Андрей Тесля о нации
Очень стоящее интервью «НАЦИЯ» есть понятие политическое (двухлетней почти давности но мне попалось только сейчас)
Тут и отчётливое указание подхода к проблеме, т.е. к тому, откуда появляется само понятие нации, как оно связано с этничностью, гражданством, проблематикой источника власти.
И краткий очерк того, как эта проблематика преломлялась в истории Франции, Германии, Польши, России.
Про Россию - точнее, Российскую империю - разговор особый, более подробный. И там речь про связку тем - от Уварова и его теории (где вместо "нации" фигурирует "народность"), и про связь с эпохой массовых армий, вопросы самоидентификации, изменения в массах и элитах.
Про национальные движения (особенно украинское и белорусское), сыгравшие особую роль при крушении империи, про логику советской национальной политики.
В результате получается отчётливая картина. Конечно, тут нет проработки определений, нет классификаций и типизаций, но есть очерк проблематики, объяснение, откуда что вытекает и что с чем связано. И всё это сказано в небольшом по объёму тексте, в понятном читателю разговоре.
--
Выдержки хотелось бы дать, но придётся либо вырывать клочки, либо цитировать значительную часть текста. Лучше прочтите его по ссылке.
-----------
Заодно приведу тут сообщение о только что вышедшей из печати книге (далее анонс из ФБ автора)
Тесля А.А. "Истинно русские люди". - М., 2019. - 319 с.
-----------------------------
Оглавление:
Предисловие
Лекция 1. О понятии «национализм» и логике процесса нациестроительства
Лекция 2. Российская империя в первые десятилетия XIX века: имперская ситуация, польский вопрос и ранний русский национализм
Лекция 3. «Официальная народность» и «большая русская нация»
Лекция 4. Два ответа на вызов времени: Чаадаев и славянофилы
Лекция 5. Соперник «большой русской нации»
Лекция 6. Эпоха реформ
Лекция 7. Style Russe
Лекция 8. Русификация, национальные движения и русский национализм к началу XX века
Рекомендуемая литература
------------------------------
из предисловия:
Эрнст Геллнер в своей классической работе о национализме отметил, что не имеет смысла останавливаться на идеологии национальных движений, поскольку с интеллектуальной точки зрения они не представляют особенного интереса - это во многом справедливо, поскольку речь идет о прагматических высказываниях и идеологических комплексах, следовательно, их интерес не в них самих (или таковой может заключаться лишь случайный образом, не будучи необходимым содержанием), а в том действии, которые они способны производить - то есть способны ли они вдохновлять интеллектуалов, мобилизовать массы, могут ли они предложить яркие формулировки и запоминающиеся образы, насколько они устойчивы перед внешними вызовами, насколько способны меняться в соответствии с меняющейся ситуацией и апроприировать новую повестку.
Обсуждать конкретные националистические идеологии построения как самостоятельные интеллектуальные построения, действительно, имеет мало смысла - об этом, на мой взгляд, и говорил Геллнер: в отличие от философских концепций, они обладают смыслом исключительно в своем месте и своем времени - к ним не применимы характеристики истинности или ложности, подобно тому, как бессмысленно спрашивать об истинности или ложности суждения «поди свари кофе». Речь идет о том, работают ли эти построения, производят ли эти идейные комплексы эффект - и насколько он соответствует тому, который задумывался.
И тем не менее - вопреки ранее сказанному - интеллектуальная история национализма имеет свой смысл, причем весьма разнообразный. Первый аспект самоочевиден - эта история является составной частью истории общественной мысли конкретной эпохи, без знания ее остается не вполне понятной, например, история культуры - так, вне националистического контекста как само образование «могучей кучки», так и история создания и восприятия «Хованщины» или «Князя Игоря» остаются по меньшей мере неполными. Если сами националистические построения и не имеют особенного интеллектуального интереса, то их конкретные воплощения таковой безусловно представляют - националистическое значение может быть и способом легитимации для конкретных интеллектуальных проектов и культурных практик, и, напротив, явиться орудием критики, аргументом, направленным против них - как споры о художественном значении и культурном масштабе творчества Тараса Шевченко, ведшиеся во второй половине XIX века и звучащие сейчас, чаще всего имеют слабое отношение к поэзии как таковой.
