Про языковые картины мира
Попалась беседа с философом Андреем Смирновым, специалистом по мусульманской культуре и философии. Разговор, интересный и сам по себе, вызвал несколько ассоциаций из совсем других авторов.
Перекличка первая - о предметах и процессах, о предметности и процессуальности.
Андрей Смирнов Преодоление фальсафы ... Арабский текст и мышление, использующее арабский язык, устроены по-другому, не так, как мы к тому привыкли. И самое интересное было для меня и для моих коллег (я не один работал над этим вопросом) понять, а что же там такого, что устроено «не так». И как донести философское богатство арабского текста до европейского читателя. В результате занятий классическими текстами арабо-мусульманской культуры я пришел к определенным выводам. Привычное нам мышление, то мышление, основа которого заложена греками и которое затем развивалось и разрабатывалось всей западной цивилизацией, построено на том, что можно назвать субстанциальным взглядом на мир.
- Что это значит?
- Попробуем описать окружающие нас предметы. Стол - коричневый, чашка - белая, лист бумаги - прямоугольный. Вы не можете мне указать на коричневость, белизну, прямоугольность, легкость, умность и прочие качества сами по себе. Они всегда существуют как прилепленные к чему-то. То, к чему они прилеплены, и есть субстанция. А эти все качества называются акциденциями, случайными признаками. И весь наш взгляд на мир - это взгляд на некую совокупность качеств, которые существуют не сами по себе, а прилеплены к тому, что мы называем вещами. А под словом «вещь» мы всегда подразумеваем некоторую субстанцию.
На этом стоит европейская философия. И это отражается в нашем языке. Возьмите какой-нибудь ряд слов, которые имеют один и тот же корень. Например, «дом», «домашний», «одомашнивать», «одомашненный». И ответьте на вопрос: какое из этих слов главное? Дом, конечно. Или слово «дерево» - получите ряд «деревянный», «деревенеть», «одеревеневший» и так далее. Так какое слово тут главное? Дерево. То есть вы, как правило, назовете главным то слово, которое обозначает субстанцию, слово, к которому лепятся слова, обозначающие его качества. Скажем, домашний - это некоторое качество, которое лепится к дому. Одомашнивать - это некоторое действие, которое приводит вас опять к дому. Так устроено наше понимание слов языка.
А в арабском языке доминирует процессуальный взгляд на мир. Не субстанция подпорка для букета качеств, а процесс, к которому тянутся, к которому естественно примыкают действователи и претерпевающие воздействие. Тогда окружающий нас мир - это собрание процессов. И то, что мы видим в мире, прилепливается к процессу точно так же, как качество прилепливается нами к субстанции.
Лексика, которая связана с процессуальностью, в арабском языке занимает неизмеримо большее место, чем в русском языке. Соответственно, мир видится по-другому, мир выстраивается по-другому и для стихийного языкового сознания, и затем в теоретической рефлексии.
И когда это понимаешь, тогда текст начинает становиться живым, работающим. Это невозможно отразить в переводе так, чтобы читатель просто прочитал русский текст и сразу все понял. Потому что наш язык не процессуальный. Но это можно объяснить.
- А вы можете привести пример языкового ряда, который бы проиллюстрировал привязанность арабского языка к процессуальности?
- Например, мы говорим «сидящий» или «сидевший», указывая на настоящее или прошедшее время, на совершенность или несовершенность действия. В арабском же имя действователя (оно соответствует русскому причастию) не указывает на время. Также и имя претерпевающего. А также и имя самого процесса. Эта тройка: имя действователя, имя претерпевающего и процесс, стягивающий их воедино, в арабском языке вынесены из потока времени, не указывают на временные изменения.
Одна из стандартных ошибок при переводе с русского на арабский, когда берут русскую фразу, предположим, «Я хочу пойти в кино», и так и переводят ее на арабский, используя местоимение «я» и глагол «ходить». Это будет правильно, но сам араб сказал бы по-другому - «Я хочу хождение в кино», употребив «хождение» как имя процесса. Или же по-русски мы скажем: «Я хочу сесть». А по-арабски надо сказать: «Я хочу сидение», опять употребив имя процесса. И так далее.
Эта процессуальная лексика, оказывается, предпочтительнее для арабского языка и для хорошего арабского стиля, нежели глагольная и субстанциальная лексика. Мышление, использующее этот язык, может фиксировать мир как процесс, может видеть основание устойчивости мира в процессе - то, что со времен греков мы считаем невозможным, связывая процесс с протеканием во времени, а значит, с неустойчивостью. А здесь, напротив, устойчивость может быть найдена именно как процессуальная. Это задает совершенно иное направление философскому и научному мышлению, и это объясняет, почему мы испытываем некоторое ощущение странности, когда всерьез вчитываемся в тексты, созданные таким мышлением.
-----------
Виктор Сергеев. Задача понимания (беседа в журнале "Компьютерра")
Виктор Михайлович, речь пойдет о неких базовых принципах организации человеческого мышления. Согласно развиваемой вами теории, существует несколько принципиально различных способов "обработки информации" в сознании человека...
- Точнее говоря, несколько форм описания, или осознания, если угодно, изменений, происходящих в окружающей человека действительности. Эти формы можно классифицировать на основе идей, выдвинутых классиками искусственного интеллекта (для решения совсем других задач!). При этом выясняется очень существенная вещь: оказывается, что в различных культурах доминируют различные формы описания изменений.
Рассмотрим, скажем, западную культуру, то есть культуру, которая сложилась в Европе, по-видимому, где-то к XI-XII веку. Это общество развивалось в очень жестких институциональных рамках. Структура общественных отношений того времени - феодальных отношений - есть форма контракта между людьми. Причем написанного контракта, существовавшего в виде документа (это, конечно, были контракты между феодалами - вассальная присяга, например). Во всех странах Западной и Северной Европы общество было совершенно эксплицитно построено на контракте. За исключением Скандинавии, где ситуация немножко другая, но... в Скандинавию это просто позже пришло.
Почему же в Европе возникла именно такая структура отношений?
- Это очень сильно связано с религией, а также с римским наследием, с культурой права - писаного права, с культурой строгого определения процедуры. Важнейшую роль играла фиксация прав собственности. А значит, и фиксация любых изменений в праве собственности. Ведь в Италии или во Франции можно найти документы на права собственности тысячелетней давности, которые до сих пор сохраняют свою силу. Все бумаги лежат, все документировано. Благодаря этому общество оказывается очень формализованным. Структурные отношения начинают доминировать как способы представления любых изменений. Что значит, что что-то изменилось? Это значит, что изменение должно быть зафиксировано на бумаге.
Того, что не записано, будто и не было?..
