Еще раз о насилии - открытом и скрытом
Грязные игры художника Т. и развернувшаяся вокруг них оживленная полемика столкнули нас с весьма показательной проблемой. Значительная часть споров о сексуальном насилии в последнее время ведется вокруг известного тезиса «нет всегда значит нет». В результате в центре внимания оказалась женщина, которая на предложение интимной близости ответила отказом, а игнорирование отказа расценила как насилие и готова свою позицию четко артикулировать.
При этом отчасти выносится за скобки то общеизвестное обстоятельство, что добрачная/внебрачная сексуальная активность значительной части нашего общества протекает в совершенно иных условиях. Молодежные сексуальные практики жестоки: девушка, пришедшая без кавалера в место массовых гуляний и развлечений, считается как бы законной добычей; она это обычно знает и в той или иной степени соглашается на правила игры. Разумеется, речь не идет о четких, раз и навсегда прописанных правах каждого на каждую: не будем забывать, что и парень боится унизительного публичного отказа, и девушка может лавировать между потенциальными партнерами. Поэтому всё построено на разного рода ритуальных жестах, высказываниях и намеках, интерпретируемых как обязательства. Пришла на вечеринку... оделась вызывающе... поехала с кем-то к нему домой...
Это мир сексуального насилия? Безусловно, хотя мера интенсивности этого насилия и его откровенности варьируется в широких пределах. Однако именно этот мир становится моделью для различных форм свободного секса - от вольных нравов рабочей слободы до утонченных забав актуальных художников. Обретающиеся в этом мире молодые женщины принимают его правила, соглашаются на них. Напуганные перспективой одиночества, идущие на поводу у друзей и подруг, убежденные в том, что сильный всё равно возьмет свое.
Проблема мне видится в том, что делая акцент на «дала согласие/не дала согласия», мы фактически сдаем этих женщин: они-то не сказали «нет», - по крайней мере, такого «нет», которое можно, что называется, подшить к делу. Ну когда, наконец, поймут: насилие - всегда насилие, возмущаются защитники женских прав. Ну да, ну да, поддакивают наиболее совестливые из защитников Т., мы вообще-то категорически против насилия, есть ведь дешёвые шлюхи, которые и в рот возьмут, и в жопу дадут, без проблем... Наверное, насилие - это диагноз. Как считаете, друзья? В самом деле, а мы как считаем? Готовы мы сказать, что насилие - это только тогда, когда есть отказ, игнорируемый партнером?
Можно, конечно, возразить: разве не справедливо, что мы в первую очередь защищаем тех, кто осознал свое право сказать «нет»? Здесь правда то, что женщина, сказавшая внятное «нет», должна иметь стопроцентную поддержку цивилизованной части общества.
Но дело в том, что вся шовинистическая аргументация десятилетиями отрабатывается в контексте формально добровольных отношений. И лишь когда кто-то нарушает заговор молчания и заявляет о факте насилия, вступает хор голосов, стремящихся вернуть всё в привычную колею: и знала девушка, куда ехала, и оделась не так, и «нет» говорила игриво, да и не говорила вовсе, это она потом выдумала... Многие приличные люди могут этому не то чтобы поверить, но засомневаться - потому что мы прекрасно знаем, что он существует, этот мир, где девушка всегда знает, зачем едет к парню в гости; где правят не «нет» и «да», а система ритуальных жестов и намеков; где рядом с сексом всегда существуют насилие и грубость (со стороны сильного), расчет и шантаж (со стороны слабого). Вот почему создается видимость (а отчасти - не только видимость) массовой солидарности с насильником.
Литератор Н., без которого никто бы, скорее всего, ни о чем не узнал, и девушка, не отказавшаяся, насколько известно, подать заявление, заставили поменять всю оптику. Он вынес сор из избы в ситуации, когда весь расчет был именно на шито-крыто. Ему показалось, что там, за дверью, происходит нечто совершенно недопустимое: угрозы, крики. Он взял, да и вызвал милицию, которая как ни смеялась, а дело свое в известных пределах сделала - приехала, факты зафиксировала и т.д.
Получилось, что Н., сам того, вероятно, не осознавая, сконструировал ситуацию, в которой насилие, которому была верная судьба остаться под спудом, стало зримым для оторопелой общественности. Не случись этого - мы бы и не узнали. Так и думали бы, что Т. иногда по пьяни с бабами жестит, но всё это, в общем, в рамках. По согласию. А чё, многим даже нравится. А тут оказалось, что извлечь обычную выгоду из отсутствия свиделей, сделать большие глаза и сообщить о коварстве партнерши - не получится. Шило, так сказать, вышло из мешка, и мы увидели гештальт во всем его паскудном великолепии. А вот с этим солидаризироваться приличным людям оказалось тяжеловато. Они и не стали.
С одной стороны, это вроде как внушает нам оптимизм в части правовых механизмов (оптимизм сдержанный, потому что я вообще, представьте, не испытываю восторга, когда людей сажают в тюрьму; предпочитаю, когда они воздерживаются от наказуемых поступков). С другой, именно история художника Т. показывает, что мы недооцениваем меру латентного насилия, присутствующего в господствующих (в том числе, увы, и в относительно культурной среде) формах сексуальных отношений. Если мы не найдем способов (легальное принуждение здесь не слишком эффективно) оказать давление на общество в этом отношении, это насилие будет периодически выходить наружу. А мы ведь, насколько я понимаю, хотим, чтобы не было насилия, а не чтобы насильник исправно садился в тюрьму. Как считаете, друзья?