Второй аспект заключается в том, что всякая идеологическая конструкция имеет свои границы - во-первых, это границы «видимого», того, что фиксируется и что позволяет она фиксировать, какие различия производит и, напротив, что выступает в качестве неразличимого. Иными словами, идеология - это язык описания реальности и в качестве такового она влияет не только на всех участников идеологического взаимодействия: идеолог сам оказывается подвластен своей идеологии.
Из этого следует, во-вторых, что идеологическая конструкция определяет до известной степени и возможность действия - независимо от того, насколько инструментально к ней относятся сами идеологи. Так, например, коммунистическая идеология не стала препятствием для заключения договора между Советским Союзом и Третьим Рейхом на исходе августа 1939 г., но внезапный союз стал проблемой, например, не только для международного коммунистического движения, но и внутри Советского Союза - растерянность, непонимание происходящего, затруднение в перестройке аргументации, попытка сохранить привычную идеологическую картину в новых условиях и создать некоторые компромиссные объяснения происходящего были повсеместны.
Если вновь обратиться к классикам, то можно напомнить известное определение Карла Маркса идеологии как «ложного сознания»: независимо от того, насколько мы в данный момент готовы актуализировать проблематику «истинного сознания», необходимо подчеркнуть, что идеология выступает именно способом осознания мира - иными словами, она определяет то, как мы воспринимаем реальность или какой-либо ее аспект, а это восприятие определяет наши действия.
Из этого вытекает и третий, наиболее важный с точки зрения интересующей нас проблематики, аспект - а именно, то, что идеология является определенным идейным, интеллектуальным комплексом. Изучение интеллектуальной истории значимо постольку, поскольку идеи не произвольны - то есть, хочу я сказать, они обладают логическими следствиями, автономной логикой развития: приняв в качестве исходных ряд положений, мы можем быть далеки от того, чтобы иметь представление о логических следствиях, из них вытекающих - но мы не свободны от последних, более того, они обнаружатся в наших действиях - вынуждая нас post factum или принимать их как неизбежное последствие тех принципов, верность которым мы храним (и потому примиряемся с нежелательными следствиями, принимая их как «допустимые издержки»), или же пересматривать сами исходные принципы. И в том и в другом случае мы демонстрируем свою несвободу от автономной логики идей - не желая принимать следствия, мы можем объявить их случайными, частными случаями, не влияющими на исходные основания - или же, напротив, представить фактическое положение как следствие идей, принятых нашими оппонентами, не желающими (справедливо или нет) считать себя ответственными за него.
Когда речь идет об автономной логике идей, то мы отнюдь не имеем в виду, что идеи независимы от ситуации, их выбор не определяется в той или иной степени интересом - однако значение имеет то, что этот выбор не детерминирован последним и, более того, мы способны оставаться верными идеям и в том случае, когда их результаты оказываются противоречащими нашим интересам. Более того, независимо от вопроса об интересе, обуславливающем наш первоначальный выбор, в дальнейшем мы оказываемся в ситуации, уже преобразованной сделанным нами выбором - связанными им в большей или меньшей степени, отказ от него, что достаточно очевидно, не возвращает нас в исходную ситуацию, а оставляет в уже преобразованной первым.
Таким образом, если интеллектуальная история национализма достаточно ограничена в своих возможностях рассказать нам о природе и истории национальных движений, формировании и развитии национализмов (здесь во многом продуктивнее обращение к социальной истории и смежных с ней дисциплинам), то она весьма информативна в раскрытии того интеллектуального аппарата, которым пользуются национализмы, в анализе «способов сборки» конкретных интеллектуальных конструкций и анализе языков национализмов, в первую очередь относительно успешных, поскольку они становятся для большинства использующих их «прозрачными», само собой разумеющимися. Так, например, мы привычно говорим о «национальных особенностях», способны рассуждать о «национальных характерах» и «традициях», отсылать к «французскому менталитету» или видеть в том или ином персонаже «типичного немца» или «русского», наше описание мира чаще всего осуществляется через понятийную рамку «наций» и «национальных государств»: крупные объекты, которые мы выделяем в мире, это Италия, Польша, Венгрия, Россия.
