Грину 130 лет
Позади бессонная ночь из-за штурма на "Tesaurus" (я, как всегда, вместо того, чтобы "растянуть удовольствие", решила сделать все за одну последнюю ночь), сидеть перед компом совершенно невозможно, потому что ноет шея и остальные части тела тоже. Но я так хотела именно 23 августа, в день рождения Грина написать несколько слов о том, чем были заполнены в последнее время мои ночи и половины дней, пока на меня не выпала досрочно законная работа. Я читала о Грине, я читала Грина... В общем, я дочитала воспоминания Нины Николаевны Грин, купленные в прошлом году в Феодосии (у меня на этой книге даже штампик есть: "Вы побывали в музее Грина"!), в Феодосии же купленную книгу Николая Тарасенко "Последний лучник. Александр Грин в Крыму", прочитала "Автобиографическую повесть" самого Александра Степановича и добротно написанную Алексеем Варламовым биографию Грина (издательство "Эксмо" в этом году ее выпустило), которые (две последние) стянула у В.П. Еще перечитала в который раз несколько очерков о Грине, написанных Паустовским. А также начала перечитывать "Алые паруса" и "Бегущую по волнам".
"Алые паруса", прочитанные залпом в юности, сейчас читаются так, как смакуется старое доброе вино. Готова зажмуривать глаза и мурлыкать от удовольствия: такой вкусный язык произведения! Эгль меня очаровал. ))) "... клянусь Гриммами, Эзопом и Андерсеном...", "я занимался, сидя на этом камне, сравнительным изучением финских и японских сюжетов...", "... склонность к мифотворчеству - следствие всегдашней работы - было сильнее, чем опасение бросить на неизвестную почву семена крупной мечты...". Только филолог, наверно, может тащиться от всех этих оборотов!
Сама встреча Ассоль и Эгля позднее "скалькирована" Паустовским и трансформирована им в рассказ "Корзина с еловыми шишками", где композитор Григ встречает в лесу маленькую дочь лесника Дагни Педерсен и обещает сделать ей подарок, когда она повзрослеет. Спустя несколько лет 18-летняя Дагни приходит на концерт и слышит посвящение себе... Неожиданная встреча в лесу, обещание подарка/чуда в будущем, сказочник/композитор, хотя и заинтересовавшийся маленькой девочкой, но раздражающийся на ее нетерпеливость... Мелочи вроде бы, но считываются... Ничего плохого не хочу сказать про Паустовского: я его нежно люблю (а "Корзина с еловыми шишками" - одна из трепетно мной любимых вещей у Паустовского), периодически читаю его запоем. Но за Грина немного на него обижена. Сейчас объясню, почему.
Нина Грин считала, что Паустовский - единственный из современных писателей, кто сможет написать адекватную биографию Александра Грина. Но в очерке "Жизнь Александра Грина" Константин Георгиевич настолько постарался сгустить краски, чтобы как можно контрастнее вырисовать конфликт писателя и окружающего его мира, что даже местами просто грешил против правды. Это, как в рассказе Алексина "Бабочка", старший товарищ советует молодому фельетонисту: "И главное, помни: ты можешь кое-что заострить, преувеличить. Заострение и преувеличение - это тоже, знаешь, закон жанра! Художник имеет на это право".
Зачем, спрашивается, нужно было из отца делать бездушного изверга, избивающего почем зря будущего писателя? Сам Грин в "Автобиографической повести" совершенно честно описал свои детские и юношеские проделки, весьма далекие от невинных шалостей, так что любой любящий родитель в то время кинулся бы за розгой - токмо пользы для, что называется (Домострой еще был в силе). Чего только стоит подражание Пушкину с его "Коллекцией насекомых", где гимназист Гриневский "типировал" учителей через образы разных букашек и козявок. Все же это злая сатира, а не невинные стишки, как это преподносит Паустовский. И что же? За этот язвительный опус Гриневскому благодарные за "увековеченность" педагоги сразу же должны были поставить памятник, пророчески узрев в нем большой талант?
