Эпоха полыни-6
Глава 6. Соедините меня с Припятью…
В полночь Нина Васильевна соединила Анатолия Петровича с Федуленко. Тот ничего особо нового не поведал. Александров после звонка Легасова из горкома в Припяти знал об аварии уже больше, нежели руководители главка. Всё увиденное тот описал грамотно и толково. Просил прислать специалистов. Поговорили, конечно, и с Веретенниковым, со Славским.
Так что разговор с Федуленко вышел короткий
- Завтра, то есть уже сегодня, быть в главке. Утром вылетает самолёт в Киев. Включаетесь в рабочую группу Легасова с Калугиным. Валерий Алексеевич - не реакторщик. Станете ему в помощь и в советники.
Спать Анатолий Петрович лёг здесь же, в комнате отдыха за кабинетом. Нина, золотая душа, накормила лёгким ужином, приготовила лекарства. Правда, вызвала днём из медсанчасти Анну Георгиевну Нефёдову, лечащего врача. Даму подчас весьма упёртую в отношении своего подопечного. Но на сей раз и она прониклась тяжестью ситуации, в постель гнать не стала. Что-то намешала с горячим чаем, отчего на время стало полегче. Хотя оно и так стало полегче. Наверное, организм, поняв, что теперь не до его капризов, вошёл в положение, мобилизовался и решил не подводить своего хозяина.
В войну такое бывало. Как тогда, когда в Архангельске под лёд на Северной Двине провалился. И ничего!
Эх, вот только к Марьяне в больницу так и не смог сегодня подъехать! Куда там - если ежеминутно то звонок, то доклад, то из сотрудников кто-то идеи выкладывает. Врачам-то позвонил, те ничего нового не сказали, но хоть глянуть на жену… Ничего, завтра точно хоть час, но выкроит.
Когда-то он думал, что разница в восемь лет слишком велика, чтобы двое могли стать по-настоящему родными, чтобы сложилась хорошая семья. Но когда тебе 83, а любимой 75, те смешные мысли уже не имеют значения. Значение имеет только то, что теперь организм допивает последние капли здоровья. Тут и обыкновенный грипп терзает так, что голову не поднять. А у Марианны-то инсульт... Второй - если считать прошлогодний микроинсульт…
Утро началось с совещания. На нём уставшие, с покрасневшими глазами лидеры «штабной группы» докладывали о своих соображениях. Согласно им, выходило, что ни один из предложенных способов тушения реактора не подходит. Идея Легасова (Александров, правда, не стал перед всеми уточнять авторство) с охлаждением жидким азотом - как минимум сомнительна. Жидкий азот не прекратит поступление в кладку кислорода, зато работы с ним в условиях поступающей радиации требуется много. В барботёр кому-то нырять надо. Даже не нырять, а просто проникнуть и добраться до задвижек. Воды там должно быть не так много, по колено, может, до пояса максимум. Но - работа смертельная. Почти с гарантией летального исхода…
Постепенно вырисовывается основной план действий - забрасывать реактор гасящими радиацию материалами. Например, доломитом. Вообще - боросодержащими веществами. С вертолётов. Попадут в нужное место явно не все - та же схема «Е» будет мешать. Но хоть сколько-то попадёт куда надо и, значит, заберёт какое-то количество на себя из повреждённой активной зоны.
Нагрузка на бетон основания? С риском проломить, продавить плиту и «впаять» реактор глубоко в землю? Есть таковой. Но другого варианта нет. А для снижения риска придётся укреплять подреакторное пространство дополнительными бетонными конструкциями. Если прорывать что-то вроде штолен. И заливать их бетоном.
В почве под реактором радиации почти не будет. Повышенная, но не смертельно. Деваться всё равно некуда…
Александров, как и накануне, старался больше помалкивать. В чём ему не хотелось признаваться даже самому себе, - сколь-нибудь адекватных идей, как выбираться из этой катастрофы, у него не было. Всё сошлось в одно время - и грипп треклятый, и авария, которой ещё не было в истории, и интриганство высшего руководства. И самый дорогой на свете человек в коме…
Кто вообще главный в ликвидации аварии и её последствий? Щербина? Нет, он только глава правкомиссии по расследованию. Военные? Тоже нет, они пока вообще параллельно свою программу тянут. Может быть, Майорец? Как глава министерства, в чьей системе ЧАЭС, и, следовательно, всё, что с нею приключилось? Логично, но тоже нет - он министр. Руководитель общего плана, по всей энергетике. Славский, глава Средмаша? Аналогично нет: Средмаш вообще, получается, стороннее ведомство.
Может быть, Легасов? Получается так: он там оказался единственным профессиональным атомщиком, который хоть вчерне представляет, что к чему и что со всем тем делать…
Позднее Анатолий Петрович узнал, что оказался совершенно прав в своём анализе. На фоне общей растерянности именно Валерий Легасов взял на себя всю тяжесть первых решений. Местные атомщики с ним, понятно, не спорили - не в той они теперь были позиции, чтобы дискутировать. Щербина, как неспециалист, полагался на компетентность первого замдиректора знаменитого Курчатовского института. Сидоренко тоже компетентен, но его роль больше наблюдательная по статусу. Майорец, докладывали ребята, просто расплылся и расползся: он и министр недавно, и по месту растерялся.
* * *
Когда к полудню 27 апреля на место аварии стали прибывать первые курчатовцы, то практически всё реальное - не формальное - руководство действиями по ликвидации аварии довольно быстро перешло в их руки.
Позднее - как раз из их докладов - Александров узнал, что его зам развил бурную деятельность, но не всегда достаточно продуманную. Так, он убедил начальство забрасывать реактор песком и свинцом, чтобы прекратить горение графита. При этом ссылался на рекомендации каких-то шведов. Вот только шведам легко советовать, они смотрят на спутниковые фотографии американцев, а реальной картины разрушений не представляют.
