В.М.Сергеев. "Демократия как переговорный процесс"
http://www.democracy.ru/curious/democracy/book_sergeev (via semen_serpent)
Начал читать эту книгу, пока продвинулся до половины. Похоже, книга очень стоящая.
Когда я начал читать, сразу сообразил, что это тот самый автор, который высказывал интереснейшие соображения о различии процедурного и процессуального подходов к проблемам (см. http://offline.computerra.ru/1999/305/3107/)
Приведу некоторые фрагменты для иллюстрации.
Глава I. Парадоксы демократической теории Что могут сделать обычные граждане, чтобы обезопасить себя от действий тех политиков, основная цель которых - приобретение и сохранение власти? Если существует наука об использовании власти, то должна существовать и наука о том, как эту власть ограничить. Именно такой наукой, на мой взгляд, и должна быть теория демократии. Нетрудно видеть, что такой взгляд на демократическую теорию весьма сильно отличается от нормативного подхода к этой теории, основанной на ценностях справедливости, народного правления и т.п.
Прежде чем говорить о политической системе, реализующей эти ценности, следовало бы прямо и жестко поставить вопрос о том, в какой мере реализация таких ценностей возможна в условиях ограничений, накладываемых на политические структуры, как свойствами человеческой природы, так и сложившимися в данной культуре представлениями о власти и способах ее использования. Можно поставить вопрос и в более общей форме: в каких условиях демократическое правление становится для общества неизбежной необходимостью? Тем самым такая наука об ограничении власти должна иметь два слоя - универсальный, связанный со свойством «абстрактного» человека, и локальный, ориентированный на исследования политических феноменов в определенной культурной среде.
Но помимо вопроса об ограничении власти такая наука должна была бы давать ответ и на другой вопрос - а как вообще возможна власть сообщества, состоящего из различных индивидуумов, осуществляемая так, что она не становится опасной для членов этого сообщества?
В совокупности эти вопросы порождают серьезную теоретическую проблему, на которую существующие теории демократии, как мы покажем ниже, отвечают лишь частично.
Слово «Демократия» обычно переводится как «правление народа». На самом деле перевод этот не бесспорен из-за полисемантичности греческого слова «kratos», означающего прежде всего «силу», но не физическую, а способность одолеть в борьбе. И лишь позднее это слово приобрело значение «власти», и «управления». В таком случае изначальный смысл «Демократии» был несколько иным: демократия - это «сила народа» или «мощь народа», иными словами такое положение дел, когда народ может поступать по своей «воле» так как и «сила», и «мощь», и «власть» предполагают стоящую за ними единую волю. Будет ли эта воля разумной - это уже другой вопрос.
...
Глава II. Мифология демократииОтличительной чертой демократической мифологии является ее крайний утопизм и нежелание исследовать реальные политические структуры, способные (а чаще не способные) реализовывать утопии «демократического мифа».
И если влияние «демократического мифа» в античности было весьма ограничено, прежде всего потому, что современники прекрасно знали достоинства и недостатки различных способов демократического правления (отсюда и злая ирония Платона), то по мере распространения «демократической идеологии», начиная с французских просветителей XVIII века, «демократический миф» приобретает все более и более гротескные и абсурдные черты. Особенно важно подчеркнуть, что демократический миф как основа идеологии начинает распространяться прежде всего в тех странах, в которых: а) отсутствовал серьезный опыт демократии; б) автократические средства правления с очевидностью оказались неадекватными перед лицом социального и технического прогресса во все растущем числе стран, создавших «современное общество».
В XVIII веке эксцессы «демократической мифологии» особенно заметны во Франции, в ХIХ - а Италии и Германии, в конце XIX - первой половине ХХ вв. - в России, Испании, Китае, странах Восточной Европы.
Существо «демократической мифологии» в основном можно свести к трем «мифам»:
1. Что свобода сама по себе создает гарантии прав, иначе говоря, что нет особой необходимости в институциональных и процедурных гарантиях, достаточно лишь освободить народ от «угнетения» (именно это убеждение, присутствовавшее, по-видимому, уже во времена античности и пародировалось Платоном в цитированном выше отрывке).
2. Что существует «воля» народа, способная определять управленческие решения. (Интересно обратить внимание на то, что никто из представителей «демократической мифологии» не догадался (или не осмелился) говорить о «разуме» народа. В православном варианте демократической мифологии, впрочем, фигурирует «мудрость» народа, что, как нетрудно видеть, все же не совсем то же самое, что и «разум» - исчезает оттенок рациональности.
3. Что «воля» народа может быть выявлена простым голосованием, после чего она приобретает силу закона, образуя основу народного суверенитета.
Результаты полного пренебрежения институциональными и процедурными гарантиями прав, как следствие активного внедрения демократической мифологии, стали ясными уже первые годы Великой Французской революции. Уничтожающая критика «демократического мифа» №1, представленного политическими декларациями Учредительного собрания была дана Эдмундом Берком еще в 1790 г., задолго до начала во Франции серьезных эксцессов и массового террора.
Этот первый пункт демократической мифологии происходит, по-видимому, от отсутствия опыта демократии и выражает веру в магическую действенность формул, подобных знаменитому лозунгу «Свобода, равенство, братство», веру, вполне естественную у необразованных народных масс, но весьма удивительную для представителей интеллигенции, бывших основными пропагандистами демократической мифологии. На этот счет, впрочем, есть весьма проницательные замечания того же Берка по поводу состава Учредительного собрания, в которых он прямо говорит об опасностях, которые возникают, когда в представительских органах власти доминируют люди, не имеющие опыта государственного управления или, как можно было бы сказать сегодня, процедурного и институционального опыта.
...
