Канон из “Cosi fan tutte”
Один из возможных комментариев:
“Субъект... перестает быть только индивидуальным, становится уже чистым, безвольным субъектом познания, который не следует более, согласно закону основания, за отношениями, а успокаивается и растворяется в безмятежном созерцании предстоящего объекта вне его связи с каким-либо другим”.
(А. Шопенгауэр. Мир как воля и представление, том 1, пар. 34; перевод Ю. Айхенвальда.)
Но это, конечно, отсылает к «Пиру» Платона:
«Кто, наставляемый на пути любви, будет в правильном порядке созерцать прекрасное, тот, достигнув конца этого пути, вдруг увидит нечто удивительно прекрасное по природе, то самое, Сократ, ради чего и были предприняты все предшествующие труды, - нечто, во-первых, вечное, то есть не знающее ни рождения, ни гибели, ни роста, ни оскудения, а во-вторых, не в чем-то прекрасное, а в чем-то безобразное, не когда-то, где-то, для кого-то и сравнительно с чем-то прекрасное, а в другое время, в другом месте, для другого и сравнительно с другим безобразное. Прекрасное это предстанет ему не в виде какого-то лица, рук или иной части тела, не в виде какой-то речи или знания, не в чем-то другом, будь то животное, Земля, небо или еще что-нибудь, а само по себе, всегда в самом себе единообразное; все же другие разновидности прекрасного причастны к нему таким образом, что они возникают и гибнут, а его не становится ни больше ни меньше, и никаких воздействий оно не испытывает».
(211ab, перевод С. Апта.)
Моцарт, однако, показывает гибель канона: достигнув совершенства, прекрасная форма распадается, а это заставляет нас вспомнить другого философа, которого Набоков с почтительной иронией называл Егором Федоровичем.
"Наивысшая зрелость и наивысшая ступень, которых что-либо может достигнуть, это та, на которой начинается его гибель»
(Гегель. Наука логики, т. 3, гл. 1, B. Особенное понятие.)
«Единое должно разбиться» (Гёльдерлин) - так разбивается китайская ваза в «Идиоте» Достоевского. Иллюзия, что мы оказались вне становления, уничтожена.
Музыкальная тема, выражающая смятение девиц при известии о «возвращении» их прежних женихов (“Cose mai sento!”), построена по всем правилам (по канону!) «тематизма скорби и рока» (как это называет В.Д. Конен в книге «Театр и симфония»). И музыка в заключении этой сцены действительно исполнена глубокой скорби, что особенно сильно ощущаешь, когда сам играешь.
(Замечание в скобках: если вдуматься в текст Платона, то приходит в голову странная мысль, что «само по себе Прекрасное» есть Ничто. Это как в « Неведомом шедевре» Бальзака художник шлифовал свое творение до тех пор, пока оно не превратилось в хаос форм и красок.)
***
Идея гибели красоты, достигшей высшего расцвета, меня занимала с юности: Гёте -
Weh! weh!
Du hast sie zerstört
Die schöne Welt,
Mit mächtiger Faust;
Sie stürzt, sie zerfällt!
Ein Halbgott hat sie zerschlagen!
Wir tragen
Die Trümmern ins Nichts hinüber,
Und klagen
Über die verlorne Schöne.
(В переводе В. Брюсова:
Увы! Увы!
Ты сокрушил
Прекрасный мир
Мощным взмахом;
Он пал, он стал прахом!
Полубогом он был сокрушаем!
Мы увлекаем
Обломки в ничто, к неизвестной мете,
Рыдаем о потерянной красоте.)
Бодлер -
Pauvre grande beauté!
....................................
- Mais pourquoi pleure-t-elle? Elle, beauté parfaite
Qui mettrait à ses pieds le genre humain vaincu,
Quel mal mystérieux ronge son flanc d'athlète?
Ты плачешь, Красота!
......................................
- О чем же плачешь ты? В могучей совершенной,
В той, кто весь род людской завоевать могла,
Какой в тебе недуг открылся сокровенный?