Да, Грин был значительный, редкостный талант, но именно поэтому его житейское поведение очень часто выходило за рамки простого обывательского поведения. Среднестатистическому нормальному человеку все же бывает сложно как должное воспринимать экзерсисы творческих личностей. Да и как в ребенке угадать: растет это большой талант или асоциальный тип, будущий уголовник? Сам же Паустовский и пишет, что из Грина мог бы получиться преступник. Грин, кстати, постоянно балансировал на грани разумного и дозволенного: взять хотя бы случаи из его жизни, когда он мог схватить топор или ночью начать душить своего приятеля, только потому, что в его голове в этот момент вызревали литературные образы и ему нужно было прочувствововать ту или иную эмоцию, ощущение... Истинно права Ахматова, писавшая: "Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда..."
С одной стороны, читая биографии творческих личностей, я не раз убеждалась, что их жизнь невозможно мерить обывательскими мерками. Они - не норма, они - за гранью нормы. Но, с другой стороны, это очень близко подходит к вопросу: "Тварь я дрожащая или право имею?" На все ли художник имеет право? И все ли оправдывает его талант? Кстати, Паустовский как раз и удивляется, как возможно было через такую жизнь пронести столь светлый дар, полный мечты?
И все-таки, на мой взгляд, Паустовский не прав в одном: источник конфликта Грина с миром находился не вовне, а внутри него. Это он конфликтовал с миром, а не мир с ним. Хотя и написал ему некий представитель издательства, не желавшего печатать его книги, что "эпоха в нашем лице мстит вам". Грин был бы не ко времени в любую эпоху. Страшно даже представить, как бы ему жилось в веке XXI-м, ему, не умеющему идти на компромиссы. Он бы и в наше время умирал бы от истощения.
М-да... Очень праздничный текст получился... Хорошенький подарочек ко дню рождения одного из любимейших писателей.
Другой момент, который смущает у Паустовского: зачем он так подчеркивал одиночество Грина... Везде только "он" и нигде - "они" - с Н.Н., а ведь он был прекрасно знаком с Ниной Николаевной и не мог не знать о ее роли в жизни Грина. Одно дело - послевоенные вещи, когда Нина Николаевна отбывала срок в лагерях из-за того, что в оккупации работала редактором информационного бюллетеня, выпускаемого фашистами, хотя сама она ничего не писала, а только выполняла техническую часть работы. Там наверняка цензура не пропустила бы ничего, даже если бы и написал. А взять повесть "Черное море", где Грину посвящен небольшой рассказик "Сказочник"... Она написана в 1935 году вскоре после смерти Грина, сгоревшего от рака в 1932 году. Там Нина Николаевна упоминается в одной лишь строчке: "Только две женщины, два человека пленительной простоты были с Грином в дни его смерти - жена и ее старуха мать". И все. Заострение и преувеличение...
Странно, что Алексей Варламов, подробно анализирующий разные работы гриноведов и критику разных периодов, не берется судить о вещах, написанных Паустовским о Грине. Почему? Не хочет выявлять пятна на солнце?
В заключение всего этого вышеизложенного сумбура хочу отметить, что Грин тонюсенькой ниточкой связан и с нашим городом. В 1906 году, когда Грин следовал в ссылку, в Тюмени в пересыльной тюрьме его "партийный" товарищ (эсер!) Наум Быховский (тот самый, что сказал Грину, что из него мог бы выйти писатель) передал ему фальшивый паспорт. С этим паспортом Грин и сбежал вскоре (11 июня 1906 года) благополучно из Туринска, о чем вынужден был в служебной записке департаменту полиции доложить тобольский губернатор.
Вряд ли Тюмень того времени оставила в его сердце сколь угодно значимый след, наверняка она мало тогда отличалась от истово ненавидимой им Вятки.
