании: с приметами, узнаваемыми так же быстро, как рококо, без потерь выдерживающими любые мутации и сочетания. Образом там и не пахло, зато стиля и прочих ароматов было, хоть отбавляй; совсем как в скульптурах Генри Мура или Бранкузи. Если бы у меня хватило сил на потрясения, я был бы потрясен.
Первая пришедшая мне в голову мысль была о том, что на такой основе я могу с одинаковым успехом сделать любую съемку, от кутюра до авангарда, добавлять, убавлять и менять - узнаваемость не понизится, появятся только новые смыслы. Характерные приметы, словно по глупости оставленный в чемодане кусок стилтона или лимбургера, быстро и эффективно пропитают своим запахом все окружение. На моей памяти это было самое очевидное приближение костюма к характеристикам искусства. Случай не имел никакого отношения к эстетике, но прочность стилистического стержня роднила его с интегральными явлениями арт-жизни. Посреди отрадненских дворов мне было явлено, что и одежда теперь ценна не красивостями, а чистотой высказывания, узнаваемостью манеры и своеобычностью.
Другими словами, весь предыдущий рассказ был о том, как в конце прошлого века в иерархии костюмных ценностей стиль стал побеждать моду, буквально у меня на глазах. Для того времени мысль была трудная, но вполне своевременная. С одной стороны, индустрия моды только недавно стала полноценной частью поп-культуры и ее новые Герои обсуждались даже той частью публики, которой и в голову не пришло бы покупать что-то из их творений. Мода стала модной, словно во времена нью-лука. С другой стороны, эти новые герои - Маккуин, как наиболее очевидный пример - представляли свои работы способом, который был характерен для арт-выставок. Рассматривалась не только сама одежда, но и способ ее подачи, возможные трактовки и художественная логика, стоящая за ее созданием.
Первой о том, что в современной одежде актуальность и концепт значительно ценнее массовых представлений о прекрасном, объявила в середине 80х Миуччиа Прада. Это не был игровой или ироничный концепт, как у «парижский японцев» несколькими годами ранее, а идеологически обоснованная политика выбивания потребительских качеств из цены авторской одежды. Однако для того, чтобы эта мысль укоренилась в умах потребителей насколько, что за нее без колебаний стали платить, потребовалось немало времени. Даже близкие по духу художники моды того времени (Стивен Спрауз или Джейкобс, дебютировавшие примерно в то же время) говорили о своих концептуальных работах с позиций долговечности и носибельности.
До первого известного мне полноценного примера художественного сотрудничества в моде - граффити упомянутого уже Спрауза с тем же Джейкобсом для LV - в момент Отрадного явления оставалось еще года четыре. Ранее того, за примечательным исключением Эльзы Скьяпарелли с сюрреалистами или африканского искусства, любые ссылки на явления искусства в моде можно было разделить на две части. Либо это были элементы декорирования, когда части картин целиком переносились на платье, как Мондриан-Ван Гог-Матисс-Пикассо у Ива Сен-Лорана. Очень нечасто они влияли на силуэт и почти никогда - на трактовку самой вещи. Либо же речь шла о ссылке на эпоху или историческую личность, которые, по понятным причинам, узнавались публикой через произведения искусства.
Отношения с историзмами, разумеется, роднили моды с искусством: в обоих случаях была важна не правда, а правдивость, восприятие глазами современников. Если же смотреть с птичьего полета, мода и искусство долгое время двигались в противоположных направлениях. Искусство было озабочено долговечностью, а мода - постоянным обновлением. Даже социальный Статус модельеров очень долгое время был куда ниже положения художников. Слово ars с конца пятнадцатого века почти перестали использовать как обозначения ремесленных по сути умений. А вот модельерам по-прежнему отводится место среди прикладных мастеров и героями светской жизни они стали относительно недавно. Еще того позже некоторые из них (Марджела, Кавакубо, Ланг) получили место в журналах об искусстве. Какими бы убедительными ни были ранние фэшн-выставки Дианы Вриланд в Метрополитан, они строились вокруг мастерства создания Декоративности, но не художественных Идей: раз красиво, значит художественно.
Повод для настоящего сближения появилась с того момента, когда обе отрасли начали использовать родственные приемы. Как ни странно, такой поворот объяснялся обеднением Возможностей. До начала 70х годов мода ссылалась исключительно на собственную новизну. Почти не встречалось явных случаев цитирования (ну, скажем, не более явных, чем ностальгия Диора по балам времен молодости его матушки). Ссылки Сан-Лорана в коллекции Liberation на стиль 40х были восприняты как ужасная профанация и вызвали скандал, однако открыли дорогу цикличности идей в индустрии. С тех пор мода все чаще и чаще ссылалась на саму себя, как кусающая свой хвост змея, пока в начале этого века не свернулась в тугой покусанный клубок.
Понятно, что речь не шла в точности о тех же самых приемах и формах. Ссылка на первоисточник чаще всего подавалась в других сочетаниях и контексте. Что и позволило ввести в обиходное использование костюма понятие трактовки. До этого она ограничивалась социальными, географическими, культурными и прочими привязками - люди безотчетно занимаются такой расшифровкой всю свою жизнь, как в картинной галерее. В конце концов, большую часть 20 века о платье было достаточно знать, что оно соответствует свежим течениям, чтобы отнести его обладателя к привилегированному обществу. Однако с определенного момента добавился вопрос: «Что хотел своим ансамблем сказать автор или владелец?»