Демократическая мифология выполняет сугубо идеологическую роль - возбуждает массы на борьбу с авторитарным политическим режимом, часто весьма успешно, но абсолютно лишена какого-либо конструктивного потенциала, поэтому когда недовольные, вдохновленные демократическим мифом, добиваются победы, то есть падения авторитарного режима, далее ничего не происходит - никаких средств для реального конструирования коллективного «демократического разума» эта мифология предложить не может и мало-помалу, а иногда и очень быстро в обществе восстанавливается привычная авторитарная структура, как правило, очищенная, к тому же, от тех демократических практик, которые неизбежно нарастают на авторитарные структуры власти по мере их старения и естественного ослабления.
Фактически в обществах, осуществляющих демократический транзит, «демократический миф» играет не позитивную, а негативную роль, дискредитируя идеи демократии, и способствуют политическому абсентеизму и разочарованию, неизбежно следующими за неудачными попытками установить «справедливость и права человека», а фактически приводящими лишь к созданию новой формы авторитарной диктатуры. Именно такой была судьба практически всех обществ, соблазненных идеями социалистической революции, в идеологии которой демократический миф играл очень существенную роль и такова же теперь, похоже, судьба ряда стран Восточной Европы, в которых «капиталистическая революция» подкреплялась все тем же демократическим мифом.
Удивительно, что при всей своей откровенной идеологичности демократический миф практически нейтрален политически - в отсутствии в обществе длительной традиции демократических практик он используется леворадикальными, праворадикальными и либеральными политическими партиями и движениями с почти неизменным успехом и столь же неизменным негативным результатом.
Франция в 1793 г., Россия в 1917 г., Испания в 1934 г., Италия в 1921 г., Аргентина в 1947 г., снова Россия в 1991-93 гг., бывшая Югославия и Албания в 1991-97 гг. и множество других примеров демонстрируют тактическую эффективность и стратегическое фиаско демократического мифа.
Тем более удивительно, что именно в тесной связи с демократической мифологией разрабатывается нормативная теория демократии, становящейся фактически в последние годы основой для оценки эволюции стран, находящихся в процессе демократического транзита. (Впрочем, сейчас начали появляться серьезные работы с гораздо более трезвым взглядом на реальное положение дел).
...
Глава III. Демократические практики В процессе принятия решений необходимо прежде всего иметь представление о положении дел. Описание положения дел - очень непростая задача, так как далеко не все существенные элементы положения дел доступны - так практически невозможно с полной уверенностью судить о намерениях других социальных субъектов, мысли людей постоянно меняются, очень трудно оценить реальные ресурсы как партнеров, так и противников. В описании положения дел, тем не менее можно выделить некий стабильный каркас - презумпции, касающиеся структуры социума и основных характеристик социальных субъектов - эти презумпции мы будем называть социальной онтологией. Социальная онтология субъектов может быть совершенно различной при наличии одних и тех же фактических данных о ситуации. Так, мир можно представить, например, как арену вечной борьбы добра и зла, а можно рассматривать как хаос морально нейтральных событий. Социальные онтологии являются неверифицируемыми, и, что еще важнее, нефальсифицируемыми интерпретационными схемами, которые могут быть наложены на любую конкретную картину событий.
Но помимо описания ситуации необходимо иметь средства ее оценки. Эти средства даются системой ценностей, позволяющей соотносить структуру ситуации - с одной стороны с критериями приемлемости для социального субъекта, с другой стороны - с абстрактными моральными схемами и концепциями - Блага, Зла, Справедливости и т.п. Система ценностей является очень сложным когнитивным конструктом, предполагающим наличие большого запаса прототипических ситуаций, с которыми по тем или иным правилам соотносится конкретная анализируемая ситуация. При этом очень часто такое соотношение имеет характер метафоры.
Наконец, третьей важнейшей компонентой когнитивной модели принятия решений является операциональный опыт, т.е. апробированный подбор инструментальных средств разрешения проблем. Операционный опыт - это множество различных сценариев вместе с указаниями о том, какие сценарии в каких типах ситуаций следует применять, чтобы добиться того или иного желаемого результата. Ясно, что важнейшей частью операционального опыта является типология проблемных ситуаций и типология исходов описания на некотором достаточно абстрактном языке. В случае операционального опыта военного характера этот язык должен включать такие описывающие исходы понятия, как победа или поражение, в случае политического операционального опыта - обретение или потеря власти и т.п.
...
Альтернативным вариантом становления политической системы демократии являются переговоры между властью и гражданским обществом в целом, возникающие в том случае, если власть в течение длительного времени игнорировала требования и интересы гражданского общества. В этом случае демократия развивается как процесс институционализации переговоров.
Сначала стороны ведут молчаливый торг - на односторонние решения власти гражданское общество отказывается повиноваться, причем этот отказ может происходить как в мирных формах гражданского неповиновения, так и в активной форме - насильственных действиях, формировании альтернативных институтов власти и т.п. Эта фаза кончается либо быстрым коллапсом власти - как, например, В России в феврале 1917 г., Румынии в 1989 г. или в СССР, а августе 1991 г., либо установлением той или иной формы переговоров между властью и представителями гражданского общества - (фаза торга) как, например, «круглые столы» в Польше или Венгрии в 1989 г. или переговоры между королем и представителями «третьего сословия» во Франции, закончившиеся созданием Учредительного собрания.
После этого наступает фаза установления рамочной модели политического режима и создание конституции. Интересно заметить, что затягивание фазы торга или длительное отсутствие рамочной модели очень опасно - оно может привести к утрате легитимности «временных властей» или «переговорного института» - как это случилось, например, в России в октябре 1917 г. Но не менее опасно и установление рамочной модели, не отвечающей растущим требованиям гражданского общества или затягивание с проведением выборов, лишающих временные власти легитимности. В этом случае также возможна повторная утрата уже новой властью своей легитимности, как это случилось в августе 1792 г. во Франции или в сентябре 1993 г. в России.
