Трурль добился своего
Три дня он настаивал на своем: что Михоэлс был убит за дело, Вдовин пишет без всяких кавычек.
Об этом, по мнению Трурля, свидетельствует формулировка из статьи Вдовина: Кампания приобрела масштабные формы вскоре после арестов активистов Еврейского антифашистского комитета (ЕАК). Преследование комитета перешло в активную фазу со времени гибели (январь 1948 г.) его руководителя С. М. Михоэлса [cxvi] , подозревавшегося в попытках использовать дочь Сталина Светлану и ее мужа Г. И. Морозова в корыстных интересах националистически настроенных евреев.
Вначале я пытался объяснить, что данная формулировка свидетельствует лишь о том, что автор пишет о факте наличия таких подозрений. Но оппонент был непреклонен - раз автор не дистанцируется от таких обвинений, то значит поддерживает их.
В конце концов мне и самому стало интересно - что же там было-то. Раскрыл книгу Костырченко "Сталин против "космополитов". Власть и еврейская интеллигенция в СССР" (РОССПЭН, 2009), на стр. 149-150 нашел рассказ о семейной жизни Светланы Аллилуевой с Григорием Морозовым, об их контактах с И.И.Гольдштейном, об интересе Михоэлса к этим контактам. Костырченко завершает рассказ фразой: "Однако неформальному лидеру советского еврейства вскоре пришлось распрощаться с иллюзиями о возможности повлиять на кремлевскую национальную политику посредством родственников диктатора".
Нужно сказать, что этой книги я не нашел в сети. Но сходный по смыслу фрагмент есть в предыдущей книге Костырченко "Тайная политика Сталина". Недоброжелательство Сталина к родственникам, переходящее порой в явную антипатию, и стало краеугольным камнем в том мифическом сионистском заговоре, фабрикацией которого с конца 1946 года и занялся тщеславный шеф советской госбезопасности Абакумов. С этого времени он регулярно направлял диктатору ставшую для последнего кошмаром наяву информацию о контактах Светланы и Григория Морозова с неким И.И. Гольдштейном, человеком, якобы подосланным «еврейским националистом» С. М. Михоэлсом для сбора личных сведений о вожде. В ходе начавшейся «оперативной разработки» Гольдштейна выяснилось, что тот работает старшим научным сотрудником Института экономики АН СССР*, а с Михоэлсом познакомился через своего давнего друга З.Г. Гринберга - старшего научного сотрудника Института мировой литературы АН СССР и ближайшего помощника Михоэлса по работе с еврейской научной интеллигенцией. До Октябрьской революции Гольдштейн и Гринберг состояли в Бунде. Потом последний, окончивший в свое время историко-филологический факультет Варшавского университета, стал заместителем наркома просвещения Союза коммун Северной области (так назывались тогда Петроград с губернией) и на этом поприще оказывал помощь и содействие бедствовавшим в то время литераторам и деятелям искусства, в том числе A.M. Горькому, А.Н. Толстому, С.А. Есенину, К.И. Чуковскому, В.И. Немировичу-Данченко и другим знаменитостям. Непосредственное знакомство Гольдштейна и Гринберга произошло в конце 1941 года в Ташкенте, в эвакуации. Гринберг много и часто рассказывал новому другу о Михоэлсе, который в то время тоже находился со своим театром в узбекской столице, однако лично представиться последнему Гольдштейн тогда не смог. Их первая встреча состоялась уже в Москве в 1945 году в Еврейском театре, куда Гольдштейн был приглашен на вечер памяти, посвященный 30-летней годовщине со дня смерти И.Л. Переца - еврейского писателя, жившего в Польше и приходившегося Гольдштейну дядей. Выступив с докладом, Михоэлс подошел к сидевшему в зале Гольдштейну и, представившись, попросил его чаще бывать в театре. После столь мимолетного свидания их контакты возобновились только осенью 1946 года, когда Гринберг привел Гольдштейна в Еврейский антифашистский комитет на Кропоткинскую, 10. Там состоялся уже продолжительный и серьезный разговор, в том числе и о знакомых Гольдштейну родственниках Сталина со стороны второй жены. Такой интерес к родственному окружению вождя был вызван у Михоэлса, думается, тем, что посредством него он надеялся, информируя о положении евреев в СССР, как-то повлиять на правителя и со временем склонить того к принятию мер, направленных против усилившегося в годы войны антисемитизма. Видимо, для достижения этой цели руководитель ЕАК попросил своего собеседника при случае расширить соответствующий круг знакомств, включив в него Светлану Сталину и Григория Морозова. Такой случай представился через несколько месяцев, в декабре, во время одного из семейных праздников у Е.А. Аллилуевой, жившей вместе со своим вторым мужем Н.В. Молочниковым (работал главным конструктором Государственного института по проектированию заводов черной металлургии и одновременно являлся негласным информатором «органов», давно державших его «на крючке» как выходца из среды религиозных толстовцев) в том же «доме на набережной».