- Ну да. Если печать не поставлена, подписи нет, то ничего как бы и не было. Какова же структура мышления людей, которые так думают? Для них ситуации должны очень жестко разделяться на такие, которые могут случиться, и на те, которые уже есть. Для этого должны существовать средства идентификации того, что есть. Характерный пример: что такое право собственности? Это бумага, которая передана, подписана. После того, как подпись ставится, это есть. Допустим, вы совершаете покупку. Дом еще не ваш. Вы деньги заплатили, но документа нет. Вы получаете документ с подписями - и в этот момент статус меняется. И весь мир представляется, как цепь таких изменений, каждое из которых жестко фиксировано. Это способ мышления. Мир описывается как процедура. Процедура - это и есть дискретные переходы от одного состояния к другому. Здесь главное - фиксация отдельных, дискретных состояний мира, которые между собой связаны. Процедуру надо рассматривать как временную последовательность. И в западной культуре такое представление само собой, неявно, присутствует при обдумывании и даже осознании любых изменений. Это очень жестко связано, по-видимому, с представлениями о правах собственности.
... такая крайняя институционализация "процесса распределения благодати", а следовательно, и "процесса спасения", по-видимому, восходит к наработанным в практике римского права критериям. Там, где римское наследие осталось, оно очень сильно повлияло на характер церкви. А через это - на весь характер культуры.
С другой стороны, в восточном христианстве все устроено совсем иначе. Церковь у нас, как известно, никаких благ не распределяет. Индульгенции в православной церкви невозможно себе представить! Абсолютно невозможно. Да и роль самой церкви в спасении души не очень велика. Ведь любой злодей будет спасен, если он, пусть даже в самый последний миг своей жизни, обратится к Богу и искренне раскается. Самое главное, чтобы он искренне изменился! Не ради того, чтобы уйти от грядущих мук, - надо, чтобы он действительно понял, что он поступал неправильно! Надо, чтобы он изменил свою сущность, - и тогда свет Божий проливается на него вне зависимости от чего бы то ни было. В том числе и от Церкви. А в католическом варианте без контроля со стороны "банка", то есть его "служащих", ничего подобного произойти не может. Но что это означает? Только то, что изменения рассматриваются совершенно по-другому. В православной традиции они не фиксируются, и ни о какой фиксации не может идти речь - это же непрерывный процесс. В крайнем случае можно говорить об изменении, имеющем характер метаморфозы. То есть был одним человеком - и просто вдруг стал другим человеком! Но это не структурные изменения, они не формализуются! Их нельзя разбить на части, изменяется все сразу. Вот Раскольников - был преступник, и вдруг понял какую-то высшую истину.
Ясно, что при таком взгляде на изменения любой процесс, с которым имеет дело государство, организация и т. д., будет рассматриваться отнюдь не в структурной перспективе. Будут выделены некоторые индикаторы, и будет наблюдаться уровень этих индикаторов. Типичным примером является "процент выполнения плана". Как характеризовать производственный процесс? Хорошо он идет или нет? Придумали способ: директор завода должен докладывать, какой процент плана он выполнил. В соответствии с этим он получает поощрения или кары.
То есть процессуальный характер таких вещей проявлялся в советское время, несмотря на то, что и православие подверглось тяжелейшим ударам, и вообще вся общественная жизнь была радикально переломана? Все сломалось, а это...
- ...Да, все сломалось, а это не сломалось! Более того, возьмите любой современный президентский указ, и вы увидите, что он написан процессуально. Пример: "необходимо усилить борьбу с преступностью".
Совокупность неопределимых целей...
- Да. Усилить надо, и все. Не ясно, что такое "преступность", что такое "усилить"... Может быть, это предполагает, что до выхода указа известные преступления не фиксировались? Что тех преступников, которые были известны, раньше не ловили? "Необходимо повысить степень раскрываемости преступлений" - значит, надо научиться лучше соображать, чем раньше? И нет никакой разницы в структуре текста между президентскими указами и постановлениями ЦК и Совмина.
А если посмотреть царские указы?
- Все то же самое. Это же стиль мышления! Если вы рассматриваете изменения в мире как текущий процесс, то ничего другого вы не придумаете. Вот течет река. Вы можете только сказать: необходимо понизить уровень воды в реке. Для этого можно канал вырыть, например, - но это не описывается здесь. Это спускается на какой-то другой уровень.
...
В ходе переговоров между СССР и США о запрещении ядерных испытаний на земле, в воздухе и под водой для американской стороны была характерна процедурная схема, для советской - процессуальная. Это ясно видно из устройства когнитивных карт - графов, характеризующих позиции и аргументы сторон.
Когнитивная карта - это способ наглядного кодирования широко понимаемых причинно-следственных связей в аргументации, развиваемой в данном тексте.
Процедурное кодирование изображает концепции автора узлами, а причинные (или квазипричинные) связи - стрелками, соединяющими узлы. Стрелки снабжены знаками: плюс означает такие связи, как "ведет к", "дает вклад в"; минус - связи типа "ухудшает", "усугубляет", "подавляет"; ноль указывает на явное утверждение об отсутствии связи между узлами (вообще здесь используется восьмизначная логика, но мы не вдаемся в дальнейшие подробности). В результате тексту сопоставляется геометрический объект - диграф (directed graph, digraph). К диграфам можно применять некоторые математические операции, в том числе связанные с алгеброй матриц, для того чтобы проследить взаимосвязь различных концепций в данном тексте.
Процессуальное кодирование отображает представленные в тексте авторские концепции в форме взаимодействия процессов. Каждый процесс имеет вид вертикальной стрелки, идущей от "начальной точки" (изображающей событие или цепь событий; это может быть, к примеру, Октябрьская Революция или Великая Отечественная война) к некоторому "результату". "Результаты", в отличие от характерных для процедурного кодирования "целей", обычно носят неопределенный, метафорический характер (например, "победа коммунизма").
С течением времени интенсивность процессов может изменяться в зависимости от активности тех или иных участников (actors), чей вклад в развитие каждого процесса также характеризуется знаками. Положительный вклад усиливает процесс, отрицательный - ослабляет. Например, на рис. 1 "сохранение запасов ядерного оружия в СССР и США" препятствует процессу ядерного разоружения. Большую роль играют примеры, приводимые автором текста.
Формально кодирование для любого текста можно проводить на основе как процедурного, так и процессуального подходов. Однако если текст не носит, например, процедурного характера, его процедурная когнитивная карта окажется "тривиальной" - она будет, как правило, набором не связанных между собой стрелок. Точно так же и применение процессуального кодирования к процедурному тексту не дает интересных результатов.
Принципиально важно, что воспроизводимость когнитивных карт очень велика. Примерно 80-90 процентов операторов строят по одному и тому же тексту одинаковые карты, руководствуясь кратко описанными выше правилами.
...