Следует, впрочем, предостеречь и от иного варианта неверного понимания - то, что данные понятия, такие, как «национальные государства» или «нации», имеют собственную генеалогию и выступают лишь одной из возможных рамок понимания, способов кадрирования реальности, не означает их ложности - в смысле, далеком от того, как он обсуждался чуть ранее. Национальные государства являются, по меньшей мере, одними из наиболее значимых и влиятельных политических субъектов в современной реальности - и, следовательно, то, что мы в первую очередь фиксируем их, определяем наблюдаемые процессы через соотнесение с ними, идентифицируем и классифицируем людей в зависимости от их национальной принадлежности - не произвольное действие, эти классификации работают (в разнообразных смыслах: отчасти потому, что позволяют нам предсказать, например, поведение другого человека, отчасти потому, что поведение других будет во многом определяться тем, как они идентифицировали другого, каким образом описали ситуацию - и, следовательно, в силу этого их описание оказывается верным по своим последствиям, по меньшей мере в плане объяснениях их действий - и если последние имеют более или менее совпадающий с ожидаемым результат, то это значит, что ситуация была описана верно в прагматическом плане).
***
В данной работе понятия «национальное» и «националистическое движение» используются как синонимичные, также отметим, что термин «национализм» употребляется нами безоценочно, равно как и «империя», «колония» и производные от них. В большинстве случаев в работе мы старались прибегать к понятиям, используемым современниками - соответственно, когда мы их вводим, то обозначаем кавычками, которые в дальнейшем в тексте снимаются: нередко в наши дни эти слова приобрели другие значения или на передний план вышли другие оттенки смыслов, слова и обороты, бывшие некогда нейтральными, приобрели оценочность, и наоборот. Мы постарались учесть эти аспекты интерпретации, работая над текстом книги, но не всегда это было возможно - потому просим непременно иметь в виду, что речь идет о феноменах прошлого и о событиях более чем столетней давности: за это время изменились не только политические границы, но и границы политического языка. Нашей целью было избегать любого политического высказывания, имеющего непосредственное отношение к современности - для подобного есть другие места и ситуации. Это не означает, что у данного текста отсутствуют те или иные социально-политические, культурные и т.п. имплиментации - от них не свободен автор, а, следовательно, не может быть свободен и текст, однако они определяются тем, что вытекают из авторской оптики: в силу этого нечто оказалось неувиденным или не оцененным по достоинству в тех сюжетах, которые рассматриваются в тексте, ряд вопросов оказался не заданным, поскольку автор оказался к ним недостаточно восприимчив, однако это же обусловливает и то, что были заданы другие вопросы, которые иные оптика делал бы недоступными или не заслуживающими столь пристального внимания. Со своей стороны автору остается отметить, что он делал все, чтобы не только смотреть так, как он смотрит, но и рефлексировать свою позицию; насколько ему это удалось - судить читателю.
***
Для удобства чтения кратко остановлюсь на структуре книги: 1-я лекция посвящена общему обзору теорий национализма последних десятилетий, последующее изложение в целом построено хронологически - в лекциях 2 - 4 рассматриваются ранние варианты русского национализма, 2-я лекция характеризует положение Российской империи в начале XIX века и особое внимание уделяет националистическому содержанию в воззрениях декабристов, 3-я сосредоточена на формировании и утверждении доктрины «официальной народности», в 4-й рассматривается анти-националистический историософский проект П.Я. Чаадаева и анализируются теоретические основания славянофильства. В 5-й лекции, посвященной раннему украинскому национализму, я позволил себе некоторое отступление от хронологии: поскольку сюжет отличается логической связанностью, то мне представлялось предпочтительным довести его рассмотрение до конца Российской империи. В 6-й и 7-й лекциях рассматривается развитие русского национализма в новых условиях, в пореформенный период, причем в 7-й лекции акцент сделан на двух противостоящих позициях - с одной стороны, на анализе нового варианта «официальной народности», предложенного К.П. Победоносцевым и, с другой, на критике национализма со стороны Вл.С. Соловьева. Наконец, в последней, 8-й лекции подводятся итоги того пути, который русский национализм прошел к началу XX века, и дается краткая характеристика новых тенденций
Тут и отчётливое указание подхода к проблеме, т.е. к тому, откуда появляется само понятие нации, как оно связано с этничностью, гражданством, проблематикой источника власти.