Е.А. Аллилуева, которую Гольдштейн знал еще с 1929 года по совместной работе в советском торгпредстве в Берлине, первым браком была замужем за братом жены Сталина П.С. Аллилуевым, неожиданно умершим в ноябре 1938-го, как говорили, от сердечного приступа. Произошло это после того, как, возвратясь из отпуска, тот узнал, что многие его сослуживцы по автобронетанковому управлению Красной армии арестованы как враги народа. Однако существовала и другая версия этой смерти, которую госбезопасность представила Сталину как наиболее достоверную: Е.А. Аллилуева, дочь новгородского попа, якобы отравила мужа, причем не без участия своего любовника Молочникова, которого знала еще с 1930 года.
Личную драму пережила тогда и сестра П.С. Аллилуева - Анна. Ее мужа, С.Ф. Реденса, руководившего столичным управлением НКВД, сначала откомандировали в Казахстан, а потом, вызвав в Москву, 21 ноября 1938 г. взяли под стражу и 12 февраля 1940 г. расстреляли как «человека» бывшего наркома внутренних дел Н.И. Ежова. В 1943 году в тюрьме оказался и старший сын А.С. Аллилуевой - Леонид, арестованный по делу о гибели детей Шахуриных-Уманских.
То ли боясь мести за санкционированные им репрессии, то ли еще по какой-то причине, но с конца 30-х Сталин больше не встречался с родственниками двух покойных жен. Те из них, кто уцелел, оказались в опале. Их не допускали больше в Кремль, на правительственные дачи, лишили некоторых других номенклатурных благ. Проворные чиновники, чутко уловив настроение «хозяина», даже «уплотнили» Аллилуевых в жилплощади, подселив к ним в квартиры в «доме на набережной» соседей. Лишившись былых привилегий и будучи вынужденным теперь прозябать в положении отверженного, беспокойный для Сталина клан Аллилуевых изливал копившиеся годами обиды в постоянных пересудах и сетованиях по поводу бед и несчастий, обрушившихся на него по воле всесильного родственника. Среди прочего довольно откровенно обсуждались различные версии гибели Н.С. Аллилуевой и другие табуированные семейные тайны. Обо всем этом регулярно докладывалось Сталину, который очень болезненно относился к разговорам вокруг смерти второй жены. Не случайно в биографической хронике за 1932 год, подверстанной к вышедшему в 1951-м очередному, 13-му тому его сочинений, Н.С. Аллилуева была названа «близким другом» вождя, а также специально указано, что Сталин проводил гроб с телом жены на Новодевичье кладбище, хотя многим было известно, что в действительности он присутствовал Только на гражданской панихиде в здании, известном как ГУМ, и не участвовал в непосредственном погребении41.
Недовольство Сталина родней заметно усилилось после выхода; в свет в 1946 году книги А.С. Аллилуевой «Воспоминания». Особенно не понравилось в Кремле то, что автор с целью популяризации своего сочинения стала разъезжать по городам и весям страны и с непозволительной для той поры откровенностью излагать трудящимся свою версию истории семьи руководителя партии и государства. В поезд-] ках ее сопровождала старая подруга, журналистка P.M. Азарх, вдова венгерского писателя-коммуниста Мате Залки (Белы Франкля), знаменитого «генерала Лукача», погибшего в ходе гражданской войны в Испании в 1937-м. В 1948 году Азарх арестовали и обвинили в том, что та упросила Аллилуеву направить Михоэлсу свои «Воспоминания», а также книгу отца, С.Я. Аллилуева, «Пройденный путь».
* В январе того же 1947 года Федосеев фактически наложил запрет на издание уже сверстанной в типографии книги В.Л. Швейцер «Воспоминания рядового подпольщика о Сталине». Автор - старая большевичка-подпольщица, познакомившаяся со Сталиным в 1909 году в Петербурге, помимо прочего включила в рукопись описание еврейского погрома в Ростове в октябре 1905-го (42).