Семиотика - это общая наука о знаковых системах, она гораздо шире, чем, например, лингвистика; семантика, синтаксис, прагматика - части семиотики. Так вот, если говорить о логических средствах описания изменений, то из довольно общих семиотических конструкций следует, что существует три базисных типа таких средств. Эти три базисных типа в общем соответствуют знаменитому семиотическому треугольнику: имя, объект, структура.
Например, вы можете описывать изменения как изменения состава множества: у вас есть множество имен, вы вынимаете один из элементов (если бы у него не было имени, вы не могли бы к нему обратиться, с конструктивной точки зрения) - ситуация меняется. То есть можно рассматривать в качестве единиц описания изменений имена, а в качестве теории описания изменений - теорию множеств. Это вполне нормальная логика - можно складывать множества, пересекать, вынимать элементы. В семиотическом треугольнике это соответствует вершине, связанной с именем объекта.
Но помимо этого есть еще сам объект. Что такое объект? Объект - вещь зыбкая, прежде всего. Это неформальная вещь. Что он собой представляет, мы толком никогда не знаем, потому что ни один объект не можем вычерпать до конца - сколько бы мы его ни описывали. Предположим, мы его захотим описывать перечислением свойств. Можем ли мы для реального объекта перечислить все его свойства? Нет, конечно. И объект, описанный как бесконечная потенциальность свойств, тоже может меняться. Какие-то потенциальные свойства могут пропадать, какие-то могут появляться, причем мы не в состоянии контролировать это на теоретико-множественном уровне. В этом случае мы можем говорить о процессе. Типичный пример процесса: река течет. Это означает, что вода в данном месте изменяется: какие-то сучья, какая-то грязь, которых раньше не было, приплывают, а потом вода снова станет чистой и т. д. Но полного описания этих изменений мы дать не можем, мы можем только описывать его какими-то общими параметрами. В случае реки мы можем описать ее уровнем воды в реке. Для нас это важно - потому что вдруг вода выйдет за пределы гранитной набережной и начнет город заливать. Можем описывать ее чистотой - мы ведь эту воду пьем, в конце концов, и это для нас важно. Тогда описанием процесса будет описание континуального (непрерывного) изменения этих параметров.
И есть третья вещь, которая соответствует в семиотическом треугольнике тому, что я бы назвал структурой. Традиционно это переводят как смысл; у Фреге, у Соссюра вы найдете это понятие. Но против слова "смысл" будут решительно возражать психологи, потому что у них свое представление о том, что такое смысл, - у них смысл имеет, скорее, объектный характер, они считают, что смысл - это нечто неисчерпаемое. Лучше будем говорить "структура". Структуры - это не просто множества имен и это не объекты. К ним как раз относятся такие вещи, как фреймы. Структуры - это топологически связанные роли.
То есть опять геометрия?
- Да, это своего рода геометрия. Структуры всегда представимы геометрически. Графами, скажем. И можно представлять изменение как изменение структуры. Вообще говоря, эти языки отчасти взаимопереводимы. Вы можете рассмотреть структуру как множество; в математике есть теория структур, где они рассматриваются как некие совокупности пересечений и объединений, надстроенные над множествами. Структуру можно нарисовать в виде графа или, с другой стороны, перечислить вершины и ребра графа как элементы множества, ввести там какие-то простые отношения и получить тот же объект. Точно так же процесс изменения какого-то вектора, зависящего от времени, вы тоже можете теоретико-множественно описать. Но дело тут в наглядности и удобстве. Поэтому эти три описания не взаимоисключающие, но в некоторых случаях одни более экономны и удобны, чем другие. Иногда, например, гораздо выгоднее описывать геометрически, потому что из теоретико-множественных описаний просто ничего не видно. Попробуйте извлечь топологические свойства из теоретико-множественного описания! А если все нарисовано, топологические свойства сразу видны: скажем, связен граф или нет.
Все это звучит довольно тривиально, но я хочу еще раз подчеркнуть важный экспериментальный факт: в различных культурах доминируют различные формы описания изменений. Почему это важно? Например, для того чтобы успешно вести переговоры, сторонам необходимо эти формы так или иначе согласовать. Используя технику так называемых когнитивных карт, можно проследить на конкретных примерах, как в процессе переговоров эти формы изменяются.
----------------
Хорхе Луис Борхес Тлен, Укбар, Орбис Терциус
... Вначале полагали, будто Тлен - это сплошной хаос, безответственный разгул воображения; теперь известно, что это целый мир и что сформулированы, хотя бы предварительно, управляющие им внутренние законы. Кажущиеся противоречия Одиннадцатого Тома - это, могу уверить, краеугольный камень доказательства существования и других томов - такая явная, четкая упорядоченность соблюдена в его изложении. Популярные журналы, с извинительным для них увлечением, сделали общим достоянием зоологию и топографию Тлена - думаю, что прозрачные тигры и кровавые башни, пожалуй, не заслуживают постоянного внимания всех людей. Попрошу лишь несколько минут, чтобы изложить концепцию мира в Тлене.
Юм заметил - и это непреложно, - что аргументы Беркли не допускают и тени возражения и не внушают и тени убежденности.
Это суждение целиком истинно применительно к нашей земле и целиком ложно применительно к Тлену. Народы той планеты от природы идеалисты. Их язык и производные от языка - религия, литература, метафизика - предполагают исходный идеализм. Мир для них - не собрание предметов в пространстве, но пестрый ряд отдельных поступков. Для него характерна временная, а не пространственная последовательность. В предполагаемом Ursprache[16] Тлена, от которого происходят «современные» языки и диалекты, нет существительных, в нем есть безличные глаголы с определениями в виде односложных суффиксов (или префиксов) с адвербиальным значением. Например: нет слова, соответствующего слову «луна», но есть глагол, который можно было бы перевести «лунить» или «лунарить». «Луна поднялась над рекой» звучит «хлер у фанг аксаксаксас мле» или, переводя слово за словом, «вверх над постоянным течь залунело».
Вышесказанное относится к языкам южного полушария. В языках полушария северного (о праязыке которых в Одиннадцатом Томе данных очень мало) первичной клеткой является не глагол, а односложное прилагательное. Существительное образуется путем накопления прилагательных. Не говорят «луна», но «воздушное-светлое на темном-круглом» или «нежном-оранжевом» вместо «неба» или берут любое другое сочетание. В избранном нами примере сочетания прилагательных соответствуют реальному объекту - но это совершенно не обязательно. В литературе данного полушария (как в реальности Мейнонга) царят предметы идеальные, возникающие и исчезающие в единый миг по требованию поэтического замысла. Иногда их определяет только одновременность. Есть предметы, состоящие из двух качеств - видимого и слышимого: цвет восхода и отдаленный крик птицы. Есть состоящие из многих: солнце и вода против груди пловца; смутное розовое свечение за закрытыми веками, ощущения человека, отдающегося течению реки или объятиям сна. Эти объекты второй степени могут сочетаться с другими; с помощью некоторых аббревиатур весь процесс практически может быть бесконечен. Существуют знаменитые поэмы из одного огромнейшего слова. В этом слове интегрирован созданный автором «поэтический объект». Тот факт, что никто не верит в реальность существительных, парадоксальным образом приводит к тому, что их число бесконечно. В языках северного полушария Тлена есть все имена существительные индоевропейских языков - и еще много сверх того.