И краткий очерк того, как эта проблематика преломлялась в истории Франции, Германии, Польши, России.
Про Россию - точнее, Российскую империю - разговор особый, более подробный. И там речь про связку тем - от Уварова и его теории (где вместо "нации" фигурирует "народность"), и про связь с эпохой массовых армий, вопросы самоидентификации, изменения в массах и элитах.
Про национальные движения (особенно украинское и белорусское), сыгравшие особую роль при крушении империи, про логику советской национальной политики.
В результате получается отчётливая картина. Конечно, тут нет проработки определений, нет классификаций и типизаций, но есть очерк проблематики, объяснение, откуда что вытекает и что с чем связано. И всё это сказано в небольшом по объёму тексте, в понятном читателю разговоре.
--
Выдержки хотелось бы дать, но придётся либо вырывать клочки, либо цитировать значительную часть текста. Лучше прочтите его по ссылке.
-----------
Заодно приведу тут сообщение о только что вышедшей из печати книге (далее анонс из ФБ автора)
Тесля А.А. "Истинно русские люди". - М., 2019. - 319 с.
-----------------------------
Оглавление:
Предисловие
Лекция 1. О понятии «национализм» и логике процесса нациестроительства
Лекция 2. Российская империя в первые десятилетия XIX века: имперская ситуация, польский вопрос и ранний русский национализм
Лекция 3. «Официальная народность» и «большая русская нация»
Лекция 4. Два ответа на вызов времени: Чаадаев и славянофилы
Лекция 5. Соперник «большой русской нации»
Лекция 6. Эпоха реформ
Лекция 7. Style Russe
Лекция 8. Русификация, национальные движения и русский национализм к началу XX века
Рекомендуемая литература
------------------------------
из предисловия:
Эрнст Геллнер в своей классической работе о национализме отметил, что не имеет смысла останавливаться на идеологии национальных движений, поскольку с интеллектуальной точки зрения они не представляют особенного интереса - это во многом справедливо, поскольку речь идет о прагматических высказываниях и идеологических комплексах, следовательно, их интерес не в них самих (или таковой может заключаться лишь случайный образом, не будучи необходимым содержанием), а в том действии, которые они способны производить - то есть способны ли они вдохновлять интеллектуалов, мобилизовать массы, могут ли они предложить яркие формулировки и запоминающиеся образы, насколько они устойчивы перед внешними вызовами, насколько способны меняться в соответствии с меняющейся ситуацией и апроприировать новую повестку.
Обсуждать конкретные националистические идеологии построения как самостоятельные интеллектуальные построения, действительно, имеет мало смысла - об этом, на мой взгляд, и говорил Геллнер: в отличие от философских концепций, они обладают смыслом исключительно в своем месте и своем времени - к ним не применимы характеристики истинности или ложности, подобно тому, как бессмысленно спрашивать об истинности или ложности суждения «поди свари кофе». Речь идет о том, работают ли эти построения, производят ли эти идейные комплексы эффект - и насколько он соответствует тому, который задумывался.
И тем не менее - вопреки ранее сказанному - интеллектуальная история национализма имеет свой смысл, причем весьма разнообразный. Первый аспект самоочевиден - эта история является составной частью истории общественной мысли конкретной эпохи, без знания ее остается не вполне понятной, например, история культуры - так, вне националистического контекста как само образование «могучей кучки», так и история создания и восприятия «Хованщины» или «Князя Игоря» остаются по меньшей мере неполными. Если сами националистические построения и не имеют особенного интеллектуального интереса, то их конкретные воплощения таковой безусловно представляют - националистическое значение может быть и способом легитимации для конкретных интеллектуальных проектов и культурных практик, и, напротив, явиться орудием критики, аргументом, направленным против них - как споры о художественном значении и культурном масштабе творчества Тараса Шевченко, ведшиеся во второй половине XIX века и звучащие сейчас, чаще всего имеют слабое отношение к поэзии как таковой.