Вне закона мемуары А. Аллилуевой были объявлены после того** как 14 мая 1947 г. в «Правде» за подписью П.Н. Федосеева* появилась статья под красноречивым заголовком «Безответственные из-4 мышления». В ней автора обвинили в противопоставлении своих «вымыслов», «искажающих историческую действительность», сталинскому «Краткому курсу истории ВКП(б)». Интересно, что в июне:
1944 года тот же Федосеев вместе с шефом по Агитпропу Александровым совсем погдругому оценивали труд Аллилуевой:
«.. .Содержание книги возражений не вызывает. Считаем возможным разрешить издательству выпустить книгу в свет».
Правда, после этого рукопись почему-то предпочли положить в издательстве в долгий ящик, так что автору даже пришлось позвонить Сталину и попросить его о помощи.
«Ну что ты так расстраиваешься? Неужели не знаешь, что там есть сволочи? - Участливо посочувствовал тот и решительно добавил: - Издадут твою книгу»4'. '-
Свое обещание Сталин тогда выполнил. Воспоминания его свояченицы были изданы в апреле 1946-го. И вот теперь спустя год он, видимо, в сердцах укоряя себя за мягкосердечие и либерализм, дал указание об изъятии злополучной книжки. И хоть это распоряжение было негласным, мало кто в околокремлевских кругах сомневался, от кого оно исходит. Известный своей эмоциональной неуравновешенностью брат Анны Аллилуевой Федор тогда в кругу близких воскликнул: «Это поход против Аллилуевых, начатый с ведома Сталина»44.
Эти и другие перипетии взаимоотношений Сталина с близкими главным образом и обсуждались Михоэлсом и Гольдштейном во время встреч. Однако неформальному лидеру советского еврейства пришлось распрощаться с иллюзиями о возможности повлиять на кремлевскую национальную политику посредством родственников диктатора. Еще в мае 1947» года Светлана Сталина и Григорий Морозов неожиданно расстались друг с другом*. Собственно, никакого официального развода не было. Просто в один не очень прекрасный для Григория Морозова день его выставили из квартиры в «доме на набережной». Потом он был приглашен в отделение милиции, где у него отобрали паспорт со штампом о регистрации брака с дочерью Сталина и вручили взамен новый, «чистый». То же самое случилось и с паспортом Светланы. Правда, ее в милицию не вызывали. Все формальности взял на себя брат Василий, который, между прочим, в свое время познакомил сестру с Григорием.
* Как показал потом на следствии Гольдштейн, он, встретившись в июле 1947 года с Михоэлсом в ГОСЕТе, сообщил ему о разводе Морозова со Светланой Сталиной. На что Михоэлс, уже зная об этом, якобы сказал: «Да, печальная история для нас, Морозову так и не удалось закрепиться в семье Сталина... Но надо восстановить этот брак».
http://krotov.info/libr_min/11_k/os/tyrchenko_6.html
Т.о. имеется текст Костырченко, описывающий события. В частности, имеется его интепретация намерений Михоэлса "информируя о положении евреев в СССР, как-то повлиять на правителя и со временем склонить того к принятию мер, направленных против усилившегося в годы войны антисемитизма" (Костырченко добавляет к этой формулирвке слово "думается").
Имеется интерпретация этих намерений Абакумовым, разрабатывавшим дело ЕАК.
Имеется описание Вдовина, упомянувшего об этих подозрениях: "подозревавшегося в попытках использовать дочь Сталина Светлану и ее мужа Г. И. Морозова в корыстных интересах националистически настроенных евреев". Нужно отметить, что само дело ЕАК было упомянуто Вдовиным по касательной, в аспекте истории кампании по борьбе с космополитизмом.
Имеется также мнение, что Вдовин, упомянув об этих подозрениях, должен был от таких подозрений тут же решительно отмежеваться, а раз не сделал этого, то подписался под ними.
Я лично думаю, что если бы Вдовин в примечании к своему абзацу процитировал бы формулировку Костырченко, он поступил бы более корректно и, кроме того, ликвидировал бы тем самым возможность предъявления претензий по этому пункту.
Хотя, конечно, это смотря на кого нарвешься, от некоторых цитатами из Костырченко не отгородишься. Да и вообще, коснувшись такой темы, каждый должен быть готов построчно доказывать, что не верблюд и даже рядом не стоял.