Можно без преувеличения сказать, что классическая культура Тлена состоит всего лишь из одной дисциплины-психологии. Все прочие ей подчинены. Я уже говорил что обитатели этой планеты понимают мир как ряд ментальных процессов, развертывающихся не в пространстве, а во временной последовательности. Спиноза приписывает своему беспредельному божеству атрибуты протяженности и мышления; в Тлене никто бы не понял противопоставления первого (характерного лишь для некоторых состояний) и второго - являющегося идеальным синонимом космоса. Иначе говоря: они не допускают, что нечто пространственное может длиться во времени. Зрительное восприятие дыма на горизонте, а затем выгоревшего поля, а затем полупогасшей сигары, причинившей ожог, рассматривается как пример ассоциации идей. Этот тотальный монизм, или идеализм, делает всякую науку неполноценной. Чтобы объяснить (или определить) некий факт, надо связать его с другим; такая связь, по воззрениям жителей Тлена, является последующим состоянием объекта, которое не может изменить или пояснить состояние предшествующее. Всякое состояние ума ни к чему не сводимо: даже простой факт называния - id est[17] классификации - приводит к искажению. Отсюда можно было бы заключить, что в Тлене невозможны науки и даже просто рассуждение. Парадокс заключается в том, что науки существуют, и в бесчисленном количестве. С философскими учениями происходит то же, что с существительными в северном полушарии. Тот факт, что всякая философия - это заведомо диалектическая игра, некая Philosophie des Als Ob[18], способствовал умножению систем. Там создана пропасть систем самых невероятных, но с изящным построением или сенсационным характером. Метафизики Тлена не стремятся к истине, ни даже к правдоподобию - они ищут поражающего. По их мнению, метафизика - это ветвь фантастической литературы. Они знают, что всякая система есть не что иное, как подчинение всех аспектов мироздания какому-либо одному.
Даже выражение «все аспекты» не годится, ибо предполагает невозможное сочетание мига настоящего и мигов прошедших. Также недопустимо и множественное число - «миги прошедшие», - ибо этим как бы предполагается невозможность иного представления…
Одна из философских школ Тлена пришла к отрицанию времени: по ее рассуждению, настоящее неопределенно, будущее же реально лишь как мысль о нем в настоящем[19]. Другая школа заявляет, что уже «все время» прошло и наша жизнь - это туманное воспоминание или отражение - конечно, искаженное и изувеченное - необратимого процесса. Еще одна школа находит, что история мира - а в ней история наших жизней и мельчайших подробностей наших жизней - записывается неким второстепенным богом в сговоре с демоном. Еще одна - что мир можно сравнить с теми криптограммами, в которых не все знаки наделены значением, и истинно только то, что происходит через каждые триста ночей. Еще одна - что, пока мы спим здесь, мы бодрствуем в ином мире, и, таким образом, каждый человек - это два человека.
Среди учений Тлена ни одно не вызывало такого шума, как материализм. Некоторые мыслители сформулировали и его - скорее пылко, чем ясно, - в порядке некоего парадокса. Чтобы легче было понять сие непостижимое воззрение, один ересиарх одиннадцатого века[20] придумал софизм с девятью медными монетами, скандальная слава которого в Тлене сравнима с репутацией элеатских апорий. Есть много версий этого «блестящего рассуждения», в которых указываются различные количества монет и нахождений; привожу самую распространенную.
«Во вторник Х проходит по пустынной дороге и теряет девять медных монет. В четверг Y находит на дороге четыре монеты, слегка заржавевшие из-за случившегося в среду дождя. В пятницу Z обнаруживает на дороге три монеты. В ту же пятницу утром Х находит две монеты в коридоре своего дома». Ересиарх хотел из этой истории сделать вывод о реальности - id est непрерывности бытия - девяти найденных монет. Он утверждал: «Абсурдно было бы думать, будто четыре из этих монет не существовали между вторником и четвергом, три монеты - между вторником и вечером пятницы и две - между вторником и утром пятницы. Логично же думать, что они существовали - хотя бы каким-то потаенным образом, для человека непостижимым, - во все моменты этих трех отрезков времени».
Язык Тлена был не пригоден для формулирования этого парадокса - большинство так и не поняло его. Защитники здравого смысла сперва ограничились тем, что отказались верить в правдоподобие анекдота. Они твердили, что это-де словесное жульничество, основанное на необычном употреблении двух неологизмов, не закрепленных обычаем и чуждых строгому логическому рассуждению, а именно глаголов «находить» и «терять», заключающих в себе предвосхищение основания, ибо они предполагают тождество первых девяти монет и последующих. Они напоминали, что всякое существительное (человек, монета, четверг, среда, дождь) имеет только метафорическое значение. Изобличалось коварное описание «слегка заржавевшие из-за случившегося в среду дождя», где предполагается то, что надо доказать: непрерывность существования четырех монет между вторником и четвергом. Объяснилось, что одно дело «подобие» и другое - «тождество», и было сформулировано некое reductio ad absurdum[21] или гипотетический случай, когда девять человек девять ночей подряд испытывают сильную боль. Разве не нелепо, спрашивали, предполагать, что эта боль всегда одна и та же?[22] Говорили, что у ересиарха была лишь одна побудительная причина - кощунственное намерение приписать божественную категорию «бытия» обычным монетам - и что он то отрицает множественность, то признает ее. Приводился аргумент: если подобие предполагает тождество, следовало бы также допустить, что девять монет - это одна-единственная монета.
Невероятным образом эти опровержения были еще не последними. Через сто лет после того, как проблема была сформулирована, мыслитель, не менее блестящий, чем ересиарх, но принадлежавший к ортодоксальной традиции, высказал чрезвычайно смелую гипотезу. В его удачном предположении утверждается, что существует один-единственный субъект, что неделимый этот субъект есть каждое из существ вселенной и что все они суть органы или маски божества. Х есть Y и Z. Z находит три монеты, так как вспоминает, что они потерялись у X; Х обнаруживает две монеты в коридоре, так как вспоминает что остальные уже подобраны… Из Одиннадцатого Тома явствует, что полная победа этого идеалистического пантеизма была обусловлена тремя основными факторами: первый - отвращение к солипсизму; второй - возможность сохранить психологию как основу наук; третий - возможность сохранить культ богов. Шопенгауэр (страстный и кристально ясный Шопенгауэр) формулирует весьма близкое учение в первом томе «Parerga und Paralipomena»[23].
