Читаю Юрия ЛЕВИТАНСКОГО (продолжение)
.
начало здесь
Даже беглого прочтения стихов Юрия Левитанского достаточно, чтобы понять, что у этого поэта были непростые взаимоотношения с поэтической формой вообще и с рифмой в частности. На первый, поверхностный взгляд, может даже показаться, что рифмовал он, как попало - где-то рифмованный стих перетекает в белый, где-то наоборот; кроме того, довольно часто встречаются пресловутые «ботинки-полуботинки», а то и вовсе «ботинки-ботинки»… В общем, как говорил один мальчик, прочитав про «брег» и «злато», - «вечно этому Пушкину всё сходит с рук!» Но на самом деле с поэтической манерой Левитанского всё обстоит гораздо интереснее…
Во-первых, осмелюсь утверждать, что, обладая и другими бесспорными качествами, Юрий Левитанский был прекрасным версификатором, редким мастером поэтической формы. В его стихах слабых рифм вы вообще не встретите - видимо, автор считал, что лучше уж вовсе не рифмовать, чем рифмовать плохо. Ну а уж если рифмовать - то на высшем уровне. Я специально избегаю понятия «точная рифма» - в годы расцвета поэзии Левитанского она вообще была не в чести благодаря огромной популярности поэтической манеры Вознесенского - Ахмадулиной - Евтушенко - Рождественского. Даже сама Белла Ахмадулина в стихотворении «Мои товарищи» полушутливо упрекала Андрея Вознесенского:
За ним я знаю недостаток злой:
Кощунственно венчать «гараж»
с «геранью»…
Ничуть не чураясь корневых рифм, Левитанский, тем не менее, не венчал «гараж» с «геранью». Но зато в его поэзии остались рифмы уникальные, не пришедшие на ум никакому другому поэту:
Но кишит океан акулами,
и дымком берега окутаны…
Что за манера и что за уменье опасное
слышать за каждой случайной метелью
победные клики,
победное пенье валькирий!
О, ты не знаешь, куда заведет тебя завтра
твое сумасбродство,
твой ангел-губитель,
твой трижды безумный Вергилий!
А что касается самой Беллы Ахмадулиной, то и ей Юрий Левитанский преподнес великолепную рифму - в пародии «Царевич» на тему «Вышел зайчик погулять»:
О ряд от единицы до пяти!
Во мне ты вновь сомнения заронишь.
Мой мальчик,
мой царевич,
мой звереныш,
не доверяйся этому пути!
Вообще, сам факт существования целой пародийной книги «Сюжет с вариантами», где великолепно схвачен стиль нескольких десятков поэтов самых разных направлений - от Вознесенского до Куняева - говорит о Юрии Левитанском как о выдающемся мастере поэтической формы. И в собственных стихах он этой формой владел виртуозно, но… не так, как другие авторы. Почему?
Думаю, потому что строгие поэтические рамки были все-таки Юрию Левитанскому тесны, они не позволяли ему высказать то, что он считал необходимым, и так, как это было нужно. С годами поэт всё более тяготится рифмой, ее поисками - появляются белые и «полубелые» стихи, где рифмованные строки причудливо перемежаются нерифмованными, сама рифма все чаще заменяется повтором, изобретается «компромиссный» способ рифмовки - АББВ:
…Король бубей, король трефей, король червей,
король пиковый, полуночная морока.
Все карты спутаны - ах, поздняя дорога,
пустые хлопоты, случайный интерес.
Чужая женщина, полночное окно.
Средина августа, пустынное предместье.
Предвестье осени, внезапное известье
О приближенье первых чисел сентября…
Общеизвестен еще один «фирменный» прием Левитанского - глагольная рифма, очень близкая по звучанию, а то и однокоренная:
…Да и мы с тобою, друг
не тужили,
в камельке своем огонь
не тушили.
Хоть и видели, что день
убывает,
говорили: - Ничего!