Об этом, по мнению Трурля, свидетельствует формулировка из статьи Вдовина: Кампания приобрела масштабные формы вскоре после арестов активистов Еврейского антифашистского комитета (ЕАК). Преследование комитета перешло в активную фазу со времени гибели (январь 1948 г.) его руководителя С. М. Михоэлса [cxvi] , подозревавшегося в попытках использовать дочь Сталина Светлану и ее мужа Г. И. Морозова в корыстных интересах националистически настроенных евреев.
Вначале я пытался объяснить, что данная формулировка свидетельствует лишь о том, что автор пишет о факте наличия таких подозрений. Но оппонент был непреклонен - раз автор не дистанцируется от таких обвинений, то значит поддерживает их.
В конце концов мне и самому стало интересно - что же там было-то. Раскрыл книгу Костырченко "Сталин против "космополитов". Власть и еврейская интеллигенция в СССР" (РОССПЭН, 2009), на стр. 149-150 нашел рассказ о семейной жизни Светланы Аллилуевой с Григорием Морозовым, об их контактах с И.И.Гольдштейном, об интересе Михоэлса к этим контактам. Костырченко завершает рассказ фразой: "Однако неформальному лидеру советского еврейства вскоре пришлось распрощаться с иллюзиями о возможности повлиять на кремлевскую национальную политику посредством родственников диктатора".
Нужно сказать, что этой книги я не нашел в сети. Но сходный по смыслу фрагмент есть в предыдущей книге Костырченко "Тайная политика Сталина". Недоброжелательство Сталина к родственникам, переходящее порой в явную антипатию, и стало краеугольным камнем в том мифическом сионистском заговоре, фабрикацией которого с конца 1946 года и занялся тщеславный шеф советской госбезопасности Абакумов. С этого времени он регулярно направлял диктатору ставшую для последнего кошмаром наяву информацию о контактах Светланы и Григория Морозова с неким И.И. Гольдштейном, человеком, якобы подосланным «еврейским националистом» С. М. Михоэлсом для сбора личных сведений о вожде. В ходе начавшейся «оперативной разработки» Гольдштейна выяснилось, что тот работает старшим научным сотрудником Института экономики АН СССР*, а с Михоэлсом познакомился через своего давнего друга З.Г. Гринберга - старшего научного сотрудника Института мировой литературы АН СССР и ближайшего помощника Михоэлса по работе с еврейской научной интеллигенцией. До Октябрьской революции Гольдштейн и Гринберг состояли в Бунде. Потом последний, окончивший в свое время историко-филологический факультет Варшавского университета, стал заместителем наркома просвещения Союза коммун Северной области (так назывались тогда Петроград с губернией) и на этом поприще оказывал помощь и содействие бедствовавшим в то время литераторам и деятелям искусства, в том числе A.M. Горькому, А.Н. Толстому, С.А. Есенину, К.И. Чуковскому, В.И. Немировичу-Данченко и другим знаменитостям. Непосредственное знакомство Гольдштейна и Гринберга произошло в конце 1941 года в Ташкенте, в эвакуации. Гринберг много и часто рассказывал новому другу о Михоэлсе, который в то время тоже находился со своим театром в узбекской столице, однако лично представиться последнему Гольдштейн тогда не смог. Их первая встреча состоялась уже в Москве в 1945 году в Еврейском театре, куда Гольдштейн был приглашен на вечер памяти, посвященный 30-летней годовщине со дня смерти И.Л. Переца - еврейского писателя, жившего в Польше и приходившегося Гольдштейну дядей. Выступив с докладом, Михоэлс подошел к сидевшему в зале Гольдштейну и, представившись, попросил его чаще бывать в театре. После столь мимолетного свидания их контакты возобновились только осенью 1946 года, когда Гринберг привел Гольдштейна в Еврейский антифашистский комитет на Кропоткинскую, 10. Там состоялся уже продолжительный и серьезный разговор, в том числе и о знакомых Гольдштейну родственниках Сталина со стороны второй жены. Такой интерес к родственному окружению вождя был вызван у Михоэлса, думается, тем, что посредством него он надеялся, информируя о положении евреев в СССР, как-то повлиять на правителя и со временем склонить того к принятию мер, направленных против усилившегося в годы войны антисемитизма. Видимо, для достижения этой цели руководитель ЕАК попросил своего собеседника при случае расширить соответствующий круг знакомств, включив в него Светлану Сталину и Григория Морозова. Такой случай представился через несколько месяцев, в декабре, во время одного из семейных праздников у Е.А. Аллилуевой, жившей вместе со своим вторым мужем Н.В. Молочниковым (работал главным конструктором Государственного института по проектированию заводов черной металлургии и одновременно являлся негласным информатором «органов», давно державших его «на крючке» как выходца из среды религиозных толстовцев) в том же «доме на набережной».