Перекличка первая - о предметах и процессах, о предметности и процессуальности.
Андрей Смирнов Преодоление фальсафы ... Арабский текст и мышление, использующее арабский язык, устроены по-другому, не так, как мы к тому привыкли. И самое интересное было для меня и для моих коллег (я не один работал над этим вопросом) понять, а что же там такого, что устроено «не так». И как донести философское богатство арабского текста до европейского читателя. В результате занятий классическими текстами арабо-мусульманской культуры я пришел к определенным выводам. Привычное нам мышление, то мышление, основа которого заложена греками и которое затем развивалось и разрабатывалось всей западной цивилизацией, построено на том, что можно назвать субстанциальным взглядом на мир.
- Что это значит?
- Попробуем описать окружающие нас предметы. Стол - коричневый, чашка - белая, лист бумаги - прямоугольный. Вы не можете мне указать на коричневость, белизну, прямоугольность, легкость, умность и прочие качества сами по себе. Они всегда существуют как прилепленные к чему-то. То, к чему они прилеплены, и есть субстанция. А эти все качества называются акциденциями, случайными признаками. И весь наш взгляд на мир - это взгляд на некую совокупность качеств, которые существуют не сами по себе, а прилеплены к тому, что мы называем вещами. А под словом «вещь» мы всегда подразумеваем некоторую субстанцию.
На этом стоит европейская философия. И это отражается в нашем языке. Возьмите какой-нибудь ряд слов, которые имеют один и тот же корень. Например, «дом», «домашний», «одомашнивать», «одомашненный». И ответьте на вопрос: какое из этих слов главное? Дом, конечно. Или слово «дерево» - получите ряд «деревянный», «деревенеть», «одеревеневший» и так далее. Так какое слово тут главное? Дерево. То есть вы, как правило, назовете главным то слово, которое обозначает субстанцию, слово, к которому лепятся слова, обозначающие его качества. Скажем, домашний - это некоторое качество, которое лепится к дому. Одомашнивать - это некоторое действие, которое приводит вас опять к дому. Так устроено наше понимание слов языка.
А в арабском языке доминирует процессуальный взгляд на мир. Не субстанция подпорка для букета качеств, а процесс, к которому тянутся, к которому естественно примыкают действователи и претерпевающие воздействие. Тогда окружающий нас мир - это собрание процессов. И то, что мы видим в мире, прилепливается к процессу точно так же, как качество прилепливается нами к субстанции.
Лексика, которая связана с процессуальностью, в арабском языке занимает неизмеримо большее место, чем в русском языке. Соответственно, мир видится по-другому, мир выстраивается по-другому и для стихийного языкового сознания, и затем в теоретической рефлексии.
И когда это понимаешь, тогда текст начинает становиться живым, работающим. Это невозможно отразить в переводе так, чтобы читатель просто прочитал русский текст и сразу все понял. Потому что наш язык не процессуальный. Но это можно объяснить.
- А вы можете привести пример языкового ряда, который бы проиллюстрировал привязанность арабского языка к процессуальности?
- Например, мы говорим «сидящий» или «сидевший», указывая на настоящее или прошедшее время, на совершенность или несовершенность действия. В арабском же имя действователя (оно соответствует русскому причастию) не указывает на время. Также и имя претерпевающего. А также и имя самого процесса. Эта тройка: имя действователя, имя претерпевающего и процесс, стягивающий их воедино, в арабском языке вынесены из потока времени, не указывают на временные изменения.
Одна из стандартных ошибок при переводе с русского на арабский, когда берут русскую фразу, предположим, «Я хочу пойти в кино», и так и переводят ее на арабский, используя местоимение «я» и глагол «ходить». Это будет правильно, но сам араб сказал бы по-другому - «Я хочу хождение в кино», употребив «хождение» как имя процесса. Или же по-русски мы скажем: «Я хочу сесть». А по-арабски надо сказать: «Я хочу сидение», опять употребив имя процесса. И так далее.
Эта процессуальная лексика, оказывается, предпочтительнее для арабского языка и для хорошего арабского стиля, нежели глагольная и субстанциальная лексика. Мышление, использующее этот язык, может фиксировать мир как процесс, может видеть основание устойчивости мира в процессе - то, что со времен греков мы считаем невозможным, связывая процесс с протеканием во времени, а значит, с неустойчивостью. А здесь, напротив, устойчивость может быть найдена именно как процессуальная. Это задает совершенно иное направление философскому и научному мышлению, и это объясняет, почему мы испытываем некоторое ощущение странности, когда всерьез вчитываемся в тексты, созданные таким мышлением.
-----------
Виктор Сергеев. Задача понимания (беседа в журнале "Компьютерра")
Виктор Михайлович, речь пойдет о неких базовых принципах организации человеческого мышления. Согласно развиваемой вами теории, существует несколько принципиально различных способов "обработки информации" в сознании человека...
- Точнее говоря, несколько форм описания, или осознания, если угодно, изменений, происходящих в окружающей человека действительности. Эти формы можно классифицировать на основе идей, выдвинутых классиками искусственного интеллекта (для решения совсем других задач!). При этом выясняется очень существенная вещь: оказывается, что в различных культурах доминируют различные формы описания изменений.
Рассмотрим, скажем, западную культуру, то есть культуру, которая сложилась в Европе, по-видимому, где-то к XI-XII веку. Это общество развивалось в очень жестких институциональных рамках. Структура общественных отношений того времени - феодальных отношений - есть форма контракта между людьми. Причем написанного контракта, существовавшего в виде документа (это, конечно, были контракты между феодалами - вассальная присяга, например). Во всех странах Западной и Северной Европы общество было совершенно эксплицитно построено на контракте. За исключением Скандинавии, где ситуация немножко другая, но... в Скандинавию это просто позже пришло.
Почему же в Европе возникла именно такая структура отношений?
- Это очень сильно связано с религией, а также с римским наследием, с культурой права - писаного права, с культурой строгого определения процедуры. Важнейшую роль играла фиксация прав собственности. А значит, и фиксация любых изменений в праве собственности. Ведь в Италии или во Франции можно найти документы на права собственности тысячелетней давности, которые до сих пор сохраняют свою силу. Все бумаги лежат, все документировано. Благодаря этому общество оказывается очень формализованным. Структурные отношения начинают доминировать как способы представления любых изменений. Что значит, что что-то изменилось? Это значит, что изменение должно быть зафиксировано на бумаге.
Того, что не записано, будто и не было?..