И здесь мы находимся в позиции, проясняющей дискуссию между Эдмундом Берком и представителями французских демократов. Берк выступал как сторонним «розовой» революции, концентрируя свое внимание на процедурных проблемах осуществления власти, т.е. постепенного расширения «глубоких» переговоров, основанных на детальном понимании общественных проблем и последствий внедрения инноваций. Французские демократы выступали за немедленное расширение прав в рамках плохо устроенной и не обсужденной как следует «рамочной модели», надеясь доработать эту модель на основе спонтанной демократической активности населения. Но внедрение «рамочной модели» - сначала Конституции 1790 г., а затем Конституции 1793 г. просто не удалось произвести из-за шокового расширения политического участия населения. В процесс создания политических институтов оказались вовлечены массы людей, лишенных «операционального опыта» решения сложных социальных проблем. Эти-то массы и предпочли сложному процессу институционального строительства системы переговоров между группами населения, обладающими реальными ресурсами, радикальные и простые решения, ни ближние, ни отдаленные последствия которых нигде не обсуждались просто из-за отсутствия соответствующих форумов для «глубокой» исследовательской фазы переговоров, что и привело к последовательности диктатур, реставрации, новым революциям и т.д. вплоть до событий 1958 и 1968 гг.
Мы можем рассматривать «органический» (Североевропейский) путь порождения демократических институтов и «конфликтный» (т.е. через столкновение власти с обществом) путь как два различных идеальных типа, которым в большей или меньшей степени соответствуют процессы становления институтов демократии в других странах. Оппозиция этих типов - это оппозиция процесса институционализации переговоров (конфликтный путь) процессу функционирования уже институционализированной системы (органический путь). Проводя физическую аналогию, органический путь - это медленный рост кристалла из зародыша, конфликтный путь - это мгновенная кристаллизация переохлажденной жидкости, при которой стакан лопается.
...
Глава IV. Демократия и иерархии Степень вертикальной мобильности - это важнейший элемент картины мира и, следовательно, важнейший элемент процесса эволюции человеческих сообществ. Наблюдая на исторических примерах, какое воздействие на общество производит различие в типах вертикальной мобильности, действующих в обществе иерархий, можно сразу же заметить весьма интересные вещи.
Вообще говоря, общество с высокой вертикальной мобильностью оказывается значительно более стабильным в социальном отношении и значительно менее адаптивным к переменам во внешних обстоятельствах. Наоборот, общество с низкой вертикальной мобильностью демонстрирует социальную нестабильность и кризисы, но значительно более адаптивно к изменению среды.
Это объясняется следующим образом: в иерархиях с высокой вертикальной мобильностью продвижение зависит во многом от совпадения картины мира у кандидата на повышение и у иерархов более высоких уровней, чем уровень кандидата. Каждый из ярусов иерархии с высокой вертикальной мобильностью образует своего рода «клуб», в который трудно попасть человеку, если его взгляды, стиль поведения, способы общения не соответствуют соответствующим характеристикам того яруса иерархии, в который он кооптируется. Даже если по каким-то причинам будет повышен человек, по своему социальному стереотипу резко отличающийся от своих новых коллег по иерархическому уровню, ему будет чрезвычайно трудно удержаться в этой среде, и тем более трудно рассчитывать на дальнейшее повышение. Таким образом иерархия с высокой вертикальной мобильностью консервирует социальную картину мира своих членов.
Эта особенность приводит к тому, что иерархии с высокой вертикальной мобильностью плохо адаптируются к изменениям внешних обстоятельств и склонны сохранять политическую культуру в течение длительного времени неизменной. И социальная онтология, и система ценностей, и операциональный опыт оказываются «замороженными» в таких иерархиях, и если изменение внешних обстоятельств требует быстрых перемен политической культуры, то иерархии с высокой вертикальной мобильностью обычно рушатся. Наиболее характерным историческим примером такого рода являются бюрократические иерархии имперского Китая, начиная с Ханьского времени, иерархические структуры византийской бюрократии, иерархия католической церкви в средние века, партийные иерархии социалистических государств Восточной Европы в 50-х-80-х годах. Даже путем нажима сверху, как показывает опыт советской перестройки, очень тяжело изменить культуру иерархий с высокой вертикальной мобильностью.
Но обычно уровень вертикальной мобильности в иерархиях имеет тенденцию понижаться по мере старения иерархии. Ниже мы более подробно обсудим феномены, связанные с «коррумпированием» меритократических иерархий. Здесь же необходимо отметить существенные различия в причинах социальных неудач иерархий с высокой вертикальной мобильностью - в краткосрочной перспективе - это ригидность и неспособность в адаптации к быстро меняющимся условиям. В длительной перспективе - это перерождение в наследственные иерархии с низкой вертикальной мобильностью, что создает не столько проблемы со средой, в которой иерархии существуют, сколько социальные проблемы внутри иерархий.
Вертикальная мобильность весьма способствует стабильности в обществе по следующим причинам: такая структура обеспечивает возможность способным людям быстро подняться наверх, лишая низшие уровни иерархии естественных вождей, способных возглавить социальные движения слоев недовольных низким уровнем жизни. Правда, ценой за подъем по социальной лестнице является конформизм, а это означает, что далеко не все способные люди, часть из которых является нонконформистами, будут затянуты в иерархию, что создает определенные опасности социального взрыва. Поэтому успешно действующий иерархический социум с высокой вертикальной мобильностью должен для обеспечения социальной стабильности предусмотреть специальную социальную нишу для способных нонконформистов, где они могли бы приобрести высокий социальный «внеиерархический» статус.
В том случае, когда такие ниши функционируют, они до определенной степени обеспечивают спокойствие в обществе.
...