Е.А. Аллилуева, которую Гольдштейн знал еще с 1929 года по совместной работе в советском торгпредстве в Берлине, первым браком была замужем за братом жены Сталина П.С. Аллилуевым, неожиданно умершим в ноябре 1938-го, как говорили, от сердечного приступа. Произошло это после того, как, возвратясь из отпуска, тот узнал, что многие его сослуживцы по автобронетанковому управлению Красной армии арестованы как враги народа. Однако существовала и другая версия этой смерти, которую госбезопасность представила Сталину как наиболее достоверную: Е.А. Аллилуева, дочь новгородского попа, якобы отравила мужа, причем не без участия своего любовника Молочникова, которого знала еще с 1930 года.
Личную драму пережила тогда и сестра П.С. Аллилуева - Анна. Ее мужа, С.Ф. Реденса, руководившего столичным управлением НКВД, сначала откомандировали в Казахстан, а потом, вызвав в Москву, 21 ноября 1938 г. взяли под стражу и 12 февраля 1940 г. расстреляли как «человека» бывшего наркома внутренних дел Н.И. Ежова. В 1943 году в тюрьме оказался и старший сын А.С. Аллилуевой - Леонид, арестованный по делу о гибели детей Шахуриных-Уманских.
То ли боясь мести за санкционированные им репрессии, то ли еще по какой-то причине, но с конца 30-х Сталин больше не встречался с родственниками двух покойных жен. Те из них, кто уцелел, оказались в опале. Их не допускали больше в Кремль, на правительственные дачи, лишили некоторых других номенклатурных благ. Проворные чиновники, чутко уловив настроение «хозяина», даже «уплотнили» Аллилуевых в жилплощади, подселив к ним в квартиры в «доме на набережной» соседей. Лишившись былых привилегий и будучи вынужденным теперь прозябать в положении отверженного, беспокойный для Сталина клан Аллилуевых изливал копившиеся годами обиды в постоянных пересудах и сетованиях по поводу бед и несчастий, обрушившихся на него по воле всесильного родственника. Среди прочего довольно откровенно обсуждались различные версии гибели Н.С. Аллилуевой и другие табуированные семейные тайны. Обо всем этом регулярно докладывалось Сталину, который очень болезненно относился к разговорам вокруг смерти второй жены. Не случайно в биографической хронике за 1932 год, подверстанной к вышедшему в 1951-м очередному, 13-му тому его сочинений, Н.С. Аллилуева была названа «близким другом» вождя, а также специально указано, что Сталин проводил гроб с телом жены на Новодевичье кладбище, хотя многим было известно, что в действительности он присутствовал Только на гражданской панихиде в здании, известном как ГУМ, и не участвовал в непосредственном погребении41.
Недовольство Сталина родней заметно усилилось после выхода; в свет в 1946 году книги А.С. Аллилуевой «Воспоминания». Особенно не понравилось в Кремле то, что автор с целью популяризации своего сочинения стала разъезжать по городам и весям страны и с непозволительной для той поры откровенностью излагать трудящимся свою версию истории семьи руководителя партии и государства. В поезд-] ках ее сопровождала старая подруга, журналистка P.M. Азарх, вдова венгерского писателя-коммуниста Мате Залки (Белы Франкля), знаменитого «генерала Лукача», погибшего в ходе гражданской войны в Испании в 1937-м. В 1948 году Азарх арестовали и обвинили в том, что та упросила Аллилуеву направить Михоэлсу свои «Воспоминания», а также книгу отца, С.Я. Аллилуева, «Пройденный путь».
* В январе того же 1947 года Федосеев фактически наложил запрет на издание уже сверстанной в типографии книги В.Л. Швейцер «Воспоминания рядового подпольщика о Сталине». Автор - старая большевичка-подпольщица, познакомившаяся со Сталиным в 1909 году в Петербурге, помимо прочего включила в рукопись описание еврейского погрома в Ростове в октябре 1905-го (42).