Все бывает!
В рифмованных стихотворениях поэтическая строка становится всё более длинной, и это тоже формирует авторский стиль:
Были смерти, рожденья, разлады, разрывы -
разрывы сердец и распады семей -
возвращенья, уходы.
Было все, как бывало вчера и сегодня
и в давние годы.
Все, как было когда-то, в минувшем столетье,
в старинном романе,
в Коране и Ветхом Завете.
Отчего ж это чувство такое, что все по-другому,
что все изменилось на свете?
В одном из стихотворений Юрий Левитанский признается, что отдает предпочтение не рифме, а ритму, ставя его во главу угла. О рифме же он на определенном этапе собственного творчества высказался так:
…О, только б не попутал бес,
И стих по форме и по мысли
Свободным был бы
в э т о м смысле,
а там - хоть в рифму, или без!
«О свободном стихе»
Я думаю, что почти у любого другого автора, позволившего себе столько «поэтических вольностей», не осталось бы камня на камне от собственно поэзии - всё написанное развалилось бы в одночасье, как здание, построенное без цемента. Но ничего подобного не происходит со стихами Юрия Левитанского, будь они зарифмованы или нет. Возможно, дело в том, что содержание стиха, концентрация мысли в нем обычно таковы, что читатель, поглощенный ими, просто не замечает до поры до времени стилевых особенностей, и только оторвав глаза от уже прочитанного стихотворения, изумленно вопрошает «Что это было?..» Во всяком случае, я не раз ловил себя на подобном ощущении. И выходит, что уникальная поэтическая манера, с одной стороны, предоставляла Левитанскому больше степеней свободы, позволяла высказаться полнее и раскованнее, чем другим поэтам, а с другой - безошибочное поэтическое чутье всегда подсказывало такую форму, чтобы отсутствие рифмы не отвлекало от того главного, что хотел выразить автор. Фактически это путь по лезвию бритвы, но, как мне кажется, Юрий Левитанский ни разу не сорвался с него, и я могу объяснить этот факт только уникальностью его поэтического дара, особым чутьем на «поэзию» и «непоэзию».
И в то же время, если мы подумаем, что Юрий Левитанский в своем творчестве целиком вышел из-под власти поэтических канонов, то это будет ошибкой. Вот одно из его «поздних» стихотворений, вошедших в книгу «Письма Катерине, или Прогулка с Фаустом» (1981 г.):
Освобождаюсь от рифмы,
от повторений
дланей и ланей,
смирений и озарений.
В стихотворенье -
как в воду,
как в реку,
как в море,
надоевшие рифмы,
как острые рифы,
минуя,
на волнах одного только ритма
плавно качаюсь.
Как прекрасны
его изгибы и повороты,
то нежданно резки,
то почти что неуловимы!
Как свободны и прихотливы
чередованья
этих бурных его аллегро
или анданте!
На волнах одного только ритма
плавно качаюсь.
Как легко и свободно
катит меня теченье.
То размашисто
заношу над водою
руку,
то лежу на спине,
в небеса гляжу,
отдыхаю…
Но внезапно
там,
вдалеке,
где темнеют плесы,
замечаю,
как на ветру
шелестят березы.
Замечаю,
как хороши они,
как белесы,
и невольно
к моим глазам
подступают слезы.
И опять,
и вновь,
вопреки своему желанью -
о любовь и кровь! -
я глаза утираю дланью.
И шепчу,
шепчу -
о березы мои, березы! -
повторяя -
березы,
слезы,
морозы,
розы…
Как ни парадоксально, в последнем прижизненном издании Левитанского - книге «Белые стихи» (1991 г.), рифмованных стихотворений едва ли не половина. Не знаю, вела ли поэта интуиция, или одному ему известные эмпирические подсказки, но столь четко соответствующей содержанию поэтической формы - у других поэтов, как говорится, еще поискать. И этот принцип, пожалуй, был главным на протяжении всего полувекового творчества Юрия Левитанского.
