Холод
От северных оков освобождая мир,
Лишь только на поля, струясь, дохнёт зефир...
Не скоро он еще дохнёт... В этой стране можно окоченеть. И не только от холода.
Ночной зефир струит эфир,
Бежит, шумит Гвадалквивир.
И на берегах Гвадалквивира нам не жить (и в прямом, и в переносном смысле).
"Пушкин - наше всё". Чепуха! Пушкин - наше Ничто. То есть то, чего у нас нет. Или почти нет: его изощренной "французской" риторики, нерефлектируюшего (и, одновременно, всеобъемлющего) жизнелюбия, отсутствия духовного изуверства (как у Достоевского или Толстого).
В декабре в той стране
Снег до дьявола чист...
Вот это наше.
Ah, distinctly I remember. It was in the bleak December...
Тоже подходит, хоть и не наше.
(Написал вчера и стер: решил, что чересчур мрачно. Но вот восстановил - пусть будет 501-я запись. "Пятьсот одно" - есть такая карточная игра, которой меня хотели в детстве научить, но так и не научили.)
Лишь только на поля, струясь, дохнёт зефир...
Не скоро он еще дохнёт... В этой стране можно окоченеть. И не только от холода.
Ночной зефир струит эфир,
Бежит, шумит Гвадалквивир.
И на берегах Гвадалквивира нам не жить (и в прямом, и в переносном смысле).
"Пушкин - наше всё". Чепуха! Пушкин - наше Ничто. То есть то, чего у нас нет. Или почти нет: его изощренной "французской" риторики, нерефлектируюшего (и, одновременно, всеобъемлющего) жизнелюбия, отсутствия духовного изуверства (как у Достоевского или Толстого).
В декабре в той стране
Снег до дьявола чист...
Вот это наше.
Ah, distinctly I remember. It was in the bleak December...
Тоже подходит, хоть и не наше.
(Написал вчера и стер: решил, что чересчур мрачно. Но вот восстановил - пусть будет 501-я запись. "Пятьсот одно" - есть такая карточная игра, которой меня хотели в детстве научить, но так и не научили.)