Глава V. Институциональная эволюция
Первый вопрос, который здесь возникает, состоит в следующем: кто все-таки конкурирует и эволюционирует, институты (т.е. система правил) или организации - т.е. субъекты социального действия)? В том способе применения теории эволюции к экономическим феноменам, который предложил Алхиян, эволюционируют субъекты - фирмы, использующие более эффективные процедуры, выживают. Но эволюционировать могут не только субъекты, но и институты. В свое время Карл Менгер рассматривал проблему эволюции тех социальных институтов, которые не являются специально спроектированными конструкциями (это справедливо, скажем, для естественного языка или денег), как центральную проблему социальной теории. Такой взгляд на социальные институты вообще характерен для австрийской школы экономики и особенно ясно сформулирован Ф. Хайеком, который рассматривал систему правил поведения «расширенного порядка» (т.е. рыночной экономики) в конкуренции с другими типами правил социального поведения.
Строго говоря, эволюционная теория для субъектов социума (организаций) должна весьма сильно отличаться от эволюционной теории для социальных институтов. Это - очень важное соображение, которое обычно недооценивается. Если говорить о биологической метафоре, то различие здесь примерно такое же, как различие между эволюцией видов и эволюцией ценозов, т.е. структуры взаимоотношений между видами в некотором географическом ареале. Между этими двумя типами эволюции существует взаимосвязь, но логическое различие необходимо. Вместе с тем это различие создает фундаментальную двойственность, которую мы и попытаемся описать ниже. В применении к сюжету настоящей книги эта двойственность становится ясной, когда мы сравниваем эволюцию демократических институтов и эволюцию политических организаций.
Демократия - это отнюдь не сообщество демократических организаций. В сообществе демократических организаций могут практиковаться самые жестокие формы борьбы и создаваться условия, весьма далекие от каких бы то ни было демократических идеалов (достаточно вспомнить Великую Французскую революцию). Демократия - это система демократических практик, пронизывающая все общество и интегрирующая его в то, что можно назвать «демократическим разумом общества», а это - система социальных институтов. Если мы хотим понять истоки и сущность демократии, то мы должны все время иметь в виду двойственность институтов и организаций. Вообще говоря, в каждом случае, когда организация рассматривается изнутри, с точки зрения действующих в ней правил - это социальный институт, когда же она рассматривается снаружи, во взаимодействии с другими организациями, только тогда она выступает как социальный субъект, т.е. здесь мы имеем «Янус-космологию» в духе А. Кёстлера. Социум оказывался разделением на иерархически организованные части, каждая из которых изнутри - социальный институт или множество социальных институтов, снаружи - социальная организация.
...
Но гораздо более вероятно возникновение кризиса демократических институтов там, где демократическая система возникала не как расширение внутриэлитной демократии на все общество, а как принуждение обществом авторитарной власти к сотрудничеству. Так как в основе институциональной структуры таких демократических систем лежат различные внешние формы контроля общества над администрацией - выборы, парламентский контроль над исполнительной властью, референдумы и т.п., то внутри административной иерархии не возникает соответствующим неформальных практик, иными словами, культуры демократии, несмотря на наличие навязанных извне формальных правил и процедур. Конечно, в определенных обстоятельствах возможно постепенное появление таких практик, но это вещь весьма редкая, обычно внутренний мир бюрократических иерархий остается сильно изолированным от общественного влияния.
В силу того, что непрерывный контроль общества над властью очень трудно обеспечить (выбора обычно разделены достаточно большими промежутками времени, а парламентарии быстро находят общий язык с администрацией) «политический рынок» оказывается весьма несовершенным - трансакционные издержки очень велики. Отношения избирателей и демократических политиков характеризуются значительной асимметрией в информации, а избиратели не особенно заинтересованы в том, чтобы тратить время и другие ресурсы на ее приобретение - вес одного голоса на общенациональных выборах ничтожен.
Политическая элита со значительной легкостью может использовать различные средства манипулирования общественным мнением, особенно в условиях, когда структура групповых интересов в обществе не выражена ясно, а горизонтальные переговоры между различными группами интересов практически отсутствуют. Именно такая структура отношений между властью и обществом характеризует многие развивающиеся и посткоммунистические страны. В этих условиях формальные демократические процедуры оказываются внешними связями, наложенными на общество, и быстро теряют легитимность, не имея основы в неформальном знании. Политическая культура общества оказывается как бы разорванной между висящими без опоры формальными демократическими практиками и огромным фундаментом традиционного «молчаливого знания», характеризующего представление членов общества о взаимоотношениях общества с властью.
В соответствии с общей теорией трансакционных издержек, высокие цены трансакций приводят к неэффективности функционирования «политического рынка» - т.е. свободного обмена голосов на политические решения. Более эффективной оказывается иерархия. Этот процесс распада демократических практик и восстановления роли авторитарных иерархий облегчается тем, что «политический рынок» демократии - это по существу рынок фьючерсов. Голоса обмениваются не на конкретные решения, а на обещания таковых. В подобной ситуации возможности для обмана очень велики, а трудности в создании гарантий для «политического контракта» практически непреодолимы в отсутствие мощных независимых организаций, способных оказать давление на власть. Но и сам факт создания таких организаций - политических партий, профсоюзов и т.д. - не спасает положения. Руководство этих организаций тоже выборное, и в отсутствие неформальной демократической культуры может быстро превратить формальные демократические правила функционирования подобных организаций в фикцию. Возникает классический парадокс - кто должен следить за гарантами демократического порядка?
Возникает также вопрос: с чем же связаны трудности появления неформальной основы демократических практик, т.е. демократической культуры? Похоже, что ответ на этот вопрос такого же свойства, как на вопрос о причине существования неэффективных экономических систем. Не только неформальные практики способствуют становлению формальных институциональных правил, но и существующие институты постоянно производят и поддерживают неформальные практики. Неудачная конституционная структура способна блокировать «размножение» демократического неформального знания и способствовать распространению авторитарного «неформального знания», демонстрируя ту самую «зависимость от пути» развития, о которой говорилось в предыдущем параграфе.