И все-таки каким бы ценным ни был вклад Левитанского в практику стихосложения (а я считаю, что это именно так), применить в будущем его поэтический опыт, увы, невозможно. Во-первых, вряд ли найдется поэт, способный с той же степенью совершенства воспользоваться приемами, открытыми Юрием Левитанским. Но даже если такой поэт и объявился бы - это был бы просто-напросто Левитанский № 2. А нашей поэзии и одного Левитанского пока еще не удалось до конца осмыслить и оценить.
- Кто-то так уже писал.
Для чего ж ты пишешь, если
кто-то где-то, там ли, здесь ли,
точно так уже писал!
Кто-то так уже любил.
Так зачем тебе все это,
если кто-то уже где-то
так же в точности любил!
- Не желаю, не хочу
повторять и повторяться.
Как иголка,
затеряться
в этом мире не хочу.
Есть желанье у меня,
и других я не имею -
так любить, как я умею,
так писать, как я могу.
- Ах ты, глупая душа,
все любили,
все писали,
пили, ели, осязали
точно так же, как и ты.
Ну, пускай и не совсем,
не буквально и не точно,
не дословно, не построчно,
не совсем - а все же так.
Ты гордыней обуян,
но смотри, твоя гордыня -
ненадежная твердыня,
пропадешь в ней ни за грош.
Ты дождешься многих бед,
ты погибнешь в этих спорах -
ты не выдумаешь порох,
а создашь велосипед!..
- Ну конечно, - говорю, -
это знают даже дети -
было все уже на свете,
все бывало, - говорю.
Но позвольте мне любить,
а писать еще тем паче,
так -
а все-таки иначе,
так -
а все же не совсем.
Пусть останутся при мне
эта мука и томленье,
это странное стремленье
быть всегда самим собой!..
И опять звучит в ушах
нескончаемое это -
было, было уже где-то,
кто-то так уже писал!
окончание
начало здесь
Даже беглого прочтения стихов Юрия Левитанского достаточно, чтобы понять, что у этого поэта были непростые взаимоотношения с поэтической формой вообще и с рифмой в частности. На первый, поверхностный взгляд, может даже показаться, что рифмовал он, как попало - где-то рифмованный стих перетекает в белый, где-то наоборот; кроме того, довольно часто встречаются пресловутые «ботинки-полуботинки», а то и вовсе «ботинки-ботинки»… В общем, как говорил один мальчик, прочитав про «брег» и «злато», - «вечно этому Пушкину всё сходит с рук!» Но на самом деле с поэтической манерой Левитанского всё обстоит гораздо интереснее…
Во-первых, осмелюсь утверждать, что, обладая и другими бесспорными качествами, Юрий Левитанский был прекрасным версификатором, редким мастером поэтической формы. В его стихах слабых рифм вы вообще не встретите - видимо, автор считал, что лучше уж вовсе не рифмовать, чем рифмовать плохо. Ну а уж если рифмовать - то на высшем уровне. Я специально избегаю понятия «точная рифма» - в годы расцвета поэзии Левитанского она вообще была не в чести благодаря огромной популярности поэтической манеры Вознесенского - Ахмадулиной - Евтушенко - Рождественского. Даже сама Белла Ахмадулина в стихотворении «Мои товарищи» полушутливо упрекала Андрея Вознесенского:
За ним я знаю недостаток злой:
Кощунственно венчать «гараж»
с «геранью»…
Ничуть не чураясь корневых рифм, Левитанский, тем не менее, не венчал «гараж» с «геранью». Но зато в его поэзии остались рифмы уникальные, не пришедшие на ум никакому другому поэту:
Но кишит океан акулами,
и дымком берега окутаны…
Что за манера и что за уменье опасное
слышать за каждой случайной метелью
победные клики,
победное пенье валькирий!