На деле в шахту реактора шириной всего 15 метров надо не просто попасть за несколько секунд с пролетающего вертолёта, жестоко бомбардируемого нейтронами, но попасть ещё в зев реактора мимо «языка» той самой плиты «Е» - «Елены». Которая шахту на две трети закрывает. Но главное не в этом, а в том, что в случае успешного сброса каждая попавшая по адресу порция песка вызывает подвижку радиоактивной пыли и остатков графита и диспергированного топлива. Тем самым выбрасывая наружу вместе с раскалёнными газами дополнительное загрязнение. В результате радиоактивность сразу же полезла вверх. Хотя Легасов считает, что это временно.
Но мало ему шведов - он рвётся выполнять ещё и рекомендации англичан. А те советуют заливать реактор из водяной пушки. Совершенно несусветное предложение! Ведь вода неизбежно будет превращаться в пар на раскалённых поверхностях конструкций и графита, пар пойдёт вверх, вбирая дополнительную активность. И сколько радиоактивного пепла улетит с паром в атмосферу?
Кстати, нужно поручить, чтобы это тоже подсчитали. Дабы потом, при «разборе полётов» никто не бросил упрёка в том, что походя отвергли спасительную идею.
Соответствующее поручение в ВЦ направили, и результат подтвердил ожидания. Буквально на следующий день правительственная комиссия отказалась от применения и водяных пушек.
Так что Анатолий Петрович очень радовался, что отправил в Чернобыль Валентина Федуленко. Тот охолонивал горячую активность Валерия Алексеевича.
Правда, через пару дней Легасов стал принимать советы Федуленко в штыки. Проговорившись однажды, что, мол, «нас не поймут, если мы ничего не будем делать…».
Похоже, это было для него главное в Чернобыле - делать, делать, что-то постоянно делать и предлагать. А ему советовали потерпеть, пока графит сам собою не выгорит.
Да, такова жизнь. Есть наука, а есть люди в науке. А у людей - хоть в науке, хоть где - свои интересы. Как профессиональные, так и групповые, как общественные, так и личные. Легасов - хороший учёный, действительно из выдающихся. И в своей области - крепкий профессионал. Но при этом личный интерес всегда у него во главе угла.
В иные времена Легасов исполнял бы свои научные и партийные обязанности чисто и профессионально. Старался бы выдвинуться, конечно, но приличия соблюдал. Теперь же его словно подменили. С одной стороны, сотворил в Чернобыле немало полезного для ликвидации последствий аварии, нередко просто героическим образом выступая на самый передний край и подставляясь под радиацию. С другой - дотошно выискивал компромат на Александрова и Славского. Сотрудники Анатолия Петровича, возвращаясь после своих смен в Припяти, достаточно определённо намекали на это.
Хотя какой в этом смысл? Снять Александрова с директоров ИАЭ? Или - с должности президента Академии наук? Так это ясно было ещё тогда, когда сам Егор Лигачёв лично Легасова в члены президиума Академии наук толкал - с явной перспективой в дальнейшем на пост президента. Так и ради бога! Он, Анатолий Александров, в это кресло никогда и не рвался. Напротив, отказывался, долго, истово и искренне.
Мешает он теперь, стар стал? Они ж там перестройщики молодые, ускорители, антиалкоголители все… Так вызвали бы на Старую площадь, поговорили, предложили бы уйти. Он же сам член ЦК КПСС, какие трудности? Но нет, предпочли какую-то подпольную возню. И где - на уровне Генсека и его аппарата! Неприятно. И вдвойне неприятно, что Валерий дал себя в это втянуть.
Впрочем, непосредственную причину катастрофы Легасов же и выяснил, когда ультимативно вытребовал для комиссии документы по эксплуатации АЭС.
«Программа эксперимента» пришла в институт несколько дней спустя. Глаза отказывались верить увиденному. «Экспериментаторы» двенадцать раз нарушили инструкции. Станция работала с отключённой САОР одиннадцать часов!
И притом на голубом глазу рапортовали, что все работы проводятся в соответствии с действующим Технологическим Регламентом реактора. Разумеется, ни серьёзного обоснования безопасности процедур, ни расписанного плана работы реактора и действий персонала у них не было. Более того, выяснилось, что персонал станции уже не раз к тому времени компенсировал «ксеноновое отравление» увеличением реактивности через подъём стержней. То есть, авария могла произойти много раньше - просто до поры до времени везло.
Позже, в августе, после очередной командировки на ЧАЭС Федуленко рассказал о беседе с начальником группы по безопасности Чернышёвым. Тот, невинная душа, поведал, что они несколько раз в году выходили на мощность после кратковременных остановок реактора через снижение оперативного запаса реактивности. Вплоть до того, что все стержни СУЗ находились в верхнем положении. Боялись попасть в «яму» с длительным простоем реактора, тогда как диспетчер Киевэнерго требовал подъёма «самовара» любой ценой.
Вот она, вольготность гражданского ведомства: «Делаю, что считаю нужным, а культура безопасности - об этом пускай бездельные инженеры по ТБ заботятся!»…
Нет, ответственности с себя Анатолий Петрович снимать не собирался. Он, слава Богу, прожил долгую и достойную жизнь, чтобы под конец её трусливо жаться в угол, искать оправдания и виноватых. В конце концов, у истоков атомной отрасли в Советском Союзе стоял и он. Он лично, как заместитель Курчатова по реакторам. Он же был научным руководителем проекта РБМК. И мог казнить себя за то, что какой-то момент не проявил нужной настойчивости. Всё же с законцовками этими стержней СУЗ решение было принято легкомысленное, «на отвали». А он, как глава НТС Средмаша, не настоял на другом варианте. «Не дожали Доллежаля», - так и крутится в голове складненькая рифма...
Что из того, что этот реактор был продолжением надёжных (ну, ладно, доделанных надёжными), как пятак, «Аннушек»! Раз дурак смог устроить такое, что вышло в Чернобыле, значит, это на нём, на Александрове вина за дурака. На Александрове вина, что не предусмотрел дурака, что не защитил реактор от дурака!
А с дурака-то что, взятки гладки… Дурак ставил свои эксперименты на реакторе, даже не потрудившись информировать о них разработчиков. Поинтересоваться у создателей, какие режимы безопасны, а какие приведут к аварии. Дали дураку в руки деревянного Петрушку, и он им от души молотит по стенам, пытливо выискивая, когда, наконец, у игрушки оторвётся голова.