Начал читать эту книгу, пока продвинулся до половины. Похоже, книга очень стоящая.
Когда я начал читать, сразу сообразил, что это тот самый автор, который высказывал интереснейшие соображения о различии процедурного и процессуального подходов к проблемам (см. http://offline.computerra.ru/1999/305/3107/)
Приведу некоторые фрагменты для иллюстрации.
Глава I. Парадоксы демократической теории Что могут сделать обычные граждане, чтобы обезопасить себя от действий тех политиков, основная цель которых - приобретение и сохранение власти? Если существует наука об использовании власти, то должна существовать и наука о том, как эту власть ограничить. Именно такой наукой, на мой взгляд, и должна быть теория демократии. Нетрудно видеть, что такой взгляд на демократическую теорию весьма сильно отличается от нормативного подхода к этой теории, основанной на ценностях справедливости, народного правления и т.п.
Прежде чем говорить о политической системе, реализующей эти ценности, следовало бы прямо и жестко поставить вопрос о том, в какой мере реализация таких ценностей возможна в условиях ограничений, накладываемых на политические структуры, как свойствами человеческой природы, так и сложившимися в данной культуре представлениями о власти и способах ее использования. Можно поставить вопрос и в более общей форме: в каких условиях демократическое правление становится для общества неизбежной необходимостью? Тем самым такая наука об ограничении власти должна иметь два слоя - универсальный, связанный со свойством «абстрактного» человека, и локальный, ориентированный на исследования политических феноменов в определенной культурной среде.
Но помимо вопроса об ограничении власти такая наука должна была бы давать ответ и на другой вопрос - а как вообще возможна власть сообщества, состоящего из различных индивидуумов, осуществляемая так, что она не становится опасной для членов этого сообщества?
В совокупности эти вопросы порождают серьезную теоретическую проблему, на которую существующие теории демократии, как мы покажем ниже, отвечают лишь частично.
Слово «Демократия» обычно переводится как «правление народа». На самом деле перевод этот не бесспорен из-за полисемантичности греческого слова «kratos», означающего прежде всего «силу», но не физическую, а способность одолеть в борьбе. И лишь позднее это слово приобрело значение «власти», и «управления». В таком случае изначальный смысл «Демократии» был несколько иным: демократия - это «сила народа» или «мощь народа», иными словами такое положение дел, когда народ может поступать по своей «воле» так как и «сила», и «мощь», и «власть» предполагают стоящую за ними единую волю. Будет ли эта воля разумной - это уже другой вопрос.
...
Глава II. Мифология демократииОтличительной чертой демократической мифологии является ее крайний утопизм и нежелание исследовать реальные политические структуры, способные (а чаще не способные) реализовывать утопии «демократического мифа».
И если влияние «демократического мифа» в античности было весьма ограничено, прежде всего потому, что современники прекрасно знали достоинства и недостатки различных способов демократического правления (отсюда и злая ирония Платона), то по мере распространения «демократической идеологии», начиная с французских просветителей XVIII века, «демократический миф» приобретает все более и более гротескные и абсурдные черты. Особенно важно подчеркнуть, что демократический миф как основа идеологии начинает распространяться прежде всего в тех странах, в которых: а) отсутствовал серьезный опыт демократии; б) автократические средства правления с очевидностью оказались неадекватными перед лицом социального и технического прогресса во все растущем числе стран, создавших «современное общество».
В XVIII веке эксцессы «демократической мифологии» особенно заметны во Франции, в ХIХ - а Италии и Германии, в конце XIX - первой половине ХХ вв. - в России, Испании, Китае, странах Восточной Европы.
Существо «демократической мифологии» в основном можно свести к трем «мифам»:
1. Что свобода сама по себе создает гарантии прав, иначе говоря, что нет особой необходимости в институциональных и процедурных гарантиях, достаточно лишь освободить народ от «угнетения» (именно это убеждение, присутствовавшее, по-видимому, уже во времена античности и пародировалось Платоном в цитированном выше отрывке).
2. Что существует «воля» народа, способная определять управленческие решения. (Интересно обратить внимание на то, что никто из представителей «демократической мифологии» не догадался (или не осмелился) говорить о «разуме» народа. В православном варианте демократической мифологии, впрочем, фигурирует «мудрость» народа, что, как нетрудно видеть, все же не совсем то же самое, что и «разум» - исчезает оттенок рациональности.
3. Что «воля» народа может быть выявлена простым голосованием, после чего она приобретает силу закона, образуя основу народного суверенитета.
Результаты полного пренебрежения институциональными и процедурными гарантиями прав, как следствие активного внедрения демократической мифологии, стали ясными уже первые годы Великой Французской революции. Уничтожающая критика «демократического мифа» №1, представленного политическими декларациями Учредительного собрания была дана Эдмундом Берком еще в 1790 г., задолго до начала во Франции серьезных эксцессов и массового террора.
Этот первый пункт демократической мифологии происходит, по-видимому, от отсутствия опыта демократии и выражает веру в магическую действенность формул, подобных знаменитому лозунгу «Свобода, равенство, братство», веру, вполне естественную у необразованных народных масс, но весьма удивительную для представителей интеллигенции, бывших основными пропагандистами демократической мифологии. На этот счет, впрочем, есть весьма проницательные замечания того же Берка по поводу состава Учредительного собрания, в которых он прямо говорит об опасностях, которые возникают, когда в представительских органах власти доминируют люди, не имеющие опыта государственного управления или, как можно было бы сказать сегодня, процедурного и институционального опыта.
...