Интересный парадокс все-таки: романтическая Гринландия родилась на фоне противоречия и острого неприятия Грином своей родины - тихого обывательского города, а схожая с Вяткой своей провинциальностью Тюмень наряду с зародившимися здесь мечтами о море и приключениях оставила в сердце и душе нашего писателя Крапивина теплые воспоминания, и он нашел сказку и романтику именно на этих серых пыльных улочках, заросших лопухами, среди покосившихся деревянных домов и щелястых заборов...
И уж совсем в заключение: воспоминание о прошлогодней поездке и музее Грина в Феодосии.
"Алые паруса", прочитанные залпом в юности, сейчас читаются так, как смакуется старое доброе вино. Готова зажмуривать глаза и мурлыкать от удовольствия: такой вкусный язык произведения! Эгль меня очаровал. ))) "... клянусь Гриммами, Эзопом и Андерсеном...", "я занимался, сидя на этом камне, сравнительным изучением финских и японских сюжетов...", "... склонность к мифотворчеству - следствие всегдашней работы - было сильнее, чем опасение бросить на неизвестную почву семена крупной мечты...". Только филолог, наверно, может тащиться от всех этих оборотов!
Сама встреча Ассоль и Эгля позднее "скалькирована" Паустовским и трансформирована им в рассказ "Корзина с еловыми шишками", где композитор Григ встречает в лесу маленькую дочь лесника Дагни Педерсен и обещает сделать ей подарок, когда она повзрослеет. Спустя несколько лет 18-летняя Дагни приходит на концерт и слышит посвящение себе... Неожиданная встреча в лесу, обещание подарка/чуда в будущем, сказочник/композитор, хотя и заинтересовавшийся маленькой девочкой, но раздражающийся на ее нетерпеливость... Мелочи вроде бы, но считываются... Ничего плохого не хочу сказать про Паустовского: я его нежно люблю (а "Корзина с еловыми шишками" - одна из трепетно мной любимых вещей у Паустовского), периодически читаю его запоем. Но за Грина немного на него обижена. Сейчас объясню, почему.
Нина Грин считала, что Паустовский - единственный из современных писателей, кто сможет написать адекватную биографию Александра Грина. Но в очерке "Жизнь Александра Грина" Константин Георгиевич настолько постарался сгустить краски, чтобы как можно контрастнее вырисовать конфликт писателя и окружающего его мира, что даже местами просто грешил против правды. Это, как в рассказе Алексина "Бабочка", старший товарищ советует молодому фельетонисту: "И главное, помни: ты можешь кое-что заострить, преувеличить. Заострение и преувеличение - это тоже, знаешь, закон жанра! Художник имеет на это право".
Зачем, спрашивается, нужно было из отца делать бездушного изверга, избивающего почем зря будущего писателя? Сам Грин в "Автобиографической повести" совершенно честно описал свои детские и юношеские проделки, весьма далекие от невинных шалостей, так что любой любящий родитель в то время кинулся бы за розгой - токмо пользы для, что называется (Домострой еще был в силе). Чего только стоит подражание Пушкину с его "Коллекцией насекомых", где гимназист Гриневский "типировал" учителей через образы разных букашек и козявок. Все же это злая сатира, а не невинные стишки, как это преподносит Паустовский. И что же? За этот язвительный опус Гриневскому благодарные за "увековеченность" педагоги сразу же должны были поставить памятник, пророчески узрев в нем большой талант?
Да, Грин был значительный, редкостный талант, но именно поэтому его житейское поведение очень часто выходило за рамки простого обывательского поведения. Среднестатистическому нормальному человеку все же бывает сложно как должное воспринимать экзерсисы творческих личностей. Да и как в ребенке угадать: растет это большой талант или асоциальный тип, будущий уголовник? Сам же Паустовский и пишет, что из Грина мог бы получиться преступник. Грин, кстати, постоянно балансировал на грани разумного и дозволенного: взять хотя бы случаи из его жизни, когда он мог схватить топор или ночью начать душить своего приятеля, только потому, что в его голове в этот момент вызревали литературные образы и ему нужно было прочувствововать ту или иную эмоцию, ощущение... Истинно права Ахматова, писавшая: "Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда..."