( Маска, перевод В. Левика)
Пруст -
«... они [книги Бергота] мгновенно пали в моих глазах (увлекая за собой в своем крушении всю ценность Прекрасного, ценность вселенной, ценность жизни)...» («Под сенью девушек в цвету», стр. 110 по изданию в изд «Республика», 1997; перевод Н. Любимова).
С этим философским сюжетом у меня связано одно воспоминание студенческих лет. В конце 4-го курса, в весеннюю сессию, мы сдавали экзамен по научному коммунизму. Лекции нам читала весьма интеллигентная и умная дама, что для кафедр научного коммунизма в те поры было довольно редким явлением. Какой-то мне достался вопрос про государство, что-то вокруг бессмертного ленинского труда «Государство и революция». Ну, я и понес что-то в духе написанной выше гегелевской цитаты (хотя Гегеля тогда толком и не читал); что, мол, государство отмирает, достигая высшей фазы своего развития, что вообще нечто, достигшее вершины, должно себя «снять», отринуть, стать чем-то совсем другим. Она тут же перестала меня спрашивать, сказав, что всё: дальше можете не продолжать, ставлю вам «отлично». Я, как закоренелый ботаник, хотел было отвечать на второй вопрос билета, но она сказала: «Нет-нет, достаточно! Вам пять, вы свободны».
Так что вот как-то философия во мне дремала и тогда. Тут же вспоминаю такой потешный диалог в «Селе Степанчикове».
Г-н Бахчеев ехидно спрашивает у Сергея (рассказчика): «Вы небось, молодой человек, философию изучали?». «В каком смысле?», - спрашивает молодой человек. «Нет, вы мне прямо, без всякого смысла, отвечайте: изучали вы философию али нет?».
Скорее всего тогда эта «философия» поселилась во мне по прочтении 2-й части «Фауста», совершенно меня заворожившей. До Канта и Гегеля (с Шопенгауэром в придачу) было еще далеко.
“Субъект... перестает быть только индивидуальным, становится уже чистым, безвольным субъектом познания, который не следует более, согласно закону основания, за отношениями, а успокаивается и растворяется в безмятежном созерцании предстоящего объекта вне его связи с каким-либо другим”.
(А. Шопенгауэр. Мир как воля и представление, том 1, пар. 34; перевод Ю. Айхенвальда.)
Но это, конечно, отсылает к «Пиру» Платона:
«Кто, наставляемый на пути любви, будет в правильном порядке созерцать прекрасное, тот, достигнув конца этого пути, вдруг увидит нечто удивительно прекрасное по природе, то самое, Сократ, ради чего и были предприняты все предшествующие труды, - нечто, во-первых, вечное, то есть не знающее ни рождения, ни гибели, ни роста, ни оскудения, а во-вторых, не в чем-то прекрасное, а в чем-то безобразное, не когда-то, где-то, для кого-то и сравнительно с чем-то прекрасное, а в другое время, в другом месте, для другого и сравнительно с другим безобразное. Прекрасное это предстанет ему не в виде какого-то лица, рук или иной части тела, не в виде какой-то речи или знания, не в чем-то другом, будь то животное, Земля, небо или еще что-нибудь, а само по себе, всегда в самом себе единообразное; все же другие разновидности прекрасного причастны к нему таким образом, что они возникают и гибнут, а его не становится ни больше ни меньше, и никаких воздействий оно не испытывает».
(211ab, перевод С. Апта.)
Моцарт, однако, показывает гибель канона: достигнув совершенства, прекрасная форма распадается, а это заставляет нас вспомнить другого философа, которого Набоков с почтительной иронией называл Егором Федоровичем.
"Наивысшая зрелость и наивысшая ступень, которых что-либо может достигнуть, это та, на которой начинается его гибель»
(Гегель. Наука логики, т. 3, гл. 1, B. Особенное понятие.)