Второй аспект заключается в том, что всякая идеологическая конструкция имеет свои границы - во-первых, это границы «видимого», того, что фиксируется и что позволяет она фиксировать, какие различия производит и, напротив, что выступает в качестве неразличимого. Иными словами, идеология - это язык описания реальности и в качестве такового она влияет не только на всех участников идеологического взаимодействия: идеолог сам оказывается подвластен своей идеологии.
Из этого следует, во-вторых, что идеологическая конструкция определяет до известной степени и возможность действия - независимо от того, насколько инструментально к ней относятся сами идеологи. Так, например, коммунистическая идеология не стала препятствием для заключения договора между Советским Союзом и Третьим Рейхом на исходе августа 1939 г., но внезапный союз стал проблемой, например, не только для международного коммунистического движения, но и внутри Советского Союза - растерянность, непонимание происходящего, затруднение в перестройке аргументации, попытка сохранить привычную идеологическую картину в новых условиях и создать некоторые компромиссные объяснения происходящего были повсеместны.
Если вновь обратиться к классикам, то можно напомнить известное определение Карла Маркса идеологии как «ложного сознания»: независимо от того, насколько мы в данный момент готовы актуализировать проблематику «истинного сознания», необходимо подчеркнуть, что идеология выступает именно способом осознания мира - иными словами, она определяет то, как мы воспринимаем реальность или какой-либо ее аспект, а это восприятие определяет наши действия.
Из этого вытекает и третий, наиболее важный с точки зрения интересующей нас проблематики, аспект - а именно, то, что идеология является определенным идейным, интеллектуальным комплексом. Изучение интеллектуальной истории значимо постольку, поскольку идеи не произвольны - то есть, хочу я сказать, они обладают логическими следствиями, автономной логикой развития: приняв в качестве исходных ряд положений, мы можем быть далеки от того, чтобы иметь представление о логических следствиях, из них вытекающих - но мы не свободны от последних, более того, они обнаружатся в наших действиях - вынуждая нас post factum или принимать их как неизбежное последствие тех принципов, верность которым мы храним (и потому примиряемся с нежелательными следствиями, принимая их как «допустимые издержки»), или же пересматривать сами исходные принципы. И в том и в другом случае мы демонстрируем свою несвободу от автономной логики идей - не желая принимать следствия, мы можем объявить их случайными, частными случаями, не влияющими на исходные основания - или же, напротив, представить фактическое положение как следствие идей, принятых нашими оппонентами, не желающими (справедливо или нет) считать себя ответственными за него.
Когда речь идет об автономной логике идей, то мы отнюдь не имеем в виду, что идеи независимы от ситуации, их выбор не определяется в той или иной степени интересом - однако значение имеет то, что этот выбор не детерминирован последним и, более того, мы способны оставаться верными идеям и в том случае, когда их результаты оказываются противоречащими нашим интересам. Более того, независимо от вопроса об интересе, обуславливающем наш первоначальный выбор, в дальнейшем мы оказываемся в ситуации, уже преобразованной сделанным нами выбором - связанными им в большей или меньшей степени, отказ от него, что достаточно очевидно, не возвращает нас в исходную ситуацию, а оставляет в уже преобразованной первым.
Таким образом, если интеллектуальная история национализма достаточно ограничена в своих возможностях рассказать нам о природе и истории национальных движений, формировании и развитии национализмов (здесь во многом продуктивнее обращение к социальной истории и смежных с ней дисциплинам), то она весьма информативна в раскрытии того интеллектуального аппарата, которым пользуются национализмы, в анализе «способов сборки» конкретных интеллектуальных конструкций и анализе языков национализмов, в первую очередь относительно успешных, поскольку они становятся для большинства использующих их «прозрачными», само собой разумеющимися. Так, например, мы привычно говорим о «национальных особенностях», способны рассуждать о «национальных характерах» и «традициях», отсылать к «французскому менталитету» или видеть в том или ином персонаже «типичного немца» или «русского», наше описание мира чаще всего осуществляется через понятийную рамку «наций» и «национальных государств»: крупные объекты, которые мы выделяем в мире, это Италия, Польша, Венгрия, Россия.