Однако дурак он не настолько, чтобы двигатель собственного личного автомобиля гонять на запредельных оборотах. Или слить с него масло и поэкспериментировать на предмет того, как долго проработает мотор, пока его не заклинит. А с неизмеримо более сложным и неизмеримо более опасным оборудованием атомной станции подобное творить, оказывается, можно! «Самовар», что уж там!
И теперь Анатолий Петрович боится каждой ночи, когда отхлынет дневная бурная текучка, зато прибоем колотят череп мысли о катастрофе. При всё новом, открывающемся каждый день, повторяющемся, как бой часов, понимании, что натворили в Чернобыле люди на его реакторе, - ощущение личной жизненной трагедии становится таким острым, что жить не хочется…
* * *
Нет, лично академика Александрова никто ни в чём не обвинял. Из тех, кто разбирался - про досужих журналистов, которым мгновенно посрывало головы от гласности и свободы слова, речи не идёт. Да и не было её, вины-то. Попавшие под суд чернобыльские энергетики, правда, пытались - логично при их участи - связать аварию с конструктивными недостатками реактора РБМК. Но та же логика требует спросить, почему не взрываются такие же котлы на других станциях. В стране ведь только на действующих РБМК вырабатывалось 14 миллионов киловатт. Ровно в 14 раз больше, чем один миллионник в Чернобыле. И никогда крупных неприятностей не было. Значит, таки это вы, ребята, что-то сделали такое, отчего система пошла вразнос?
Чересчур короткие управляющие стержни, что изначально заложили в проект в КБ академика Доллежаля? Разобрались с этим уже давно, когда ещё до Чернобыльской станции Курскую АЭС строили. Уже тогда учли все замечания, конструкцию стержней поменяли, защитили реактор.
А теперь давайте выясним, откуда на позже построенной ЧАЭС опять короткие стержни появились…
Конструктивные недостатки есть даже у табуретки. Для того и создавались регламенты и инструкции, чтобы правильно работать и с плюсами, и с минусами такого сложнейшего сооружения как атомный реактор. Однако, надёжно обеспечив «дуракоустойчивость», не смогли предусмотреть того, что у нового дурака-энтузиаста засвистели в голове «ветры перемен».
Интересно, кстати, знал ли Горбачев, бросая в массы лозунг «активизировать человеческий фактор», происхождение этого самого human factor? Что используется сей термин как раз для объяснения неполадок, сбоев, а то и катастроф в отлаженном технологическом цикле, вызванных действиями исполнителя?
Если же смотреть шире, и не только на один отдельно взятый реактор, а на всю атомную отрасль в целом, то и оказывается, что «человеческий фактор» - это не только операторы, эксплуатационщики. Это вся социальная система, которая поставила Атом себе на службу и вдруг решила распоряжаться им как ей заблагорассудится.
Общая наплевательская культура что в изготовлении, что в эксплуатации атомной техники - тут тоже можно было бы сделать больше. Ладно, не смогли они тогда с Ефимом Славским разубедить Брежнева передавать АЭС гражданским энергетикам. Но можно было набычиться всей отраслью, чтобы добиться от ЦК хотя бы мощных контрольных полномочий…
Или - нельзя было? Уволили бы их к чертям, и вся недолга. Времена хоть были и не сталинские, но такому зароговевшему монстру как брежневский ЦК хоть министр, хоть академик были на один зубок…
Но хотя бы этого чувства вины не было б…
Академик Александров нажал кнопку селектора:
- Нина Васильевна, соедините меня с Припятью, пожалуйста…
Надо работать. Надо работать, надо ликвидировать эту тяжёлую аварию. Надо спасать людей. И надо спасать отрасль.
Этим Курчатовский институт под деятельным руководством своего директора и занялся.
* * *
Работы было, казалось, море нескончаемое. При этом море это было нужно как бы не выпить. Во всяком случае, сделать так, чтобы и реактор с разрушенной активной зоной потушить, и выбросы ликвидировать, и грунтовые воды от радиоактивного заражения закрыть, и насквозь фонящее место аварии изолировать. И людей при этом уберечь от лучевой болезни. Не только тех, кто будет ликвидировать аварию, но и тех, кто просто живёт вокруг атомной электростанции.
Так что море пить надо было при всей его запредельной солёности и при том, что поначалу неясно было даже, как к нему подступиться…
Вот определением хотя бы подходов к результативной организации аварийных и спасательных и занялся 26 апреля тот стихийный штаб курчатовцев, что образовался в кабинете директора Института.
Первым делом в ход пошла информация о реальных последствиях аварии, которую немедленно начали передавать вылетевшие в Припять уже 26 апреля В.А. Легасов и В.А. Сидоренко, дополнившие их на следующий день А.К. Калугин и В.М. Федуленко и далее - Е.П. Рязанцев и Е.П. Велихов.
Информация была бесценной, но поначалу, надо признать, помогала мало. По той просто причине, что ничего подобного этой катастрофе раньше не случалось, и люди в штабе, приходившие и уже не уходившие из него, были вынуждены лишь гадать на уровне интуиции, что именно из предлагаемых действий будет самым полезным.
Или хотя бы не самым вредным.
И дело было не в недостатке знаний - кто, в конце концов, лучше курчатовцев в нашей стране знает реакторы, физику процессов в них, свойства веществ и материалов, помогающих как устроить цепную реакцию, так и заглушить её? Но вот в данной конкретной ситуации что нужно делать?
Первым напрашивающимся решением - оставляя в стороне то, что там надиктовывали Легасову шведы с англичанами - было забрасывание реактора различными поглощающими материалами. Соединениями бора, например. Доломит, глина, песок - пусть образуют фильтрующий слой. Свинец - пусть плавится, отводя выделяющееся тепло. Всё, вроде бы, логично. Но только как это физически осуществить, такие забросы? С вертолётов, напрашивается ответ. Но поди, попади с них в шахту реактора, да ещё закрытую на две трети этим «козырьком» «Елены»! А песок, попавший внутрь, не вызовет ли новые выбросы радиоактивной пыли?