«Единое должно разбиться» (Гёльдерлин) - так разбивается китайская ваза в «Идиоте» Достоевского. Иллюзия, что мы оказались вне становления, уничтожена.
Музыкальная тема, выражающая смятение девиц при известии о «возвращении» их прежних женихов (“Cose mai sento!”), построена по всем правилам (по канону!) «тематизма скорби и рока» (как это называет В.Д. Конен в книге «Театр и симфония»). И музыка в заключении этой сцены действительно исполнена глубокой скорби, что особенно сильно ощущаешь, когда сам играешь.
(Замечание в скобках: если вдуматься в текст Платона, то приходит в голову странная мысль, что «само по себе Прекрасное» есть Ничто. Это как в « Неведомом шедевре» Бальзака художник шлифовал свое творение до тех пор, пока оно не превратилось в хаос форм и красок.)
***
Идея гибели красоты, достигшей высшего расцвета, меня занимала с юности: Гёте -
Weh! weh!
Du hast sie zerstört
Die schöne Welt,
Mit mächtiger Faust;
Sie stürzt, sie zerfällt!
Ein Halbgott hat sie zerschlagen!
Wir tragen
Die Trümmern ins Nichts hinüber,
Und klagen
Über die verlorne Schöne.
(В переводе В. Брюсова:
Увы! Увы!
Ты сокрушил
Прекрасный мир
Мощным взмахом;
Он пал, он стал прахом!
Полубогом он был сокрушаем!
Мы увлекаем
Обломки в ничто, к неизвестной мете,
Рыдаем о потерянной красоте.)
Бодлер -
Pauvre grande beauté!
....................................
- Mais pourquoi pleure-t-elle? Elle, beauté parfaite
Qui mettrait à ses pieds le genre humain vaincu,
Quel mal mystérieux ronge son flanc d'athlète?
Ты плачешь, Красота!
......................................
- О чем же плачешь ты? В могучей совершенной,
В той, кто весь род людской завоевать могла,
Какой в тебе недуг открылся сокровенный?
( Маска, перевод В. Левика)
Пруст -
«... они [книги Бергота] мгновенно пали в моих глазах (увлекая за собой в своем крушении всю ценность Прекрасного, ценность вселенной, ценность жизни)...» («Под сенью девушек в цвету», стр. 110 по изданию в изд «Республика», 1997; перевод Н. Любимова).
С этим философским сюжетом у меня связано одно воспоминание студенческих лет. В конце 4-го курса, в весеннюю сессию, мы сдавали экзамен по научному коммунизму. Лекции нам читала весьма интеллигентная и умная дама, что для кафедр научного коммунизма в те поры было довольно редким явлением. Какой-то мне достался вопрос про государство, что-то вокруг бессмертного ленинского труда «Государство и революция». Ну, я и понес что-то в духе написанной выше гегелевской цитаты (хотя Гегеля тогда толком и не читал); что, мол, государство отмирает, достигая высшей фазы своего развития, что вообще нечто, достигшее вершины, должно себя «снять», отринуть, стать чем-то совсем другим. Она тут же перестала меня спрашивать, сказав, что всё: дальше можете не продолжать, ставлю вам «отлично». Я, как закоренелый ботаник, хотел было отвечать на второй вопрос билета, но она сказала: «Нет-нет, достаточно! Вам пять, вы свободны».
Так что вот как-то философия во мне дремала и тогда. Тут же вспоминаю такой потешный диалог в «Селе Степанчикове».
Г-н Бахчеев ехидно спрашивает у Сергея (рассказчика): «Вы небось, молодой человек, философию изучали?». «В каком смысле?», - спрашивает молодой человек. «Нет, вы мне прямо, без всякого смысла, отвечайте: изучали вы философию али нет?».
Скорее всего тогда эта «философия» поселилась во мне по прочтении 2-й части «Фауста», совершенно меня заворожившей. До Канта и Гегеля (с Шопенгауэром в придачу) было еще далеко.