Прочитал сегодня, что когда-то Толстой высказался в том духе, что де "если просеять всю литературу, останется Диккенс, если просеять Диккенса, останется Копперфильд, если просеять Копперфильда, останется сцена бури на море".
Поскольку, разумеется, не помнил, о чем вёл речь Лев Николаевич, сейчас не поленился, нашёл этот эпизод в романе англичанина. Вот эта сцена:
Ветер, вздымая целые тучи песка и мелких камушков, дул с оглушающим ревом прямо в лицо, и только в промежутках между его порывами можно было разглядеть море. И вот когда наконец мне удалось увидеть то, что там творится, я был поражен. Колоссальные волны, идя стенами, пенясь, разбивались на берегу с такой силой, что казалось, - самая меньшая из них способна поглотить весь город. Словно силясь подкопаться под берег, оставляя на нем глубочайшие ямы, волны эти с глухим ревом уходили назад. Некоторые из этих водяных чудовищ с белыми гребнями разбивались, не достигнув берега, но, будто не утратив от этого силы бешенства, они стремились соединиться с другими волнами, как бы спеша воссоздать новое чудовище. Движущиеся водяные холмы превращались в глубокие долины, над которыми порой проносился буревестник, а из этих движущихся долин снова поднимались холмы. Водяные массы с глухим ревом потрясали взморье, постоянно меняя и место и вид. Фантастический берег на горизонте вместе со своими домами и башнями то поднимался, то опускался. А по небу неслись зловещие черные тучи. Мне казалось, что на моих глазах совершается какая-то ломка, во всей природе происходит какой-то сдвиг. (перевод с английского А. Бекетовой).
Чего-то... как-то... красиво, кончено,... но не уж-то это и впрямь вот "самое-самое"? К мнению Толстого я обычно прислушивался... ))