Вне закона мемуары А. Аллилуевой были объявлены после того** как 14 мая 1947 г. в «Правде» за подписью П.Н. Федосеева* появилась статья под красноречивым заголовком «Безответственные из-4 мышления». В ней автора обвинили в противопоставлении своих «вымыслов», «искажающих историческую действительность», сталинскому «Краткому курсу истории ВКП(б)». Интересно, что в июне:
1944 года тот же Федосеев вместе с шефом по Агитпропу Александровым совсем погдругому оценивали труд Аллилуевой:
«.. .Содержание книги возражений не вызывает. Считаем возможным разрешить издательству выпустить книгу в свет».
Правда, после этого рукопись почему-то предпочли положить в издательстве в долгий ящик, так что автору даже пришлось позвонить Сталину и попросить его о помощи.
«Ну что ты так расстраиваешься? Неужели не знаешь, что там есть сволочи? - Участливо посочувствовал тот и решительно добавил: - Издадут твою книгу»4'. '-
Свое обещание Сталин тогда выполнил. Воспоминания его свояченицы были изданы в апреле 1946-го. И вот теперь спустя год он, видимо, в сердцах укоряя себя за мягкосердечие и либерализм, дал указание об изъятии злополучной книжки. И хоть это распоряжение было негласным, мало кто в околокремлевских кругах сомневался, от кого оно исходит. Известный своей эмоциональной неуравновешенностью брат Анны Аллилуевой Федор тогда в кругу близких воскликнул: «Это поход против Аллилуевых, начатый с ведома Сталина»44.
Эти и другие перипетии взаимоотношений Сталина с близкими главным образом и обсуждались Михоэлсом и Гольдштейном во время встреч. Однако неформальному лидеру советского еврейства пришлось распрощаться с иллюзиями о возможности повлиять на кремлевскую национальную политику посредством родственников диктатора. Еще в мае 1947» года Светлана Сталина и Григорий Морозов неожиданно расстались друг с другом*. Собственно, никакого официального развода не было. Просто в один не очень прекрасный для Григория Морозова день его выставили из квартиры в «доме на набережной». Потом он был приглашен в отделение милиции, где у него отобрали паспорт со штампом о регистрации брака с дочерью Сталина и вручили взамен новый, «чистый». То же самое случилось и с паспортом Светланы. Правда, ее в милицию не вызывали. Все формальности взял на себя брат Василий, который, между прочим, в свое время познакомил сестру с Григорием.
* Как показал потом на следствии Гольдштейн, он, встретившись в июле 1947 года с Михоэлсом в ГОСЕТе, сообщил ему о разводе Морозова со Светланой Сталиной. На что Михоэлс, уже зная об этом, якобы сказал: «Да, печальная история для нас, Морозову так и не удалось закрепиться в семье Сталина... Но надо восстановить этот брак».
http://krotov.info/libr_min/11_k/os/tyrchenko_6.html
Т.о. имеется текст Костырченко, описывающий события. В частности, имеется его интепретация намерений Михоэлса "информируя о положении евреев в СССР, как-то повлиять на правителя и со временем склонить того к принятию мер, направленных против усилившегося в годы войны антисемитизма" (Костырченко добавляет к этой формулирвке слово "думается").
Имеется интерпретация этих намерений Абакумовым, разрабатывавшим дело ЕАК.
Имеется описание Вдовина, упомянувшего об этих подозрениях: "подозревавшегося в попытках использовать дочь Сталина Светлану и ее мужа Г. И. Морозова в корыстных интересах националистически настроенных евреев". Нужно отметить, что само дело ЕАК было упомянуто Вдовиным по касательной, в аспекте истории кампании по борьбе с космополитизмом.
Имеется также мнение, что Вдовин, упомянув об этих подозрениях, должен был от таких подозрений тут же решительно отмежеваться, а раз не сделал этого, то подписался под ними.
Я лично думаю, что если бы Вдовин в примечании к своему абзацу процитировал бы формулировку Костырченко, он поступил бы более корректно и, кроме того, ликвидировал бы тем самым возможность предъявления претензий по этому пункту.
Хотя, конечно, это смотря на кого нарвешься, от некоторых цитатами из Костырченко не отгородишься. Да и вообще, коснувшись такой темы, каждый должен быть готов построчно доказывать, что не верблюд и даже рядом не стоял.