Демократическая мифология выполняет сугубо идеологическую роль - возбуждает массы на борьбу с авторитарным политическим режимом, часто весьма успешно, но абсолютно лишена какого-либо конструктивного потенциала, поэтому когда недовольные, вдохновленные демократическим мифом, добиваются победы, то есть падения авторитарного режима, далее ничего не происходит - никаких средств для реального конструирования коллективного «демократического разума» эта мифология предложить не может и мало-помалу, а иногда и очень быстро в обществе восстанавливается привычная авторитарная структура, как правило, очищенная, к тому же, от тех демократических практик, которые неизбежно нарастают на авторитарные структуры власти по мере их старения и естественного ослабления.
Фактически в обществах, осуществляющих демократический транзит, «демократический миф» играет не позитивную, а негативную роль, дискредитируя идеи демократии, и способствуют политическому абсентеизму и разочарованию, неизбежно следующими за неудачными попытками установить «справедливость и права человека», а фактически приводящими лишь к созданию новой формы авторитарной диктатуры. Именно такой была судьба практически всех обществ, соблазненных идеями социалистической революции, в идеологии которой демократический миф играл очень существенную роль и такова же теперь, похоже, судьба ряда стран Восточной Европы, в которых «капиталистическая революция» подкреплялась все тем же демократическим мифом.
Удивительно, что при всей своей откровенной идеологичности демократический миф практически нейтрален политически - в отсутствии в обществе длительной традиции демократических практик он используется леворадикальными, праворадикальными и либеральными политическими партиями и движениями с почти неизменным успехом и столь же неизменным негативным результатом.
Франция в 1793 г., Россия в 1917 г., Испания в 1934 г., Италия в 1921 г., Аргентина в 1947 г., снова Россия в 1991-93 гг., бывшая Югославия и Албания в 1991-97 гг. и множество других примеров демонстрируют тактическую эффективность и стратегическое фиаско демократического мифа.
Тем более удивительно, что именно в тесной связи с демократической мифологией разрабатывается нормативная теория демократии, становящейся фактически в последние годы основой для оценки эволюции стран, находящихся в процессе демократического транзита. (Впрочем, сейчас начали появляться серьезные работы с гораздо более трезвым взглядом на реальное положение дел).
...
Глава III. Демократические практики В процессе принятия решений необходимо прежде всего иметь представление о положении дел. Описание положения дел - очень непростая задача, так как далеко не все существенные элементы положения дел доступны - так практически невозможно с полной уверенностью судить о намерениях других социальных субъектов, мысли людей постоянно меняются, очень трудно оценить реальные ресурсы как партнеров, так и противников. В описании положения дел, тем не менее можно выделить некий стабильный каркас - презумпции, касающиеся структуры социума и основных характеристик социальных субъектов - эти презумпции мы будем называть социальной онтологией. Социальная онтология субъектов может быть совершенно различной при наличии одних и тех же фактических данных о ситуации. Так, мир можно представить, например, как арену вечной борьбы добра и зла, а можно рассматривать как хаос морально нейтральных событий. Социальные онтологии являются неверифицируемыми, и, что еще важнее, нефальсифицируемыми интерпретационными схемами, которые могут быть наложены на любую конкретную картину событий.
Но помимо описания ситуации необходимо иметь средства ее оценки. Эти средства даются системой ценностей, позволяющей соотносить структуру ситуации - с одной стороны с критериями приемлемости для социального субъекта, с другой стороны - с абстрактными моральными схемами и концепциями - Блага, Зла, Справедливости и т.п. Система ценностей является очень сложным когнитивным конструктом, предполагающим наличие большого запаса прототипических ситуаций, с которыми по тем или иным правилам соотносится конкретная анализируемая ситуация. При этом очень часто такое соотношение имеет характер метафоры.
Наконец, третьей важнейшей компонентой когнитивной модели принятия решений является операциональный опыт, т.е. апробированный подбор инструментальных средств разрешения проблем. Операционный опыт - это множество различных сценариев вместе с указаниями о том, какие сценарии в каких типах ситуаций следует применять, чтобы добиться того или иного желаемого результата. Ясно, что важнейшей частью операционального опыта является типология проблемных ситуаций и типология исходов описания на некотором достаточно абстрактном языке. В случае операционального опыта военного характера этот язык должен включать такие описывающие исходы понятия, как победа или поражение, в случае политического операционального опыта - обретение или потеря власти и т.п.
...
Альтернативным вариантом становления политической системы демократии являются переговоры между властью и гражданским обществом в целом, возникающие в том случае, если власть в течение длительного времени игнорировала требования и интересы гражданского общества. В этом случае демократия развивается как процесс институционализации переговоров.
Сначала стороны ведут молчаливый торг - на односторонние решения власти гражданское общество отказывается повиноваться, причем этот отказ может происходить как в мирных формах гражданского неповиновения, так и в активной форме - насильственных действиях, формировании альтернативных институтов власти и т.п. Эта фаза кончается либо быстрым коллапсом власти - как, например, В России в феврале 1917 г., Румынии в 1989 г. или в СССР, а августе 1991 г., либо установлением той или иной формы переговоров между властью и представителями гражданского общества - (фаза торга) как, например, «круглые столы» в Польше или Венгрии в 1989 г. или переговоры между королем и представителями «третьего сословия» во Франции, закончившиеся созданием Учредительного собрания.
После этого наступает фаза установления рамочной модели политического режима и создание конституции. Интересно заметить, что затягивание фазы торга или длительное отсутствие рамочной модели очень опасно - оно может привести к утрате легитимности «временных властей» или «переговорного института» - как это случилось, например, в России в октябре 1917 г. Но не менее опасно и установление рамочной модели, не отвечающей растущим требованиям гражданского общества или затягивание с проведением выборов, лишающих временные власти легитимности. В этом случае также возможна повторная утрата уже новой властью своей легитимности, как это случилось в августе 1792 г. во Франции или в сентябре 1993 г. в России.