О, ты не знаешь, куда заведет тебя завтра
твое сумасбродство,
твой ангел-губитель,
твой трижды безумный Вергилий!
А что касается самой Беллы Ахмадулиной, то и ей Юрий Левитанский преподнес великолепную рифму - в пародии «Царевич» на тему «Вышел зайчик погулять»:
О ряд от единицы до пяти!
Во мне ты вновь сомнения заронишь.
Мой мальчик,
мой царевич,
мой звереныш,
не доверяйся этому пути!
Вообще, сам факт существования целой пародийной книги «Сюжет с вариантами», где великолепно схвачен стиль нескольких десятков поэтов самых разных направлений - от Вознесенского до Куняева - говорит о Юрии Левитанском как о выдающемся мастере поэтической формы. И в собственных стихах он этой формой владел виртуозно, но… не так, как другие авторы. Почему?
Думаю, потому что строгие поэтические рамки были все-таки Юрию Левитанскому тесны, они не позволяли ему высказать то, что он считал необходимым, и так, как это было нужно. С годами поэт всё более тяготится рифмой, ее поисками - появляются белые и «полубелые» стихи, где рифмованные строки причудливо перемежаются нерифмованными, сама рифма все чаще заменяется повтором, изобретается «компромиссный» способ рифмовки - АББВ:
…Король бубей, король трефей, король червей,
король пиковый, полуночная морока.
Все карты спутаны - ах, поздняя дорога,
пустые хлопоты, случайный интерес.
Чужая женщина, полночное окно.
Средина августа, пустынное предместье.
Предвестье осени, внезапное известье
О приближенье первых чисел сентября…
Общеизвестен еще один «фирменный» прием Левитанского - глагольная рифма, очень близкая по звучанию, а то и однокоренная:
…Да и мы с тобою, друг
не тужили,
в камельке своем огонь
не тушили.
Хоть и видели, что день
убывает,
говорили: - Ничего!
Все бывает!
В рифмованных стихотворениях поэтическая строка становится всё более длинной, и это тоже формирует авторский стиль:
Были смерти, рожденья, разлады, разрывы -
разрывы сердец и распады семей -
возвращенья, уходы.
Было все, как бывало вчера и сегодня
и в давние годы.
Все, как было когда-то, в минувшем столетье,
в старинном романе,
в Коране и Ветхом Завете.
Отчего ж это чувство такое, что все по-другому,
что все изменилось на свете?
В одном из стихотворений Юрий Левитанский признается, что отдает предпочтение не рифме, а ритму, ставя его во главу угла. О рифме же он на определенном этапе собственного творчества высказался так:
…О, только б не попутал бес,
И стих по форме и по мысли
Свободным был бы
в э т о м смысле,
а там - хоть в рифму, или без!
«О свободном стихе»
Я думаю, что почти у любого другого автора, позволившего себе столько «поэтических вольностей», не осталось бы камня на камне от собственно поэзии - всё написанное развалилось бы в одночасье, как здание, построенное без цемента. Но ничего подобного не происходит со стихами Юрия Левитанского, будь они зарифмованы или нет. Возможно, дело в том, что содержание стиха, концентрация мысли в нем обычно таковы, что читатель, поглощенный ими, просто не замечает до поры до времени стилевых особенностей, и только оторвав глаза от уже прочитанного стихотворения, изумленно вопрошает «Что это было?..» Во всяком случае, я не раз ловил себя на подобном ощущении. И выходит, что уникальная поэтическая манера, с одной стороны, предоставляла Левитанскому больше степеней свободы, позволяла высказаться полнее и раскованнее, чем другим поэтам, а с другой - безошибочное поэтическое чутье всегда подсказывало такую форму, чтобы отсутствие рифмы не отвлекало от того главного, что хотел выразить автор. Фактически это путь по лезвию бритвы, но, как мне кажется, Юрий Левитанский ни разу не сорвался с него, и я могу объяснить этот факт только уникальностью его поэтического дара, особым чутьем на «поэзию» и «непоэзию».