И вообще, коллеги, вам не кажется, что мы об этом уже размышляли и спорили? Мало ли что правительственная комиссия так решила! Давайте, ребята, новые идеи тащите!
Вода для охлаждения? Её с двух ночи в реактор качали. Добились к вечеру лишь того, что затопленными радиоактивной жидкостью оказались нижние отметки всех блоков, и насосы были отключены.
Нет, давайте всё же забрасывать шахту поглощающими материалами. Паллиатив, и есть риск закидать его лишним весом, но хоть какой-то выход на данный момент. К тому же можно подфундаментную плиту подсунуть под реакторное отделение.
В четверг, 1 мая, приняли решение начать охлаждение жидким азотом. Были возражения, но надо попробовать. И это требует времени - и систему подачи азота смонтировать, и материалы для сооружения подфундаментной начать поставлять смогли только в понедельник, 5 мая. А на реактор уже в пятницу второго мая сбросили 5 тысяч тонн материалов. [460]
Ещё предложение: закрепить покамест радиоактивную пыль на строениях и загрязнённых территориях быстрополимеризующимися смесями.
Работают рекомендации? Ответственность-то куда как велика - ИАЭ ведь по умолчанию стал научным руководителем ликвидации аварии. Что-то работает: через десять дней после взрыва интенсивность выбросов в кюри в день снизилась на три порядка. А вот с жидким азотом, как и предсказывалось, вышло не очень: возни много, а кислород в кладку продолжает поступать.
Потому через два дня от этого варианта отказались. А 10 мая прекратили и работы по забрасыванию реактора. Всё же лежащие на разрушенном энергоблоке более 15 тысяч тонн доломита, мраморной крошки, свинца, песка, каучука и других материалов - это слишком стало опасно. А значимо большего результата в смысле дальнейшего сокращения выбросов уже не добиться. Активное развитие катастрофы, можно констатировать, подавлено. И теперь надо решать уже не столь горящие - в буквальном смысле тоже! - задачи, но - зато более радикальные. В смысле прекращения выбросов: создание над смердящим трупом 4-го блока надёжного изолирующего саркофага.
И теперь Курчатовский институт под руководством хотя бы от гриппа выздоровевшего директора твёрдо держал руку на пульсе продолжающихся работ по ликвидации аварии. Этой «рукою» служили группы специалистов ИАЭ, посменно командировавшиеся на ЧАЭС. Они постоянно проводили диагностику разрушенного блока, определение количества, расположения, состава выброшенных во время активной стадии аварии источников радиоактивных излучений, оценку радиационной опасности. К этому, разумеется, примыкали разработка рекомендаций по обеспечению ядерной безопасности и проведению работ по дезактивации помещений и территорий. С собственным - опять же разумеется - участием.
И прежде всего необходимо было постоянно мониторить состояние реактора и поведение остатков топлива в блоке. А это в сложившихся условиях было весьма нетривиальной научной задачей. Во всяком случае, первые измерения в мае с помощью опускаемой с вертолёта термопары на стальном тросе, не позволяли сделать надёжных выводов.
Лучших результатов удалось добиться с обеспечением радиационной диагностики помещений блока с использованием сохранившихся трубопроводов, по которым соответствующие приборы удалось протащить через завалы. А уже с помощью полученного таким образом опыта были построены полноценные диагностические системы «Шатер» и «Финиш».
Вершиной диагностического оборудования для того времени стала программа «Буй», которая на базе 15 одноимённых устройств с примерно 160 детекторами различного назначения следила за состоянием аварийного реактора, гамма-активностью вокруг него, его температурой. Вывод был однозначен: признаков самоподдерживающсйся цепной реакции - нет. [460]
И значит, точно пришло время строить объект «Укрытие». 128
Решение о вечной консервации 4-го блока для предотвращения выхода радионуклидов в окружающую среду было принято Правительственной комиссией ещё в середине мая 1986 года. И уже 20 мая начал разрабатываться проект саркофага, в котором мог быть надёжно захоронен злосчастный четвёртый блок ЧАЭС. Генеральным проектировщиком стал Всесоюзный научно-исследовательский проектный институт энергетической технологии (ВНИПИЭТ), а научным руководителем проекта - Институт атомной энергии.
Потрудиться и поломать головы пришлось с избытком: всё же ни в стране, ни в мире никто не обладал опытом - не говоря уже об имеющихся технических решениях - сооружения объектов по захоронению целых энергоблоков атомных электростанций.
Институту при этом достались задачи по определению облика объекта, по подготовке технического задания, по проведению уточняющих расчётов и экспериментов, по информированию о состоянии конструкций, по обеспечению данными о радиационной обстановке в местах проведения работ. Венчали этот список составление технических требований к приёмке готовой конструкции и подготовка регламента эксплуатации объекта.
Проект саркофага был выполнен до 20 августа 1986 года. К 30 ноября объект «Укрытие» был построен. Выход радионуклидов из зоны аварии был пресечён настолько надёжно, что на Чернобыльской АЭС запустили не только остановленные 1-й и 2-й блоки, но и находящийся под одной крышей с 4-м третий блок. Тем не менее, следить за состоянием саркофага, а также координировать проводимые на объекте научные исследования по безопасности была назначена Комплексная экспедиция при ИАЭ им. И.В. Курчатова. 288
Так что Институт - а в иные периоды численный состав экспедиции превышал 3000 человек - оставался в роли научного руководителя эксплуатацией саркофага и изучения радиационной обстановки в зоне ЧАЭС вплоть до развала СССР и передачи этой роли Международному научно-техническом центру (МНТЦ) «Укрытие» Национальной академии наук (НАН) Украины. Впрочем, внутри МНТЦ работало Отделение ядерной и радиационной безопасности (ОЯРБ), научное руководство которым продолжал осуществлять (до 2004 года) Курчатовский институт. [460]
Но академик Александров контролировал эти работы и эти процессы лишь до 1988 года, когда перешёл на роль почётного директора ИАЭ…
В полночь Нина Васильевна соединила Анатолия Петровича с Федуленко. Тот ничего особо нового не поведал. Александров после звонка Легасова из горкома в Припяти знал об аварии уже больше, нежели руководители главка. Всё увиденное тот описал грамотно и толково. Просил прислать специалистов. Поговорили, конечно, и с Веретенниковым, со Славским.