И здесь мы находимся в позиции, проясняющей дискуссию между Эдмундом Берком и представителями французских демократов. Берк выступал как сторонним «розовой» революции, концентрируя свое внимание на процедурных проблемах осуществления власти, т.е. постепенного расширения «глубоких» переговоров, основанных на детальном понимании общественных проблем и последствий внедрения инноваций. Французские демократы выступали за немедленное расширение прав в рамках плохо устроенной и не обсужденной как следует «рамочной модели», надеясь доработать эту модель на основе спонтанной демократической активности населения. Но внедрение «рамочной модели» - сначала Конституции 1790 г., а затем Конституции 1793 г. просто не удалось произвести из-за шокового расширения политического участия населения. В процесс создания политических институтов оказались вовлечены массы людей, лишенных «операционального опыта» решения сложных социальных проблем. Эти-то массы и предпочли сложному процессу институционального строительства системы переговоров между группами населения, обладающими реальными ресурсами, радикальные и простые решения, ни ближние, ни отдаленные последствия которых нигде не обсуждались просто из-за отсутствия соответствующих форумов для «глубокой» исследовательской фазы переговоров, что и привело к последовательности диктатур, реставрации, новым революциям и т.д. вплоть до событий 1958 и 1968 гг.
Мы можем рассматривать «органический» (Североевропейский) путь порождения демократических институтов и «конфликтный» (т.е. через столкновение власти с обществом) путь как два различных идеальных типа, которым в большей или меньшей степени соответствуют процессы становления институтов демократии в других странах. Оппозиция этих типов - это оппозиция процесса институционализации переговоров (конфликтный путь) процессу функционирования уже институционализированной системы (органический путь). Проводя физическую аналогию, органический путь - это медленный рост кристалла из зародыша, конфликтный путь - это мгновенная кристаллизация переохлажденной жидкости, при которой стакан лопается.
...
Глава IV. Демократия и иерархии Степень вертикальной мобильности - это важнейший элемент картины мира и, следовательно, важнейший элемент процесса эволюции человеческих сообществ. Наблюдая на исторических примерах, какое воздействие на общество производит различие в типах вертикальной мобильности, действующих в обществе иерархий, можно сразу же заметить весьма интересные вещи.
Вообще говоря, общество с высокой вертикальной мобильностью оказывается значительно более стабильным в социальном отношении и значительно менее адаптивным к переменам во внешних обстоятельствах. Наоборот, общество с низкой вертикальной мобильностью демонстрирует социальную нестабильность и кризисы, но значительно более адаптивно к изменению среды.
Это объясняется следующим образом: в иерархиях с высокой вертикальной мобильностью продвижение зависит во многом от совпадения картины мира у кандидата на повышение и у иерархов более высоких уровней, чем уровень кандидата. Каждый из ярусов иерархии с высокой вертикальной мобильностью образует своего рода «клуб», в который трудно попасть человеку, если его взгляды, стиль поведения, способы общения не соответствуют соответствующим характеристикам того яруса иерархии, в который он кооптируется. Даже если по каким-то причинам будет повышен человек, по своему социальному стереотипу резко отличающийся от своих новых коллег по иерархическому уровню, ему будет чрезвычайно трудно удержаться в этой среде, и тем более трудно рассчитывать на дальнейшее повышение. Таким образом иерархия с высокой вертикальной мобильностью консервирует социальную картину мира своих членов.
Эта особенность приводит к тому, что иерархии с высокой вертикальной мобильностью плохо адаптируются к изменениям внешних обстоятельств и склонны сохранять политическую культуру в течение длительного времени неизменной. И социальная онтология, и система ценностей, и операциональный опыт оказываются «замороженными» в таких иерархиях, и если изменение внешних обстоятельств требует быстрых перемен политической культуры, то иерархии с высокой вертикальной мобильностью обычно рушатся. Наиболее характерным историческим примером такого рода являются бюрократические иерархии имперского Китая, начиная с Ханьского времени, иерархические структуры византийской бюрократии, иерархия католической церкви в средние века, партийные иерархии социалистических государств Восточной Европы в 50-х-80-х годах. Даже путем нажима сверху, как показывает опыт советской перестройки, очень тяжело изменить культуру иерархий с высокой вертикальной мобильностью.
Но обычно уровень вертикальной мобильности в иерархиях имеет тенденцию понижаться по мере старения иерархии. Ниже мы более подробно обсудим феномены, связанные с «коррумпированием» меритократических иерархий. Здесь же необходимо отметить существенные различия в причинах социальных неудач иерархий с высокой вертикальной мобильностью - в краткосрочной перспективе - это ригидность и неспособность в адаптации к быстро меняющимся условиям. В длительной перспективе - это перерождение в наследственные иерархии с низкой вертикальной мобильностью, что создает не столько проблемы со средой, в которой иерархии существуют, сколько социальные проблемы внутри иерархий.
Вертикальная мобильность весьма способствует стабильности в обществе по следующим причинам: такая структура обеспечивает возможность способным людям быстро подняться наверх, лишая низшие уровни иерархии естественных вождей, способных возглавить социальные движения слоев недовольных низким уровнем жизни. Правда, ценой за подъем по социальной лестнице является конформизм, а это означает, что далеко не все способные люди, часть из которых является нонконформистами, будут затянуты в иерархию, что создает определенные опасности социального взрыва. Поэтому успешно действующий иерархический социум с высокой вертикальной мобильностью должен для обеспечения социальной стабильности предусмотреть специальную социальную нишу для способных нонконформистов, где они могли бы приобрести высокий социальный «внеиерархический» статус.
В том случае, когда такие ниши функционируют, они до определенной степени обеспечивают спокойствие в обществе.
...