И в то же время, если мы подумаем, что Юрий Левитанский в своем творчестве целиком вышел из-под власти поэтических канонов, то это будет ошибкой. Вот одно из его «поздних» стихотворений, вошедших в книгу «Письма Катерине, или Прогулка с Фаустом» (1981 г.):
Освобождаюсь от рифмы,
от повторений
дланей и ланей,
смирений и озарений.
В стихотворенье -
как в воду,
как в реку,
как в море,
надоевшие рифмы,
как острые рифы,
минуя,
на волнах одного только ритма
плавно качаюсь.
Как прекрасны
его изгибы и повороты,
то нежданно резки,
то почти что неуловимы!
Как свободны и прихотливы
чередованья
этих бурных его аллегро
или анданте!
На волнах одного только ритма
плавно качаюсь.
Как легко и свободно
катит меня теченье.
То размашисто
заношу над водою
руку,
то лежу на спине,
в небеса гляжу,
отдыхаю…
Но внезапно
там,
вдалеке,
где темнеют плесы,
замечаю,
как на ветру
шелестят березы.
Замечаю,
как хороши они,
как белесы,
и невольно
к моим глазам
подступают слезы.
И опять,
и вновь,
вопреки своему желанью -
о любовь и кровь! -
я глаза утираю дланью.
И шепчу,
шепчу -
о березы мои, березы! -
повторяя -
березы,
слезы,
морозы,
розы…
Как ни парадоксально, в последнем прижизненном издании Левитанского - книге «Белые стихи» (1991 г.), рифмованных стихотворений едва ли не половина. Не знаю, вела ли поэта интуиция, или одному ему известные эмпирические подсказки, но столь четко соответствующей содержанию поэтической формы - у других поэтов, как говорится, еще поискать. И этот принцип, пожалуй, был главным на протяжении всего полувекового творчества Юрия Левитанского.
И все-таки каким бы ценным ни был вклад Левитанского в практику стихосложения (а я считаю, что это именно так), применить в будущем его поэтический опыт, увы, невозможно. Во-первых, вряд ли найдется поэт, способный с той же степенью совершенства воспользоваться приемами, открытыми Юрием Левитанским. Но даже если такой поэт и объявился бы - это был бы просто-напросто Левитанский № 2. А нашей поэзии и одного Левитанского пока еще не удалось до конца осмыслить и оценить.
- Кто-то так уже писал.
Для чего ж ты пишешь, если
кто-то где-то, там ли, здесь ли,
точно так уже писал!
Кто-то так уже любил.
Так зачем тебе все это,
если кто-то уже где-то
так же в точности любил!
- Не желаю, не хочу
повторять и повторяться.
Как иголка,
затеряться
в этом мире не хочу.
Есть желанье у меня,
и других я не имею -
так любить, как я умею,
так писать, как я могу.
- Ах ты, глупая душа,
все любили,
все писали,
пили, ели, осязали
точно так же, как и ты.
Ну, пускай и не совсем,
не буквально и не точно,
не дословно, не построчно,
не совсем - а все же так.
Ты гордыней обуян,
но смотри, твоя гордыня -
ненадежная твердыня,
пропадешь в ней ни за грош.
Ты дождешься многих бед,
ты погибнешь в этих спорах -
ты не выдумаешь порох,
а создашь велосипед!..
- Ну конечно, - говорю, -
это знают даже дети -
было все уже на свете,
все бывало, - говорю.
Но позвольте мне любить,
а писать еще тем паче,
так -
а все-таки иначе,
так -
а все же не совсем.
Пусть останутся при мне
эта мука и томленье,
это странное стремленье
быть всегда самим собой!..
И опять звучит в ушах
нескончаемое это -
было, было уже где-то,
кто-то так уже писал!
окончание