Так что разговор с Федуленко вышел короткий
- Завтра, то есть уже сегодня, быть в главке. Утром вылетает самолёт в Киев. Включаетесь в рабочую группу Легасова с Калугиным. Валерий Алексеевич - не реакторщик. Станете ему в помощь и в советники.
Спать Анатолий Петрович лёг здесь же, в комнате отдыха за кабинетом. Нина, золотая душа, накормила лёгким ужином, приготовила лекарства. Правда, вызвала днём из медсанчасти Анну Георгиевну Нефёдову, лечащего врача. Даму подчас весьма упёртую в отношении своего подопечного. Но на сей раз и она прониклась тяжестью ситуации, в постель гнать не стала. Что-то намешала с горячим чаем, отчего на время стало полегче. Хотя оно и так стало полегче. Наверное, организм, поняв, что теперь не до его капризов, вошёл в положение, мобилизовался и решил не подводить своего хозяина.
В войну такое бывало. Как тогда, когда в Архангельске под лёд на Северной Двине провалился. И ничего!
Эх, вот только к Марьяне в больницу так и не смог сегодня подъехать! Куда там - если ежеминутно то звонок, то доклад, то из сотрудников кто-то идеи выкладывает. Врачам-то позвонил, те ничего нового не сказали, но хоть глянуть на жену… Ничего, завтра точно хоть час, но выкроит.
Когда-то он думал, что разница в восемь лет слишком велика, чтобы двое могли стать по-настоящему родными, чтобы сложилась хорошая семья. Но когда тебе 83, а любимой 75, те смешные мысли уже не имеют значения. Значение имеет только то, что теперь организм допивает последние капли здоровья. Тут и обыкновенный грипп терзает так, что голову не поднять. А у Марианны-то инсульт... Второй - если считать прошлогодний микроинсульт…
Утро началось с совещания. На нём уставшие, с покрасневшими глазами лидеры «штабной группы» докладывали о своих соображениях. Согласно им, выходило, что ни один из предложенных способов тушения реактора не подходит. Идея Легасова (Александров, правда, не стал перед всеми уточнять авторство) с охлаждением жидким азотом - как минимум сомнительна. Жидкий азот не прекратит поступление в кладку кислорода, зато работы с ним в условиях поступающей радиации требуется много. В барботёр кому-то нырять надо. Даже не нырять, а просто проникнуть и добраться до задвижек. Воды там должно быть не так много, по колено, может, до пояса максимум. Но - работа смертельная. Почти с гарантией летального исхода…
Постепенно вырисовывается основной план действий - забрасывать реактор гасящими радиацию материалами. Например, доломитом. Вообще - боросодержащими веществами. С вертолётов. Попадут в нужное место явно не все - та же схема «Е» будет мешать. Но хоть сколько-то попадёт куда надо и, значит, заберёт какое-то количество на себя из повреждённой активной зоны.
Нагрузка на бетон основания? С риском проломить, продавить плиту и «впаять» реактор глубоко в землю? Есть таковой. Но другого варианта нет. А для снижения риска придётся укреплять подреакторное пространство дополнительными бетонными конструкциями. Если прорывать что-то вроде штолен. И заливать их бетоном.
В почве под реактором радиации почти не будет. Повышенная, но не смертельно. Деваться всё равно некуда…
Александров, как и накануне, старался больше помалкивать. В чём ему не хотелось признаваться даже самому себе, - сколь-нибудь адекватных идей, как выбираться из этой катастрофы, у него не было. Всё сошлось в одно время - и грипп треклятый, и авария, которой ещё не было в истории, и интриганство высшего руководства. И самый дорогой на свете человек в коме…
Кто вообще главный в ликвидации аварии и её последствий? Щербина? Нет, он только глава правкомиссии по расследованию. Военные? Тоже нет, они пока вообще параллельно свою программу тянут. Может быть, Майорец? Как глава министерства, в чьей системе ЧАЭС, и, следовательно, всё, что с нею приключилось? Логично, но тоже нет - он министр. Руководитель общего плана, по всей энергетике. Славский, глава Средмаша? Аналогично нет: Средмаш вообще, получается, стороннее ведомство.
Может быть, Легасов? Получается так: он там оказался единственным профессиональным атомщиком, который хоть вчерне представляет, что к чему и что со всем тем делать…
Позднее Анатолий Петрович узнал, что оказался совершенно прав в своём анализе. На фоне общей растерянности именно Валерий Легасов взял на себя всю тяжесть первых решений. Местные атомщики с ним, понятно, не спорили - не в той они теперь были позиции, чтобы дискутировать. Щербина, как неспециалист, полагался на компетентность первого замдиректора знаменитого Курчатовского института. Сидоренко тоже компетентен, но его роль больше наблюдательная по статусу. Майорец, докладывали ребята, просто расплылся и расползся: он и министр недавно, и по месту растерялся.
* * *
Когда к полудню 27 апреля на место аварии стали прибывать первые курчатовцы, то практически всё реальное - не формальное - руководство действиями по ликвидации аварии довольно быстро перешло в их руки.
Позднее - как раз из их докладов - Александров узнал, что его зам развил бурную деятельность, но не всегда достаточно продуманную. Так, он убедил начальство забрасывать реактор песком и свинцом, чтобы прекратить горение графита. При этом ссылался на рекомендации каких-то шведов. Вот только шведам легко советовать, они смотрят на спутниковые фотографии американцев, а реальной картины разрушений не представляют.
