третья тетрадка
В 1939 году я приехала из Ташкента в Ленинград. Поступила в Первый Ленинградский педагогический институт иностранных языков на английский факультет. Жила в общежитии в комнате на 1 этаже учебного корпуса, со студентами 4-го выпускного курса. Так получилось, что когда я явилась на собеседование (как было указано в вызове в конце августа), в общежитии на 18й лестнице, где жили первокурсники, мест уже не было. Председатель профкома Фельдман, учитывая, что я как отличница, была принята без экзаменов и приехала из далекого солнечного Узбекистана, поселил меня вместе с выпускницами.
Фонетику преподавала Женя Абрамовская, приехавшая вместе с семьей из Лондона. Ее отец, инженер, приехал работать в Ленинград, если не ошибаюсь, на "Электросилу". Она не имела представления о транскрипции, поэтому, обучая нас, срисовывала транскрипцию с учебника. Ее сестра, Зина, училась вместе со мной, но будучи англичанкой, нуждалась только в дипломе. Поэтому во время уроков она все время вязала под партой свитера, то отцу, то кому-нибудь еще. Когда на втором курсе нам предстояли экзамены по истории Англии и другим серьезным предметам, Зина предложила мне готовиться к экзаменам с ней у нее дома. Она сказала "мне надоело рассказывать все моему коту и с русским языком бывает трудно". Меня это устроило. Жили они недалеко от института - 2-3 остановки на трамвае, в коммуналке занимали две комнаты. Соседи их ненавидели и презирали, за то, что они в туалете вешали рулон туалетной бумаги, чего у нас тогда и в заводе не было.
Когда я пришла в первый раз, соседка выскочила проверить, кто посмел к ним прийти. Зина сказала мне "Dont take any notice". Мать Зины и Жени была крупная, полная женщина. Очень старалась нас хорошо кормить, чтобы у нас были силы готовиться к экзаменам. В институте она работала в библиотеке. Общалась со студентами только на своем родном языке. И если ты не мог сказать ей по-английски, что тебе надо, ты и не мог ничего получить. Слушая нашу подоготовку, она однажды сказала " Зина, почему ты так плохо говоришь по-русски? Ты говоришь "При какой король", ты не знаешь, что надо говорить "При какого короля?" Это был июнь 1941 года. У них дома мы услышали заявление Совправительства о том, что все разговоры о готовящейся войне не имеют под собой почвы. Мама Зины обрадовалась, вошла в комнату, где мы занимались и воскликнула: "Объявили, что войны не будет, мы завтра поедем снимать дачу на лето". Почему-то я на это сказала ей: "Не спешите снимать дачу. Если сказали, что войны не будет, значит она обязательно будет".
Какой-то житейский опыт у меня уже был, мы пережили финскую войну, когда в институте не было отопления зимой, сидели в шубах и перчатках, по ночам разносили повестки медработницам по затемненному городу (мужчин в Ленинграде уже не было). А во время уроков в аудиториях, которые были обращены в сторону Невы, мы слышали канонаду. Мой папа тогда писал из Ташкента: "Если тебе плохо и страшно, возвращайся домой". Но тогда у меня и мысли не было такой. Экзамены мы сдавали в самые последние дни перед войной. Я успела сдать несколько предметов досрочно и с 22 июня мы копали окопы в саду Института и закладывали мешками с песком окна подвалов в здании института. Опять же мы разносили повестки по городу. В первые дни войны меня выгнал дядя, встретивший меня на Невском. Выезд был уже запрещен, выпускали только иногородних, ленинградцы рыли окопы. Я не выглядела на свои 19 лет, и на вокзале милиционер даже не подошел ко мне, чтобы проверить паспорт. Как потом мне кто-то рассказывал, наш институт был эвакуирован на Кавказ. Он прибыл туда почти одновременно с приходом фашистов, и почти все евреи и коммунисты, в том числе семья Абрамовских из Лондона, были расстреляны.
Фонетику преподавала Женя Абрамовская, приехавшая вместе с семьей из Лондона. Ее отец, инженер, приехал работать в Ленинград, если не ошибаюсь, на "Электросилу". Она не имела представления о транскрипции, поэтому, обучая нас, срисовывала транскрипцию с учебника. Ее сестра, Зина, училась вместе со мной, но будучи англичанкой, нуждалась только в дипломе. Поэтому во время уроков она все время вязала под партой свитера, то отцу, то кому-нибудь еще. Когда на втором курсе нам предстояли экзамены по истории Англии и другим серьезным предметам, Зина предложила мне готовиться к экзаменам с ней у нее дома. Она сказала "мне надоело рассказывать все моему коту и с русским языком бывает трудно". Меня это устроило. Жили они недалеко от института - 2-3 остановки на трамвае, в коммуналке занимали две комнаты. Соседи их ненавидели и презирали, за то, что они в туалете вешали рулон туалетной бумаги, чего у нас тогда и в заводе не было.
Когда я пришла в первый раз, соседка выскочила проверить, кто посмел к ним прийти. Зина сказала мне "Dont take any notice". Мать Зины и Жени была крупная, полная женщина. Очень старалась нас хорошо кормить, чтобы у нас были силы готовиться к экзаменам. В институте она работала в библиотеке. Общалась со студентами только на своем родном языке. И если ты не мог сказать ей по-английски, что тебе надо, ты и не мог ничего получить. Слушая нашу подоготовку, она однажды сказала " Зина, почему ты так плохо говоришь по-русски? Ты говоришь "При какой король", ты не знаешь, что надо говорить "При какого короля?" Это был июнь 1941 года. У них дома мы услышали заявление Совправительства о том, что все разговоры о готовящейся войне не имеют под собой почвы. Мама Зины обрадовалась, вошла в комнату, где мы занимались и воскликнула: "Объявили, что войны не будет, мы завтра поедем снимать дачу на лето". Почему-то я на это сказала ей: "Не спешите снимать дачу. Если сказали, что войны не будет, значит она обязательно будет".
Какой-то житейский опыт у меня уже был, мы пережили финскую войну, когда в институте не было отопления зимой, сидели в шубах и перчатках, по ночам разносили повестки медработницам по затемненному городу (мужчин в Ленинграде уже не было). А во время уроков в аудиториях, которые были обращены в сторону Невы, мы слышали канонаду. Мой папа тогда писал из Ташкента: "Если тебе плохо и страшно, возвращайся домой". Но тогда у меня и мысли не было такой. Экзамены мы сдавали в самые последние дни перед войной. Я успела сдать несколько предметов досрочно и с 22 июня мы копали окопы в саду Института и закладывали мешками с песком окна подвалов в здании института. Опять же мы разносили повестки по городу. В первые дни войны меня выгнал дядя, встретивший меня на Невском. Выезд был уже запрещен, выпускали только иногородних, ленинградцы рыли окопы. Я не выглядела на свои 19 лет, и на вокзале милиционер даже не подошел ко мне, чтобы проверить паспорт. Как потом мне кто-то рассказывал, наш институт был эвакуирован на Кавказ. Он прибыл туда почти одновременно с приходом фашистов, и почти все евреи и коммунисты, в том числе семья Абрамовских из Лондона, были расстреляны.