Чаще всего в комплект были заложены довольно тривиальные вещи - «Я самый богатый», «Я не стыжусь чувственности», «Полюбите меня», «У меня слишком много власти, чтобы заботиться о моде», - но иногда послания были посложнее. Первый пример такого усложнения, когда модная одежда потребовала художественных пояснений, известен мне из 1908 года. Поль Ириб создал для Пуаре альбом иллюстраций, которые с артистическим пренебрежением относились к самим платьям. Для моды арт-деко куда важнее было новое и экспериментальное ощущение, аллюзии и образность, которые вернее передавалось художниками путем преувеличений и искажений, чем посредством идеализированного следования действительности из иллюстраций предшествующих эпох.
С этого момента иллюстраторы моды от Барбье и Лепапа до Эрте видели свою роль в демонстрации дополнительной художественной составляющей дизайна, которую на манекене не сразу разглядишь, пока развивающиеся художественные средства фотографии не перехватили у них эту Функцию. Иллюстраторам оставалось только продавать свои эскизы Домам моды или журналам в надежде, что их идеи воплотят в ткани. И сегодня роль любого использования художественных средств в моде, будь то журнальная съемка или дизайн бутика, состоят именно в таком параллельном рассказе. Чтобы быть по-настоящему красноречивой, мода большую часть 20 века нуждалась в опоре на чужой художественный стиль.
Стиль мог быть любой, но неизменно выпуклый. Вот как у южных гостей «Отрадного», чем они меня и привлекли. Световые годы отделяют их свитера от Эдуарда, принца Уэльского, который популяризировал в 20х трикотаж с послойным орнаментом. Примерно столько же разделяют его в роли короля Эдуарда и «мистера Уоллис Симпсон». Или изящного Эрте в «Харперз» начала века и чудовищного китча Эрте 60х-70х. За это время доступ к моде и искусству сделался массовым. Предмет, по сути, остается тем же самым, меняется только контекст, связанная с этим трактовка и число зрителей. Как раз возможность трактовки, связанная с отказом от повседневного диктата трендовой моды и перехода на территорию стиля, объединяет теперь моду и искусство. Индустрия сейчас занимается не созданием новинок, а стилизацией, системой ссылок, а это, как ни посмотри, основной художественный прием наших дней.
Удивительно, что и тут задачи у моды и искусства остаются разные. Обе индустрии отказались от образов, но совриск пришел к этому ради бесконечного умножения трактовок, а мода - прямо с противоположной целью. Она заинтересована в том, чтобы месседжи костюма прочитывались глобальной аудиторией вполне однозначно и менялись лишь с внесением корректив в сам костюм. По этому принципу мы, например, отличаем качественную рекламную картинку от просто эффектной. Кроме того, и самовыражение через одежду сейчас не очень-то актуально, а потому мы наблюдаем не строительство образов, а бесконечную смену стилистики, даже в гардеробе одного человека.
Создать собственный стиль моде было не под силу - пока она не перешла недавно на язык концепций, она просто отражала эстетику времени. Современное искусство прошло немалую часть пути ей навстречу, осознав с 60х настоятельную потребность стать модным. И вот уже светская хроника с Frieze, FIAC или Майями рисует нам самых модных людей сезона, множество людей знакомы с работами Баския только по кедам и футболкам, а выставки моды или интерьеры бутиков становятся серьезными факторами культурной жизни. Две индустрии признали победу потребителей и мягко ходят вокруг них, как Лиса Алиса и Кот Базилио.
Замечательным примером этого объединения для меня стала работа Прады. И не только в той части, в которой ее группа компаний коллекционирует и поддерживает искусство. Сама дизайнер уже давно не работает без художественных ссылок, которые превратились в важнейшую часть коллекций и их оправдание. Однако если уорхоловские цветы зимы были трактованы крайне уместно, то сложно представить что-то менее уместное, чем образы феминисток-активисток на дорогущих платьях весенней коллекции. Каждым волоском небритой подмышки бедняжки несколько десятилетий назад боролись за то, чтобы избавить женщин от диктата моды и совсем не заслужили такой жестокой насмешки судьбы.
Однако самое любопытное в этой истории заключается не в неуместной ссылке. К этому за последние годы мы вполне привыкли - Делоне мешается с Бакстом и space age ради самой цитаты, как в фильмах Тарантино. В обоих случаях это прекрасно продается просто ради цветовых пятен. Интересен поворот, который придумал для коллекции Эдвард Эннингфул. Сейчас он директор моды в W, а раньше стоял за успехом лучших работ Майзела в итальянском «Воге». Он увидел в этой яркой плакатности приметы этнических субкультур, дополнил ее тюрбанами и представил как оммаж «Гарлемскому ренессансу». Совсем как у меня случился «Отрадненский». Что ни говори, художественная сила работ заключается в богатстве смыслов и трактовки. Главное, выбрать неподходящий момент и понять, что именно он ближе всего подводит нас к отраде Искусства, в пещере, шкафу или окраинном метро.