При этом отчасти выносится за скобки то общеизвестное обстоятельство, что добрачная/внебрачная сексуальная активность значительной части нашего общества протекает в совершенно иных условиях. Молодежные сексуальные практики жестоки: девушка, пришедшая без кавалера в место массовых гуляний и развлечений, считается как бы законной добычей; она это обычно знает и в той или иной степени соглашается на правила игры. Разумеется, речь не идет о четких, раз и навсегда прописанных правах каждого на каждую: не будем забывать, что и парень боится унизительного публичного отказа, и девушка может лавировать между потенциальными партнерами. Поэтому всё построено на разного рода ритуальных жестах, высказываниях и намеках, интерпретируемых как обязательства. Пришла на вечеринку... оделась вызывающе... поехала с кем-то к нему домой...
Это мир сексуального насилия? Безусловно, хотя мера интенсивности этого насилия и его откровенности варьируется в широких пределах. Однако именно этот мир становится моделью для различных форм свободного секса - от вольных нравов рабочей слободы до утонченных забав актуальных художников. Обретающиеся в этом мире молодые женщины принимают его правила, соглашаются на них. Напуганные перспективой одиночества, идущие на поводу у друзей и подруг, убежденные в том, что сильный всё равно возьмет свое.
Проблема мне видится в том, что делая акцент на «дала согласие/не дала согласия», мы фактически сдаем этих женщин: они-то не сказали «нет», - по крайней мере, такого «нет», которое можно, что называется, подшить к делу. Ну когда, наконец, поймут: насилие - всегда насилие, возмущаются защитники женских прав. Ну да, ну да, поддакивают наиболее совестливые из защитников Т., мы вообще-то категорически против насилия, есть ведь дешёвые шлюхи, которые и в рот возьмут, и в жопу дадут, без проблем... Наверное, насилие - это диагноз. Как считаете, друзья? В самом деле, а мы как считаем? Готовы мы сказать, что насилие - это только тогда, когда есть отказ, игнорируемый партнером?
Можно, конечно, возразить: разве не справедливо, что мы в первую очередь защищаем тех, кто осознал свое право сказать «нет»? Здесь правда то, что женщина, сказавшая внятное «нет», должна иметь стопроцентную поддержку цивилизованной части общества.
Но дело в том, что вся шовинистическая аргументация десятилетиями отрабатывается в контексте формально добровольных отношений. И лишь когда кто-то нарушает заговор молчания и заявляет о факте насилия, вступает хор голосов, стремящихся вернуть всё в привычную колею: и знала девушка, куда ехала, и оделась не так, и «нет» говорила игриво, да и не говорила вовсе, это она потом выдумала... Многие приличные люди могут этому не то чтобы поверить, но засомневаться - потому что мы прекрасно знаем, что он существует, этот мир, где девушка всегда знает, зачем едет к парню в гости; где правят не «нет» и «да», а система ритуальных жестов и намеков; где рядом с сексом всегда существуют насилие и грубость (со стороны сильного), расчет и шантаж (со стороны слабого). Вот почему создается видимость (а отчасти - не только видимость) массовой солидарности с насильником.
Литератор Н., без которого никто бы, скорее всего, ни о чем не узнал, и девушка, не отказавшаяся, насколько известно, подать заявление, заставили поменять всю оптику. Он вынес сор из избы в ситуации, когда весь расчет был именно на шито-крыто. Ему показалось, что там, за дверью, происходит нечто совершенно недопустимое: угрозы, крики. Он взял, да и вызвал милицию, которая как ни смеялась, а дело свое в известных пределах сделала - приехала, факты зафиксировала и т.д.
Получилось, что Н., сам того, вероятно, не осознавая, сконструировал ситуацию, в которой насилие, которому была верная судьба остаться под спудом, стало зримым для оторопелой общественности. Не случись этого - мы бы и не узнали. Так и думали бы, что Т. иногда по пьяни с бабами жестит, но всё это, в общем, в рамках. По согласию. А чё, многим даже нравится. А тут оказалось, что извлечь обычную выгоду из отсутствия свиделей, сделать большие глаза и сообщить о коварстве партнерши - не получится. Шило, так сказать, вышло из мешка, и мы увидели гештальт во всем его паскудном великолепии. А вот с этим солидаризироваться приличным людям оказалось тяжеловато. Они и не стали.
С одной стороны, это вроде как внушает нам оптимизм в части правовых механизмов (оптимизм сдержанный, потому что я вообще, представьте, не испытываю восторга, когда людей сажают в тюрьму; предпочитаю, когда они воздерживаются от наказуемых поступков). С другой, именно история художника Т. показывает, что мы недооцениваем меру латентного насилия, присутствующего в господствующих (в том числе, увы, и в относительно культурной среде) формах сексуальных отношений. Если мы не найдем способов (легальное принуждение здесь не слишком эффективно) оказать давление на общество в этом отношении, это насилие будет периодически выходить наружу. А мы ведь, насколько я понимаю, хотим, чтобы не было насилия, а не чтобы насильник исправно садился в тюрьму. Как считаете, друзья?