С одной стороны, читая биографии творческих личностей, я не раз убеждалась, что их жизнь невозможно мерить обывательскими мерками. Они - не норма, они - за гранью нормы. Но, с другой стороны, это очень близко подходит к вопросу: "Тварь я дрожащая или право имею?" На все ли художник имеет право? И все ли оправдывает его талант? Кстати, Паустовский как раз и удивляется, как возможно было через такую жизнь пронести столь светлый дар, полный мечты?
И все-таки, на мой взгляд, Паустовский не прав в одном: источник конфликта Грина с миром находился не вовне, а внутри него. Это он конфликтовал с миром, а не мир с ним. Хотя и написал ему некий представитель издательства, не желавшего печатать его книги, что "эпоха в нашем лице мстит вам". Грин был бы не ко времени в любую эпоху. Страшно даже представить, как бы ему жилось в веке XXI-м, ему, не умеющему идти на компромиссы. Он бы и в наше время умирал бы от истощения.
М-да... Очень праздничный текст получился... Хорошенький подарочек ко дню рождения одного из любимейших писателей.
Другой момент, который смущает у Паустовского: зачем он так подчеркивал одиночество Грина... Везде только "он" и нигде - "они" - с Н.Н., а ведь он был прекрасно знаком с Ниной Николаевной и не мог не знать о ее роли в жизни Грина. Одно дело - послевоенные вещи, когда Нина Николаевна отбывала срок в лагерях из-за того, что в оккупации работала редактором информационного бюллетеня, выпускаемого фашистами, хотя сама она ничего не писала, а только выполняла техническую часть работы. Там наверняка цензура не пропустила бы ничего, даже если бы и написал. А взять повесть "Черное море", где Грину посвящен небольшой рассказик "Сказочник"... Она написана в 1935 году вскоре после смерти Грина, сгоревшего от рака в 1932 году. Там Нина Николаевна упоминается в одной лишь строчке: "Только две женщины, два человека пленительной простоты были с Грином в дни его смерти - жена и ее старуха мать". И все. Заострение и преувеличение...
Странно, что Алексей Варламов, подробно анализирующий разные работы гриноведов и критику разных периодов, не берется судить о вещах, написанных Паустовским о Грине. Почему? Не хочет выявлять пятна на солнце?
В заключение всего этого вышеизложенного сумбура хочу отметить, что Грин тонюсенькой ниточкой связан и с нашим городом. В 1906 году, когда Грин следовал в ссылку, в Тюмени в пересыльной тюрьме его "партийный" товарищ (эсер!) Наум Быховский (тот самый, что сказал Грину, что из него мог бы выйти писатель) передал ему фальшивый паспорт. С этим паспортом Грин и сбежал вскоре (11 июня 1906 года) благополучно из Туринска, о чем вынужден был в служебной записке департаменту полиции доложить тобольский губернатор.
Вряд ли Тюмень того времени оставила в его сердце сколь угодно значимый след, наверняка она мало тогда отличалась от истово ненавидимой им Вятки.
Интересный парадокс все-таки: романтическая Гринландия родилась на фоне противоречия и острого неприятия Грином своей родины - тихого обывательского города, а схожая с Вяткой своей провинциальностью Тюмень наряду с зародившимися здесь мечтами о море и приключениях оставила в сердце и душе нашего писателя Крапивина теплые воспоминания, и он нашел сказку и романтику именно на этих серых пыльных улочках, заросших лопухами, среди покосившихся деревянных домов и щелястых заборов...
И уж совсем в заключение: воспоминание о прошлогодней поездке и музее Грина в Феодосии.