Мой Бахтин
Уникальная личность. У нас в Орле тут кого ни спроси, никто ничего толком сказать не может.
Спроси про Толстого, так сразу: "А, это который писал сложносочиненными (пишется слитно или раздельно?) предложениями!" Или про Пушкина: "Так романтично, так романтично! Его еще потом убили. Из пистолета!" А стоит произнести имя Бахтина, становится слышно, как в голове собеседника ворочаются камни.
Хотя речь о классике, во-первых, о современнике, во-вторых, и о земляке, в-третьих. Для тех орловчан, кто запомнил его мировое имя, могу сообщить и подробности: зовут его Михаил Михайлович, родился в 1895 году в Орле, в доме на ул. Садовой (ныне ул. Горького), из чудом сохранившегося каменного флигеля которого сейчас отстроили особняк под строевский офис с вывеской "музей-кофейня". Чтобы никто ничего не понял. Как, собственно, и случилось: последнего осколка бахтинского имения не стало.
"...Прежде всего остался большой дом в Орле, в котором я родился. Дом вроде усадьбы, там все было, как в усадьбе (...) Я не знаю, цел ли он. Он был деревянный, знаете, как это, с антресолями. Дом большой, там было примерно около тридцати комнат, ну, кажется, с флигелями и с прочим. Дом находился в таком одном из самых дорогих, что ли, районов, угол Садовой и Георгиевской, а в следующем квартале (...) находилось место, где родился Тургенев, ну, примерно в двух шагах от нас. Тут родился он, но дома-то этого уже не было..."
Открываем энциклопедию: "БАХТИН Михаил Михайлович (1895-1975), русский философ, литературовед, теоретик искусства. Историко-теоретические труды, посвященные эпосу, роману, языку, становлению и смене художественных форм...; исследовал полифоническую форму романа ("Проблемы поэтики Достоевского") и народную "смеховую" культуру средневековья ("Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса"); сборник статей "Вопросы литературы и эстетики и др., исследование "К философии поступка"..." Однако частокол терминов не должен нивелировать его значения: его труды на самом деле изучаются во всем мире, и чем дальше, тем больше. Есть уже и самостоятельный раздел мировой филологии - бахтиноведение, и бахтиноведы всех стран где-то регулярно соединяются, умно рассуждая о рассудочных построениях, впадая в библейскую серьезность как в маразм.
Можно долго и неубедительно перечислять характерные признаки мирового гения с угла Садовой и Георгиевской, здесь же довольно будет сказать, что Умберто Эко, итальянский писатель, знакомый орловским жителям гораздо лучше, чем Бахтин, - по роману и одноименному фильму с Шоном Коннери "Имя розы" - изучал культуру XIV века по Бахтину. Однако мой Бахтин начался не с францисканского монаха "Имени розы", не с перечисления подтирок Гаргантюа, и даже не с орловского дворика на углу нынешних Горького и Тургеневской, куда прямиком из роддома, укутанного в четыре пеленки и три одеяла, привезли и меня самого (соседний подъезд с бахтинским флигелем).
Мой Бахтин начался с карнавала.
В конце 80-х, увлекаясь латиносами, прослышал я, что замечательному колумбийскому писателю Габриэлю Г. Маркесу, по его собственному признанию, про его родной карнавал и вообще всю карнавальную культуру что-либо путное сумел сказать только некий русский филолог Бахтин. А про Бахтина кадетский корпус в Орле уже к тому времени вспомнили. Сопоставил. И так узнал про Михаила Михайловича.
"...из семьи дворянской и очень древней... по документам с XIV века... семья наша тогда уже была захудалой... Дело в том, что мой прапрадед был бригадир екатерининских времен - он генерал бригадный... который три тысячи душ своих пожертвовал специально на создание одного из первых в России кадетских корпусов... имени Бахтина Орловский кадетский корпус... он положил начало нашего разорения".
Не слишком толстую книгу "Франсуа Рабле и народная культура..." я изучал года три, не меньше. Я впитывал ее гомеопатическими дозами, абзацами, отдельными терминами, переходя к следующей дозе не раньше, чем прорастет предыдущая. "Правда смеха", "амбивалентность", "событие бытия"... Приятно, до слюнок, произносить: "Человек вкушает мир. Это не биологический животный акт, а событие социальное: поглощение завоеванного мира". А - образ беременной старухи? Сама модель мироздания: "Этот образ (гротескного тела - А.Ч.) состоит из провалов и выпуклостей, являющихся уже другим зачатым телом, это проходной двор вечно обновляющейся жизни, неисчерпаемый сосуд смерти и зачатия".
Может быть, что это - квинтэссенция средневекового мироощущения, как и всякого народного самочувствия, всей площадной культуры. Может быть, что это - разомкнутый мир Франсуа Рабле и ключ к пониманию его гротеска. Может быть, что "корабль дураков" европейского карнавала и, если хотите, русской масленицы, плавает именно по этим площадям. Наверное, так и есть. Но для меня это все-таки - Бахтин. Михаил Михайлович.
Мир, каким я его знал, развалился надвое. На до Бахтина, и после. Или, если сказать по-бахтински, стал амбивалентным: двуединым, несовершенным, незавершенным, разомкнутым, а тем самым - живым. Жесткие схемы, на которых до сих пор зиждилась цивилизация, предстали как мертвые. И даже больше: понятия "культура" и "цивилизация" окончательно разошлись.
Что-то все же случилось тогда, в это хваленое Возрождение. Причем это было нечто противоположное возрождению, ведь именно тогда народы стали превращаться в нации. Культура начала вырождаться в цивилизацию. Была сочная, ядреная культура, стала... Бледно-розовая романтика. Откровенное глумление превратилось в гламур. Органы бессмертия стали верхом непристойности. Брань была битвой, а обернулась хамством. Любовь выродилась в секс, да еще безопасный (от детей!). "Игра верха и низа", когда "небо и земля сливаются в одно целое", закончилась.
Не Рабле, а именно кабинетный ученый, сухарь Бахтин в тридцатые-шестидесятые годы XX века вспомнил эти хорошо забытые истины. После Бахтина площади для ханжества заметно поубавилось. Впрочем, ханже не много-то и надо...
"(Люди Средневековья) понимали, что за смехом никогда не таится насилие, что смех не воздвигает костров, что лицемерие и обман никогда не смеются, а надевают серьезную маску, что смех не создает догматов и не может быть авторитарным... Поэтому стихийно не доверяли серьезности и верили праздничному смеху".
Так сказал Бахтин. Серьезный человек.