На деле в шахту реактора шириной всего 15 метров надо не просто попасть за несколько секунд с пролетающего вертолёта, жестоко бомбардируемого нейтронами, но попасть ещё в зев реактора мимо «языка» той самой плиты «Е» - «Елены». Которая шахту на две трети закрывает. Но главное не в этом, а в том, что в случае успешного сброса каждая попавшая по адресу порция песка вызывает подвижку радиоактивной пыли и остатков графита и диспергированного топлива. Тем самым выбрасывая наружу вместе с раскалёнными газами дополнительное загрязнение. В результате радиоактивность сразу же полезла вверх. Хотя Легасов считает, что это временно.
Но мало ему шведов - он рвётся выполнять ещё и рекомендации англичан. А те советуют заливать реактор из водяной пушки. Совершенно несусветное предложение! Ведь вода неизбежно будет превращаться в пар на раскалённых поверхностях конструкций и графита, пар пойдёт вверх, вбирая дополнительную активность. И сколько радиоактивного пепла улетит с паром в атмосферу?
Кстати, нужно поручить, чтобы это тоже подсчитали. Дабы потом, при «разборе полётов» никто не бросил упрёка в том, что походя отвергли спасительную идею.
Соответствующее поручение в ВЦ направили, и результат подтвердил ожидания. Буквально на следующий день правительственная комиссия отказалась от применения и водяных пушек.
Так что Анатолий Петрович очень радовался, что отправил в Чернобыль Валентина Федуленко. Тот охолонивал горячую активность Валерия Алексеевича.
Правда, через пару дней Легасов стал принимать советы Федуленко в штыки. Проговорившись однажды, что, мол, «нас не поймут, если мы ничего не будем делать…».
Похоже, это было для него главное в Чернобыле - делать, делать, что-то постоянно делать и предлагать. А ему советовали потерпеть, пока графит сам собою не выгорит.
Да, такова жизнь. Есть наука, а есть люди в науке. А у людей - хоть в науке, хоть где - свои интересы. Как профессиональные, так и групповые, как общественные, так и личные. Легасов - хороший учёный, действительно из выдающихся. И в своей области - крепкий профессионал. Но при этом личный интерес всегда у него во главе угла.
В иные времена Легасов исполнял бы свои научные и партийные обязанности чисто и профессионально. Старался бы выдвинуться, конечно, но приличия соблюдал. Теперь же его словно подменили. С одной стороны, сотворил в Чернобыле немало полезного для ликвидации последствий аварии, нередко просто героическим образом выступая на самый передний край и подставляясь под радиацию. С другой - дотошно выискивал компромат на Александрова и Славского. Сотрудники Анатолия Петровича, возвращаясь после своих смен в Припяти, достаточно определённо намекали на это.
Хотя какой в этом смысл? Снять Александрова с директоров ИАЭ? Или - с должности президента Академии наук? Так это ясно было ещё тогда, когда сам Егор Лигачёв лично Легасова в члены президиума Академии наук толкал - с явной перспективой в дальнейшем на пост президента. Так и ради бога! Он, Анатолий Александров, в это кресло никогда и не рвался. Напротив, отказывался, долго, истово и искренне.
Мешает он теперь, стар стал? Они ж там перестройщики молодые, ускорители, антиалкоголители все… Так вызвали бы на Старую площадь, поговорили, предложили бы уйти. Он же сам член ЦК КПСС, какие трудности? Но нет, предпочли какую-то подпольную возню. И где - на уровне Генсека и его аппарата! Неприятно. И вдвойне неприятно, что Валерий дал себя в это втянуть.
Впрочем, непосредственную причину катастрофы Легасов же и выяснил, когда ультимативно вытребовал для комиссии документы по эксплуатации АЭС.
«Программа эксперимента» пришла в институт несколько дней спустя. Глаза отказывались верить увиденному. «Экспериментаторы» двенадцать раз нарушили инструкции. Станция работала с отключённой САОР одиннадцать часов!
И притом на голубом глазу рапортовали, что все работы проводятся в соответствии с действующим Технологическим Регламентом реактора. Разумеется, ни серьёзного обоснования безопасности процедур, ни расписанного плана работы реактора и действий персонала у них не было. Более того, выяснилось, что персонал станции уже не раз к тому времени компенсировал «ксеноновое отравление» увеличением реактивности через подъём стержней. То есть, авария могла произойти много раньше - просто до поры до времени везло.
Позже, в августе, после очередной командировки на ЧАЭС Федуленко рассказал о беседе с начальником группы по безопасности Чернышёвым. Тот, невинная душа, поведал, что они несколько раз в году выходили на мощность после кратковременных остановок реактора через снижение оперативного запаса реактивности. Вплоть до того, что все стержни СУЗ находились в верхнем положении. Боялись попасть в «яму» с длительным простоем реактора, тогда как диспетчер Киевэнерго требовал подъёма «самовара» любой ценой.
Вот она, вольготность гражданского ведомства: «Делаю, что считаю нужным, а культура безопасности - об этом пускай бездельные инженеры по ТБ заботятся!»…
Нет, ответственности с себя Анатолий Петрович снимать не собирался. Он, слава Богу, прожил долгую и достойную жизнь, чтобы под конец её трусливо жаться в угол, искать оправдания и виноватых. В конце концов, у истоков атомной отрасли в Советском Союзе стоял и он. Он лично, как заместитель Курчатова по реакторам. Он же был научным руководителем проекта РБМК. И мог казнить себя за то, что какой-то момент не проявил нужной настойчивости. Всё же с законцовками этими стержней СУЗ решение было принято легкомысленное, «на отвали». А он, как глава НТС Средмаша, не настоял на другом варианте. «Не дожали Доллежаля», - так и крутится в голове складненькая рифма...
Что из того, что этот реактор был продолжением надёжных (ну, ладно, доделанных надёжными), как пятак, «Аннушек»! Раз дурак смог устроить такое, что вышло в Чернобыле, значит, это на нём, на Александрове вина за дурака. На Александрове вина, что не предусмотрел дурака, что не защитил реактор от дурака!
А с дурака-то что, взятки гладки… Дурак ставил свои эксперименты на реакторе, даже не потрудившись информировать о них разработчиков. Поинтересоваться у создателей, какие режимы безопасны, а какие приведут к аварии. Дали дураку в руки деревянного Петрушку, и он им от души молотит по стенам, пытливо выискивая, когда, наконец, у игрушки оторвётся голова.