- Ну да. Если печать не поставлена, подписи нет, то ничего как бы и не было. Какова же структура мышления людей, которые так думают? Для них ситуации должны очень жестко разделяться на такие, которые могут случиться, и на те, которые уже есть. Для этого должны существовать средства идентификации того, что есть. Характерный пример: что такое право собственности? Это бумага, которая передана, подписана. После того, как подпись ставится, это есть. Допустим, вы совершаете покупку. Дом еще не ваш. Вы деньги заплатили, но документа нет. Вы получаете документ с подписями - и в этот момент статус меняется. И весь мир представляется, как цепь таких изменений, каждое из которых жестко фиксировано. Это способ мышления. Мир описывается как процедура. Процедура - это и есть дискретные переходы от одного состояния к другому. Здесь главное - фиксация отдельных, дискретных состояний мира, которые между собой связаны. Процедуру надо рассматривать как временную последовательность. И в западной культуре такое представление само собой, неявно, присутствует при обдумывании и даже осознании любых изменений. Это очень жестко связано, по-видимому, с представлениями о правах собственности.
... такая крайняя институционализация "процесса распределения благодати", а следовательно, и "процесса спасения", по-видимому, восходит к наработанным в практике римского права критериям. Там, где римское наследие осталось, оно очень сильно повлияло на характер церкви. А через это - на весь характер культуры.
С другой стороны, в восточном христианстве все устроено совсем иначе. Церковь у нас, как известно, никаких благ не распределяет. Индульгенции в православной церкви невозможно себе представить! Абсолютно невозможно. Да и роль самой церкви в спасении души не очень велика. Ведь любой злодей будет спасен, если он, пусть даже в самый последний миг своей жизни, обратится к Богу и искренне раскается. Самое главное, чтобы он искренне изменился! Не ради того, чтобы уйти от грядущих мук, - надо, чтобы он действительно понял, что он поступал неправильно! Надо, чтобы он изменил свою сущность, - и тогда свет Божий проливается на него вне зависимости от чего бы то ни было. В том числе и от Церкви. А в католическом варианте без контроля со стороны "банка", то есть его "служащих", ничего подобного произойти не может. Но что это означает? Только то, что изменения рассматриваются совершенно по-другому. В православной традиции они не фиксируются, и ни о какой фиксации не может идти речь - это же непрерывный процесс. В крайнем случае можно говорить об изменении, имеющем характер метаморфозы. То есть был одним человеком - и просто вдруг стал другим человеком! Но это не структурные изменения, они не формализуются! Их нельзя разбить на части, изменяется все сразу. Вот Раскольников - был преступник, и вдруг понял какую-то высшую истину.
Ясно, что при таком взгляде на изменения любой процесс, с которым имеет дело государство, организация и т. д., будет рассматриваться отнюдь не в структурной перспективе. Будут выделены некоторые индикаторы, и будет наблюдаться уровень этих индикаторов. Типичным примером является "процент выполнения плана". Как характеризовать производственный процесс? Хорошо он идет или нет? Придумали способ: директор завода должен докладывать, какой процент плана он выполнил. В соответствии с этим он получает поощрения или кары.
То есть процессуальный характер таких вещей проявлялся в советское время, несмотря на то, что и православие подверглось тяжелейшим ударам, и вообще вся общественная жизнь была радикально переломана? Все сломалось, а это...
- ...Да, все сломалось, а это не сломалось! Более того, возьмите любой современный президентский указ, и вы увидите, что он написан процессуально. Пример: "необходимо усилить борьбу с преступностью".
Совокупность неопределимых целей...
- Да. Усилить надо, и все. Не ясно, что такое "преступность", что такое "усилить"... Может быть, это предполагает, что до выхода указа известные преступления не фиксировались? Что тех преступников, которые были известны, раньше не ловили? "Необходимо повысить степень раскрываемости преступлений" - значит, надо научиться лучше соображать, чем раньше? И нет никакой разницы в структуре текста между президентскими указами и постановлениями ЦК и Совмина.
А если посмотреть царские указы?
- Все то же самое. Это же стиль мышления! Если вы рассматриваете изменения в мире как текущий процесс, то ничего другого вы не придумаете. Вот течет река. Вы можете только сказать: необходимо понизить уровень воды в реке. Для этого можно канал вырыть, например, - но это не описывается здесь. Это спускается на какой-то другой уровень.
...
В ходе переговоров между СССР и США о запрещении ядерных испытаний на земле, в воздухе и под водой для американской стороны была характерна процедурная схема, для советской - процессуальная. Это ясно видно из устройства когнитивных карт - графов, характеризующих позиции и аргументы сторон.
Когнитивная карта - это способ наглядного кодирования широко понимаемых причинно-следственных связей в аргументации, развиваемой в данном тексте.
Процедурное кодирование изображает концепции автора узлами, а причинные (или квазипричинные) связи - стрелками, соединяющими узлы. Стрелки снабжены знаками: плюс означает такие связи, как "ведет к", "дает вклад в"; минус - связи типа "ухудшает", "усугубляет", "подавляет"; ноль указывает на явное утверждение об отсутствии связи между узлами (вообще здесь используется восьмизначная логика, но мы не вдаемся в дальнейшие подробности). В результате тексту сопоставляется геометрический объект - диграф (directed graph, digraph). К диграфам можно применять некоторые математические операции, в том числе связанные с алгеброй матриц, для того чтобы проследить взаимосвязь различных концепций в данном тексте.
Процессуальное кодирование отображает представленные в тексте авторские концепции в форме взаимодействия процессов. Каждый процесс имеет вид вертикальной стрелки, идущей от "начальной точки" (изображающей событие или цепь событий; это может быть, к примеру, Октябрьская Революция или Великая Отечественная война) к некоторому "результату". "Результаты", в отличие от характерных для процедурного кодирования "целей", обычно носят неопределенный, метафорический характер (например, "победа коммунизма").
С течением времени интенсивность процессов может изменяться в зависимости от активности тех или иных участников (actors), чей вклад в развитие каждого процесса также характеризуется знаками. Положительный вклад усиливает процесс, отрицательный - ослабляет. Например, на рис. 1 "сохранение запасов ядерного оружия в СССР и США" препятствует процессу ядерного разоружения. Большую роль играют примеры, приводимые автором текста.
Формально кодирование для любого текста можно проводить на основе как процедурного, так и процессуального подходов. Однако если текст не носит, например, процедурного характера, его процедурная когнитивная карта окажется "тривиальной" - она будет, как правило, набором не связанных между собой стрелок. Точно так же и применение процессуального кодирования к процедурному тексту не дает интересных результатов.
Принципиально важно, что воспроизводимость когнитивных карт очень велика. Примерно 80-90 процентов операторов строят по одному и тому же тексту одинаковые карты, руководствуясь кратко описанными выше правилами.
...
Семиотика - это общая наука о знаковых системах, она гораздо шире, чем, например, лингвистика; семантика, синтаксис, прагматика - части семиотики. Так вот, если говорить о логических средствах описания изменений, то из довольно общих семиотических конструкций следует, что существует три базисных типа таких средств. Эти три базисных типа в общем соответствуют знаменитому семиотическому треугольнику: имя, объект, структура.