Глава V. Институциональная эволюция
Первый вопрос, который здесь возникает, состоит в следующем: кто все-таки конкурирует и эволюционирует, институты (т.е. система правил) или организации - т.е. субъекты социального действия)? В том способе применения теории эволюции к экономическим феноменам, который предложил Алхиян, эволюционируют субъекты - фирмы, использующие более эффективные процедуры, выживают. Но эволюционировать могут не только субъекты, но и институты. В свое время Карл Менгер рассматривал проблему эволюции тех социальных институтов, которые не являются специально спроектированными конструкциями (это справедливо, скажем, для естественного языка или денег), как центральную проблему социальной теории. Такой взгляд на социальные институты вообще характерен для австрийской школы экономики и особенно ясно сформулирован Ф. Хайеком, который рассматривал систему правил поведения «расширенного порядка» (т.е. рыночной экономики) в конкуренции с другими типами правил социального поведения.
Строго говоря, эволюционная теория для субъектов социума (организаций) должна весьма сильно отличаться от эволюционной теории для социальных институтов. Это - очень важное соображение, которое обычно недооценивается. Если говорить о биологической метафоре, то различие здесь примерно такое же, как различие между эволюцией видов и эволюцией ценозов, т.е. структуры взаимоотношений между видами в некотором географическом ареале. Между этими двумя типами эволюции существует взаимосвязь, но логическое различие необходимо. Вместе с тем это различие создает фундаментальную двойственность, которую мы и попытаемся описать ниже. В применении к сюжету настоящей книги эта двойственность становится ясной, когда мы сравниваем эволюцию демократических институтов и эволюцию политических организаций.
Демократия - это отнюдь не сообщество демократических организаций. В сообществе демократических организаций могут практиковаться самые жестокие формы борьбы и создаваться условия, весьма далекие от каких бы то ни было демократических идеалов (достаточно вспомнить Великую Французскую революцию). Демократия - это система демократических практик, пронизывающая все общество и интегрирующая его в то, что можно назвать «демократическим разумом общества», а это - система социальных институтов. Если мы хотим понять истоки и сущность демократии, то мы должны все время иметь в виду двойственность институтов и организаций. Вообще говоря, в каждом случае, когда организация рассматривается изнутри, с точки зрения действующих в ней правил - это социальный институт, когда же она рассматривается снаружи, во взаимодействии с другими организациями, только тогда она выступает как социальный субъект, т.е. здесь мы имеем «Янус-космологию» в духе А. Кёстлера. Социум оказывался разделением на иерархически организованные части, каждая из которых изнутри - социальный институт или множество социальных институтов, снаружи - социальная организация.
...
Но гораздо более вероятно возникновение кризиса демократических институтов там, где демократическая система возникала не как расширение внутриэлитной демократии на все общество, а как принуждение обществом авторитарной власти к сотрудничеству. Так как в основе институциональной структуры таких демократических систем лежат различные внешние формы контроля общества над администрацией - выборы, парламентский контроль над исполнительной властью, референдумы и т.п., то внутри административной иерархии не возникает соответствующим неформальных практик, иными словами, культуры демократии, несмотря на наличие навязанных извне формальных правил и процедур. Конечно, в определенных обстоятельствах возможно постепенное появление таких практик, но это вещь весьма редкая, обычно внутренний мир бюрократических иерархий остается сильно изолированным от общественного влияния.
В силу того, что непрерывный контроль общества над властью очень трудно обеспечить (выбора обычно разделены достаточно большими промежутками времени, а парламентарии быстро находят общий язык с администрацией) «политический рынок» оказывается весьма несовершенным - трансакционные издержки очень велики. Отношения избирателей и демократических политиков характеризуются значительной асимметрией в информации, а избиратели не особенно заинтересованы в том, чтобы тратить время и другие ресурсы на ее приобретение - вес одного голоса на общенациональных выборах ничтожен.
Политическая элита со значительной легкостью может использовать различные средства манипулирования общественным мнением, особенно в условиях, когда структура групповых интересов в обществе не выражена ясно, а горизонтальные переговоры между различными группами интересов практически отсутствуют. Именно такая структура отношений между властью и обществом характеризует многие развивающиеся и посткоммунистические страны. В этих условиях формальные демократические процедуры оказываются внешними связями, наложенными на общество, и быстро теряют легитимность, не имея основы в неформальном знании. Политическая культура общества оказывается как бы разорванной между висящими без опоры формальными демократическими практиками и огромным фундаментом традиционного «молчаливого знания», характеризующего представление членов общества о взаимоотношениях общества с властью.
В соответствии с общей теорией трансакционных издержек, высокие цены трансакций приводят к неэффективности функционирования «политического рынка» - т.е. свободного обмена голосов на политические решения. Более эффективной оказывается иерархия. Этот процесс распада демократических практик и восстановления роли авторитарных иерархий облегчается тем, что «политический рынок» демократии - это по существу рынок фьючерсов. Голоса обмениваются не на конкретные решения, а на обещания таковых. В подобной ситуации возможности для обмана очень велики, а трудности в создании гарантий для «политического контракта» практически непреодолимы в отсутствие мощных независимых организаций, способных оказать давление на власть. Но и сам факт создания таких организаций - политических партий, профсоюзов и т.д. - не спасает положения. Руководство этих организаций тоже выборное, и в отсутствие неформальной демократической культуры может быстро превратить формальные демократические правила функционирования подобных организаций в фикцию. Возникает классический парадокс - кто должен следить за гарантами демократического порядка?
Возникает также вопрос: с чем же связаны трудности появления неформальной основы демократических практик, т.е. демократической культуры? Похоже, что ответ на этот вопрос такого же свойства, как на вопрос о причине существования неэффективных экономических систем. Не только неформальные практики способствуют становлению формальных институциональных правил, но и существующие институты постоянно производят и поддерживают неформальные практики. Неудачная конституционная структура способна блокировать «размножение» демократического неформального знания и способствовать распространению авторитарного «неформального знания», демонстрируя ту самую «зависимость от пути» развития, о которой говорилось в предыдущем параграфе.