Однако дурак он не настолько, чтобы двигатель собственного личного автомобиля гонять на запредельных оборотах. Или слить с него масло и поэкспериментировать на предмет того, как долго проработает мотор, пока его не заклинит. А с неизмеримо более сложным и неизмеримо более опасным оборудованием атомной станции подобное творить, оказывается, можно! «Самовар», что уж там!
И теперь Анатолий Петрович боится каждой ночи, когда отхлынет дневная бурная текучка, зато прибоем колотят череп мысли о катастрофе. При всё новом, открывающемся каждый день, повторяющемся, как бой часов, понимании, что натворили в Чернобыле люди на его реакторе, - ощущение личной жизненной трагедии становится таким острым, что жить не хочется…
* * *
Нет, лично академика Александрова никто ни в чём не обвинял. Из тех, кто разбирался - про досужих журналистов, которым мгновенно посрывало головы от гласности и свободы слова, речи не идёт. Да и не было её, вины-то. Попавшие под суд чернобыльские энергетики, правда, пытались - логично при их участи - связать аварию с конструктивными недостатками реактора РБМК. Но та же логика требует спросить, почему не взрываются такие же котлы на других станциях. В стране ведь только на действующих РБМК вырабатывалось 14 миллионов киловатт. Ровно в 14 раз больше, чем один миллионник в Чернобыле. И никогда крупных неприятностей не было. Значит, таки это вы, ребята, что-то сделали такое, отчего система пошла вразнос?
Чересчур короткие управляющие стержни, что изначально заложили в проект в КБ академика Доллежаля? Разобрались с этим уже давно, когда ещё до Чернобыльской станции Курскую АЭС строили. Уже тогда учли все замечания, конструкцию стержней поменяли, защитили реактор.
А теперь давайте выясним, откуда на позже построенной ЧАЭС опять короткие стержни появились…
Конструктивные недостатки есть даже у табуретки. Для того и создавались регламенты и инструкции, чтобы правильно работать и с плюсами, и с минусами такого сложнейшего сооружения как атомный реактор. Однако, надёжно обеспечив «дуракоустойчивость», не смогли предусмотреть того, что у нового дурака-энтузиаста засвистели в голове «ветры перемен».
Интересно, кстати, знал ли Горбачев, бросая в массы лозунг «активизировать человеческий фактор», происхождение этого самого human factor? Что используется сей термин как раз для объяснения неполадок, сбоев, а то и катастроф в отлаженном технологическом цикле, вызванных действиями исполнителя?
Если же смотреть шире, и не только на один отдельно взятый реактор, а на всю атомную отрасль в целом, то и оказывается, что «человеческий фактор» - это не только операторы, эксплуатационщики. Это вся социальная система, которая поставила Атом себе на службу и вдруг решила распоряжаться им как ей заблагорассудится.
Общая наплевательская культура что в изготовлении, что в эксплуатации атомной техники - тут тоже можно было бы сделать больше. Ладно, не смогли они тогда с Ефимом Славским разубедить Брежнева передавать АЭС гражданским энергетикам. Но можно было набычиться всей отраслью, чтобы добиться от ЦК хотя бы мощных контрольных полномочий…
Или - нельзя было? Уволили бы их к чертям, и вся недолга. Времена хоть были и не сталинские, но такому зароговевшему монстру как брежневский ЦК хоть министр, хоть академик были на один зубок…
Но хотя бы этого чувства вины не было б…
Академик Александров нажал кнопку селектора:
- Нина Васильевна, соедините меня с Припятью, пожалуйста…
Надо работать. Надо работать, надо ликвидировать эту тяжёлую аварию. Надо спасать людей. И надо спасать отрасль.
Этим Курчатовский институт под деятельным руководством своего директора и занялся.
* * *
Работы было, казалось, море нескончаемое. При этом море это было нужно как бы не выпить. Во всяком случае, сделать так, чтобы и реактор с разрушенной активной зоной потушить, и выбросы ликвидировать, и грунтовые воды от радиоактивного заражения закрыть, и насквозь фонящее место аварии изолировать. И людей при этом уберечь от лучевой болезни. Не только тех, кто будет ликвидировать аварию, но и тех, кто просто живёт вокруг атомной электростанции.
Так что море пить надо было при всей его запредельной солёности и при том, что поначалу неясно было даже, как к нему подступиться…
Вот определением хотя бы подходов к результативной организации аварийных и спасательных и занялся 26 апреля тот стихийный штаб курчатовцев, что образовался в кабинете директора Института.
Первым делом в ход пошла информация о реальных последствиях аварии, которую немедленно начали передавать вылетевшие в Припять уже 26 апреля В.А. Легасов и В.А. Сидоренко, дополнившие их на следующий день А.К. Калугин и В.М. Федуленко и далее - Е.П. Рязанцев и Е.П. Велихов.
Информация была бесценной, но поначалу, надо признать, помогала мало. По той просто причине, что ничего подобного этой катастрофе раньше не случалось, и люди в штабе, приходившие и уже не уходившие из него, были вынуждены лишь гадать на уровне интуиции, что именно из предлагаемых действий будет самым полезным.
Или хотя бы не самым вредным.
И дело было не в недостатке знаний - кто, в конце концов, лучше курчатовцев в нашей стране знает реакторы, физику процессов в них, свойства веществ и материалов, помогающих как устроить цепную реакцию, так и заглушить её? Но вот в данной конкретной ситуации что нужно делать?
Первым напрашивающимся решением - оставляя в стороне то, что там надиктовывали Легасову шведы с англичанами - было забрасывание реактора различными поглощающими материалами. Соединениями бора, например. Доломит, глина, песок - пусть образуют фильтрующий слой. Свинец - пусть плавится, отводя выделяющееся тепло. Всё, вроде бы, логично. Но только как это физически осуществить, такие забросы? С вертолётов, напрашивается ответ. Но поди, попади с них в шахту реактора, да ещё закрытую на две трети этим «козырьком» «Елены»! А песок, попавший внутрь, не вызовет ли новые выбросы радиоактивной пыли?