Например, вы можете описывать изменения как изменения состава множества: у вас есть множество имен, вы вынимаете один из элементов (если бы у него не было имени, вы не могли бы к нему обратиться, с конструктивной точки зрения) - ситуация меняется. То есть можно рассматривать в качестве единиц описания изменений имена, а в качестве теории описания изменений - теорию множеств. Это вполне нормальная логика - можно складывать множества, пересекать, вынимать элементы. В семиотическом треугольнике это соответствует вершине, связанной с именем объекта.
Но помимо этого есть еще сам объект. Что такое объект? Объект - вещь зыбкая, прежде всего. Это неформальная вещь. Что он собой представляет, мы толком никогда не знаем, потому что ни один объект не можем вычерпать до конца - сколько бы мы его ни описывали. Предположим, мы его захотим описывать перечислением свойств. Можем ли мы для реального объекта перечислить все его свойства? Нет, конечно. И объект, описанный как бесконечная потенциальность свойств, тоже может меняться. Какие-то потенциальные свойства могут пропадать, какие-то могут появляться, причем мы не в состоянии контролировать это на теоретико-множественном уровне. В этом случае мы можем говорить о процессе. Типичный пример процесса: река течет. Это означает, что вода в данном месте изменяется: какие-то сучья, какая-то грязь, которых раньше не было, приплывают, а потом вода снова станет чистой и т. д. Но полного описания этих изменений мы дать не можем, мы можем только описывать его какими-то общими параметрами. В случае реки мы можем описать ее уровнем воды в реке. Для нас это важно - потому что вдруг вода выйдет за пределы гранитной набережной и начнет город заливать. Можем описывать ее чистотой - мы ведь эту воду пьем, в конце концов, и это для нас важно. Тогда описанием процесса будет описание континуального (непрерывного) изменения этих параметров.
И есть третья вещь, которая соответствует в семиотическом треугольнике тому, что я бы назвал структурой. Традиционно это переводят как смысл; у Фреге, у Соссюра вы найдете это понятие. Но против слова "смысл" будут решительно возражать психологи, потому что у них свое представление о том, что такое смысл, - у них смысл имеет, скорее, объектный характер, они считают, что смысл - это нечто неисчерпаемое. Лучше будем говорить "структура". Структуры - это не просто множества имен и это не объекты. К ним как раз относятся такие вещи, как фреймы. Структуры - это топологически связанные роли.
То есть опять геометрия?
- Да, это своего рода геометрия. Структуры всегда представимы геометрически. Графами, скажем. И можно представлять изменение как изменение структуры. Вообще говоря, эти языки отчасти взаимопереводимы. Вы можете рассмотреть структуру как множество; в математике есть теория структур, где они рассматриваются как некие совокупности пересечений и объединений, надстроенные над множествами. Структуру можно нарисовать в виде графа или, с другой стороны, перечислить вершины и ребра графа как элементы множества, ввести там какие-то простые отношения и получить тот же объект. Точно так же процесс изменения какого-то вектора, зависящего от времени, вы тоже можете теоретико-множественно описать. Но дело тут в наглядности и удобстве. Поэтому эти три описания не взаимоисключающие, но в некоторых случаях одни более экономны и удобны, чем другие. Иногда, например, гораздо выгоднее описывать геометрически, потому что из теоретико-множественных описаний просто ничего не видно. Попробуйте извлечь топологические свойства из теоретико-множественного описания! А если все нарисовано, топологические свойства сразу видны: скажем, связен граф или нет.
Все это звучит довольно тривиально, но я хочу еще раз подчеркнуть важный экспериментальный факт: в различных культурах доминируют различные формы описания изменений. Почему это важно? Например, для того чтобы успешно вести переговоры, сторонам необходимо эти формы так или иначе согласовать. Используя технику так называемых когнитивных карт, можно проследить на конкретных примерах, как в процессе переговоров эти формы изменяются.
----------------
Хорхе Луис Борхес Тлен, Укбар, Орбис Терциус
... Вначале полагали, будто Тлен - это сплошной хаос, безответственный разгул воображения; теперь известно, что это целый мир и что сформулированы, хотя бы предварительно, управляющие им внутренние законы. Кажущиеся противоречия Одиннадцатого Тома - это, могу уверить, краеугольный камень доказательства существования и других томов - такая явная, четкая упорядоченность соблюдена в его изложении. Популярные журналы, с извинительным для них увлечением, сделали общим достоянием зоологию и топографию Тлена - думаю, что прозрачные тигры и кровавые башни, пожалуй, не заслуживают постоянного внимания всех людей. Попрошу лишь несколько минут, чтобы изложить концепцию мира в Тлене.
Юм заметил - и это непреложно, - что аргументы Беркли не допускают и тени возражения и не внушают и тени убежденности.
Это суждение целиком истинно применительно к нашей земле и целиком ложно применительно к Тлену. Народы той планеты от природы идеалисты. Их язык и производные от языка - религия, литература, метафизика - предполагают исходный идеализм. Мир для них - не собрание предметов в пространстве, но пестрый ряд отдельных поступков. Для него характерна временная, а не пространственная последовательность. В предполагаемом Ursprache[16] Тлена, от которого происходят «современные» языки и диалекты, нет существительных, в нем есть безличные глаголы с определениями в виде односложных суффиксов (или префиксов) с адвербиальным значением. Например: нет слова, соответствующего слову «луна», но есть глагол, который можно было бы перевести «лунить» или «лунарить». «Луна поднялась над рекой» звучит «хлер у фанг аксаксаксас мле» или, переводя слово за словом, «вверх над постоянным течь залунело».
Вышесказанное относится к языкам южного полушария. В языках полушария северного (о праязыке которых в Одиннадцатом Томе данных очень мало) первичной клеткой является не глагол, а односложное прилагательное. Существительное образуется путем накопления прилагательных. Не говорят «луна», но «воздушное-светлое на темном-круглом» или «нежном-оранжевом» вместо «неба» или берут любое другое сочетание. В избранном нами примере сочетания прилагательных соответствуют реальному объекту - но это совершенно не обязательно. В литературе данного полушария (как в реальности Мейнонга) царят предметы идеальные, возникающие и исчезающие в единый миг по требованию поэтического замысла. Иногда их определяет только одновременность. Есть предметы, состоящие из двух качеств - видимого и слышимого: цвет восхода и отдаленный крик птицы. Есть состоящие из многих: солнце и вода против груди пловца; смутное розовое свечение за закрытыми веками, ощущения человека, отдающегося течению реки или объятиям сна. Эти объекты второй степени могут сочетаться с другими; с помощью некоторых аббревиатур весь процесс практически может быть бесконечен. Существуют знаменитые поэмы из одного огромнейшего слова. В этом слове интегрирован созданный автором «поэтический объект». Тот факт, что никто не верит в реальность существительных, парадоксальным образом приводит к тому, что их число бесконечно. В языках северного полушария Тлена есть все имена существительные индоевропейских языков - и еще много сверх того.