Следует, впрочем, предостеречь и от иного варианта неверного понимания - то, что данные понятия, такие, как «национальные государства» или «нации», имеют собственную генеалогию и выступают лишь одной из возможных рамок понимания, способов кадрирования реальности, не означает их ложности - в смысле, далеком от того, как он обсуждался чуть ранее. Национальные государства являются, по меньшей мере, одними из наиболее значимых и влиятельных политических субъектов в современной реальности - и, следовательно, то, что мы в первую очередь фиксируем их, определяем наблюдаемые процессы через соотнесение с ними, идентифицируем и классифицируем людей в зависимости от их национальной принадлежности - не произвольное действие, эти классификации работают (в разнообразных смыслах: отчасти потому, что позволяют нам предсказать, например, поведение другого человека, отчасти потому, что поведение других будет во многом определяться тем, как они идентифицировали другого, каким образом описали ситуацию - и, следовательно, в силу этого их описание оказывается верным по своим последствиям, по меньшей мере в плане объяснениях их действий - и если последние имеют более или менее совпадающий с ожидаемым результат, то это значит, что ситуация была описана верно в прагматическом плане).
***
В данной работе понятия «национальное» и «националистическое движение» используются как синонимичные, также отметим, что термин «национализм» употребляется нами безоценочно, равно как и «империя», «колония» и производные от них. В большинстве случаев в работе мы старались прибегать к понятиям, используемым современниками - соответственно, когда мы их вводим, то обозначаем кавычками, которые в дальнейшем в тексте снимаются: нередко в наши дни эти слова приобрели другие значения или на передний план вышли другие оттенки смыслов, слова и обороты, бывшие некогда нейтральными, приобрели оценочность, и наоборот. Мы постарались учесть эти аспекты интерпретации, работая над текстом книги, но не всегда это было возможно - потому просим непременно иметь в виду, что речь идет о феноменах прошлого и о событиях более чем столетней давности: за это время изменились не только политические границы, но и границы политического языка. Нашей целью было избегать любого политического высказывания, имеющего непосредственное отношение к современности - для подобного есть другие места и ситуации. Это не означает, что у данного текста отсутствуют те или иные социально-политические, культурные и т.п. имплиментации - от них не свободен автор, а, следовательно, не может быть свободен и текст, однако они определяются тем, что вытекают из авторской оптики: в силу этого нечто оказалось неувиденным или не оцененным по достоинству в тех сюжетах, которые рассматриваются в тексте, ряд вопросов оказался не заданным, поскольку автор оказался к ним недостаточно восприимчив, однако это же обусловливает и то, что были заданы другие вопросы, которые иные оптика делал бы недоступными или не заслуживающими столь пристального внимания. Со своей стороны автору остается отметить, что он делал все, чтобы не только смотреть так, как он смотрит, но и рефлексировать свою позицию; насколько ему это удалось - судить читателю.
***
Для удобства чтения кратко остановлюсь на структуре книги: 1-я лекция посвящена общему обзору теорий национализма последних десятилетий, последующее изложение в целом построено хронологически - в лекциях 2 - 4 рассматриваются ранние варианты русского национализма, 2-я лекция характеризует положение Российской империи в начале XIX века и особое внимание уделяет националистическому содержанию в воззрениях декабристов, 3-я сосредоточена на формировании и утверждении доктрины «официальной народности», в 4-й рассматривается анти-националистический историософский проект П.Я. Чаадаева и анализируются теоретические основания славянофильства. В 5-й лекции, посвященной раннему украинскому национализму, я позволил себе некоторое отступление от хронологии: поскольку сюжет отличается логической связанностью, то мне представлялось предпочтительным довести его рассмотрение до конца Российской империи. В 6-й и 7-й лекциях рассматривается развитие русского национализма в новых условиях, в пореформенный период, причем в 7-й лекции акцент сделан на двух противостоящих позициях - с одной стороны, на анализе нового варианта «официальной народности», предложенного К.П. Победоносцевым и, с другой, на критике национализма со стороны Вл.С. Соловьева. Наконец, в последней, 8-й лекции подводятся итоги того пути, который русский национализм прошел к началу XX века, и дается краткая характеристика новых тенденций