И вообще, коллеги, вам не кажется, что мы об этом уже размышляли и спорили? Мало ли что правительственная комиссия так решила! Давайте, ребята, новые идеи тащите!
Вода для охлаждения? Её с двух ночи в реактор качали. Добились к вечеру лишь того, что затопленными радиоактивной жидкостью оказались нижние отметки всех блоков, и насосы были отключены.
Нет, давайте всё же забрасывать шахту поглощающими материалами. Паллиатив, и есть риск закидать его лишним весом, но хоть какой-то выход на данный момент. К тому же можно подфундаментную плиту подсунуть под реакторное отделение.
В четверг, 1 мая, приняли решение начать охлаждение жидким азотом. Были возражения, но надо попробовать. И это требует времени - и систему подачи азота смонтировать, и материалы для сооружения подфундаментной начать поставлять смогли только в понедельник, 5 мая. А на реактор уже в пятницу второго мая сбросили 5 тысяч тонн материалов. [460]
Ещё предложение: закрепить покамест радиоактивную пыль на строениях и загрязнённых территориях быстрополимеризующимися смесями.
Работают рекомендации? Ответственность-то куда как велика - ИАЭ ведь по умолчанию стал научным руководителем ликвидации аварии. Что-то работает: через десять дней после взрыва интенсивность выбросов в кюри в день снизилась на три порядка. А вот с жидким азотом, как и предсказывалось, вышло не очень: возни много, а кислород в кладку продолжает поступать.
Потому через два дня от этого варианта отказались. А 10 мая прекратили и работы по забрасыванию реактора. Всё же лежащие на разрушенном энергоблоке более 15 тысяч тонн доломита, мраморной крошки, свинца, песка, каучука и других материалов - это слишком стало опасно. А значимо большего результата в смысле дальнейшего сокращения выбросов уже не добиться. Активное развитие катастрофы, можно констатировать, подавлено. И теперь надо решать уже не столь горящие - в буквальном смысле тоже! - задачи, но - зато более радикальные. В смысле прекращения выбросов: создание над смердящим трупом 4-го блока надёжного изолирующего саркофага.
И теперь Курчатовский институт под руководством хотя бы от гриппа выздоровевшего директора твёрдо держал руку на пульсе продолжающихся работ по ликвидации аварии. Этой «рукою» служили группы специалистов ИАЭ, посменно командировавшиеся на ЧАЭС. Они постоянно проводили диагностику разрушенного блока, определение количества, расположения, состава выброшенных во время активной стадии аварии источников радиоактивных излучений, оценку радиационной опасности. К этому, разумеется, примыкали разработка рекомендаций по обеспечению ядерной безопасности и проведению работ по дезактивации помещений и территорий. С собственным - опять же разумеется - участием.
И прежде всего необходимо было постоянно мониторить состояние реактора и поведение остатков топлива в блоке. А это в сложившихся условиях было весьма нетривиальной научной задачей. Во всяком случае, первые измерения в мае с помощью опускаемой с вертолёта термопары на стальном тросе, не позволяли сделать надёжных выводов.
Лучших результатов удалось добиться с обеспечением радиационной диагностики помещений блока с использованием сохранившихся трубопроводов, по которым соответствующие приборы удалось протащить через завалы. А уже с помощью полученного таким образом опыта были построены полноценные диагностические системы «Шатер» и «Финиш».
Вершиной диагностического оборудования для того времени стала программа «Буй», которая на базе 15 одноимённых устройств с примерно 160 детекторами различного назначения следила за состоянием аварийного реактора, гамма-активностью вокруг него, его температурой. Вывод был однозначен: признаков самоподдерживающсйся цепной реакции - нет. [460]
И значит, точно пришло время строить объект «Укрытие». 128
Решение о вечной консервации 4-го блока для предотвращения выхода радионуклидов в окружающую среду было принято Правительственной комиссией ещё в середине мая 1986 года. И уже 20 мая начал разрабатываться проект саркофага, в котором мог быть надёжно захоронен злосчастный четвёртый блок ЧАЭС. Генеральным проектировщиком стал Всесоюзный научно-исследовательский проектный институт энергетической технологии (ВНИПИЭТ), а научным руководителем проекта - Институт атомной энергии.
Потрудиться и поломать головы пришлось с избытком: всё же ни в стране, ни в мире никто не обладал опытом - не говоря уже об имеющихся технических решениях - сооружения объектов по захоронению целых энергоблоков атомных электростанций.
Институту при этом достались задачи по определению облика объекта, по подготовке технического задания, по проведению уточняющих расчётов и экспериментов, по информированию о состоянии конструкций, по обеспечению данными о радиационной обстановке в местах проведения работ. Венчали этот список составление технических требований к приёмке готовой конструкции и подготовка регламента эксплуатации объекта.
Проект саркофага был выполнен до 20 августа 1986 года. К 30 ноября объект «Укрытие» был построен. Выход радионуклидов из зоны аварии был пресечён настолько надёжно, что на Чернобыльской АЭС запустили не только остановленные 1-й и 2-й блоки, но и находящийся под одной крышей с 4-м третий блок. Тем не менее, следить за состоянием саркофага, а также координировать проводимые на объекте научные исследования по безопасности была назначена Комплексная экспедиция при ИАЭ им. И.В. Курчатова. 288
Так что Институт - а в иные периоды численный состав экспедиции превышал 3000 человек - оставался в роли научного руководителя эксплуатацией саркофага и изучения радиационной обстановки в зоне ЧАЭС вплоть до развала СССР и передачи этой роли Международному научно-техническом центру (МНТЦ) «Укрытие» Национальной академии наук (НАН) Украины. Впрочем, внутри МНТЦ работало Отделение ядерной и радиационной безопасности (ОЯРБ), научное руководство которым продолжал осуществлять (до 2004 года) Курчатовский институт. [460]
Но академик Александров контролировал эти работы и эти процессы лишь до 1988 года, когда перешёл на роль почётного директора ИАЭ…