Можно без преувеличения сказать, что классическая культура Тлена состоит всего лишь из одной дисциплины-психологии. Все прочие ей подчинены. Я уже говорил что обитатели этой планеты понимают мир как ряд ментальных процессов, развертывающихся не в пространстве, а во временной последовательности. Спиноза приписывает своему беспредельному божеству атрибуты протяженности и мышления; в Тлене никто бы не понял противопоставления первого (характерного лишь для некоторых состояний) и второго - являющегося идеальным синонимом космоса. Иначе говоря: они не допускают, что нечто пространственное может длиться во времени. Зрительное восприятие дыма на горизонте, а затем выгоревшего поля, а затем полупогасшей сигары, причинившей ожог, рассматривается как пример ассоциации идей. Этот тотальный монизм, или идеализм, делает всякую науку неполноценной. Чтобы объяснить (или определить) некий факт, надо связать его с другим; такая связь, по воззрениям жителей Тлена, является последующим состоянием объекта, которое не может изменить или пояснить состояние предшествующее. Всякое состояние ума ни к чему не сводимо: даже простой факт называния - id est[17] классификации - приводит к искажению. Отсюда можно было бы заключить, что в Тлене невозможны науки и даже просто рассуждение. Парадокс заключается в том, что науки существуют, и в бесчисленном количестве. С философскими учениями происходит то же, что с существительными в северном полушарии. Тот факт, что всякая философия - это заведомо диалектическая игра, некая Philosophie des Als Ob[18], способствовал умножению систем. Там создана пропасть систем самых невероятных, но с изящным построением или сенсационным характером. Метафизики Тлена не стремятся к истине, ни даже к правдоподобию - они ищут поражающего. По их мнению, метафизика - это ветвь фантастической литературы. Они знают, что всякая система есть не что иное, как подчинение всех аспектов мироздания какому-либо одному.
Даже выражение «все аспекты» не годится, ибо предполагает невозможное сочетание мига настоящего и мигов прошедших. Также недопустимо и множественное число - «миги прошедшие», - ибо этим как бы предполагается невозможность иного представления…
Одна из философских школ Тлена пришла к отрицанию времени: по ее рассуждению, настоящее неопределенно, будущее же реально лишь как мысль о нем в настоящем[19]. Другая школа заявляет, что уже «все время» прошло и наша жизнь - это туманное воспоминание или отражение - конечно, искаженное и изувеченное - необратимого процесса. Еще одна школа находит, что история мира - а в ней история наших жизней и мельчайших подробностей наших жизней - записывается неким второстепенным богом в сговоре с демоном. Еще одна - что мир можно сравнить с теми криптограммами, в которых не все знаки наделены значением, и истинно только то, что происходит через каждые триста ночей. Еще одна - что, пока мы спим здесь, мы бодрствуем в ином мире, и, таким образом, каждый человек - это два человека.
Среди учений Тлена ни одно не вызывало такого шума, как материализм. Некоторые мыслители сформулировали и его - скорее пылко, чем ясно, - в порядке некоего парадокса. Чтобы легче было понять сие непостижимое воззрение, один ересиарх одиннадцатого века[20] придумал софизм с девятью медными монетами, скандальная слава которого в Тлене сравнима с репутацией элеатских апорий. Есть много версий этого «блестящего рассуждения», в которых указываются различные количества монет и нахождений; привожу самую распространенную.
«Во вторник Х проходит по пустынной дороге и теряет девять медных монет. В четверг Y находит на дороге четыре монеты, слегка заржавевшие из-за случившегося в среду дождя. В пятницу Z обнаруживает на дороге три монеты. В ту же пятницу утром Х находит две монеты в коридоре своего дома». Ересиарх хотел из этой истории сделать вывод о реальности - id est непрерывности бытия - девяти найденных монет. Он утверждал: «Абсурдно было бы думать, будто четыре из этих монет не существовали между вторником и четвергом, три монеты - между вторником и вечером пятницы и две - между вторником и утром пятницы. Логично же думать, что они существовали - хотя бы каким-то потаенным образом, для человека непостижимым, - во все моменты этих трех отрезков времени».
Язык Тлена был не пригоден для формулирования этого парадокса - большинство так и не поняло его. Защитники здравого смысла сперва ограничились тем, что отказались верить в правдоподобие анекдота. Они твердили, что это-де словесное жульничество, основанное на необычном употреблении двух неологизмов, не закрепленных обычаем и чуждых строгому логическому рассуждению, а именно глаголов «находить» и «терять», заключающих в себе предвосхищение основания, ибо они предполагают тождество первых девяти монет и последующих. Они напоминали, что всякое существительное (человек, монета, четверг, среда, дождь) имеет только метафорическое значение. Изобличалось коварное описание «слегка заржавевшие из-за случившегося в среду дождя», где предполагается то, что надо доказать: непрерывность существования четырех монет между вторником и четвергом. Объяснилось, что одно дело «подобие» и другое - «тождество», и было сформулировано некое reductio ad absurdum[21] или гипотетический случай, когда девять человек девять ночей подряд испытывают сильную боль. Разве не нелепо, спрашивали, предполагать, что эта боль всегда одна и та же?[22] Говорили, что у ересиарха была лишь одна побудительная причина - кощунственное намерение приписать божественную категорию «бытия» обычным монетам - и что он то отрицает множественность, то признает ее. Приводился аргумент: если подобие предполагает тождество, следовало бы также допустить, что девять монет - это одна-единственная монета.
Невероятным образом эти опровержения были еще не последними. Через сто лет после того, как проблема была сформулирована, мыслитель, не менее блестящий, чем ересиарх, но принадлежавший к ортодоксальной традиции, высказал чрезвычайно смелую гипотезу. В его удачном предположении утверждается, что существует один-единственный субъект, что неделимый этот субъект есть каждое из существ вселенной и что все они суть органы или маски божества. Х есть Y и Z. Z находит три монеты, так как вспоминает, что они потерялись у X; Х обнаруживает две монеты в коридоре, так как вспоминает что остальные уже подобраны… Из Одиннадцатого Тома явствует, что полная победа этого идеалистического пантеизма была обусловлена тремя основными факторами: первый - отвращение к солипсизму; второй - возможность сохранить психологию как основу наук; третий - возможность сохранить культ богов. Шопенгауэр (страстный и кристально ясный Шопенгауэр) формулирует весьма близкое учение в первом томе «Parerga und Paralipomena»[23].