Бродский в Пало-Альто, 1992 г. - запись и расшифровка
Всем доброй ночи! Вот и стоящий повод сюда написать. Общими усилиями с группой энтузиастом мы расшифровали недавно опубликованный в сети вечер Бродского в Пало-Альто, 1992 год. Правки и дополнения принимаются.
- Добрый вечер! Все это продлится примерно час. На протяжении этого часа я буду вам читать стихи. Это будут стихи разные, но, главным образом, стихи последних десяти лет. Более ранние стихи мне читать особенно неохота… Просто я начну… О кей…
Читает «Кончится лето…» (аплодисменты)
- Давайте оставим эти замечательные аплодисменты на потом, да?
Читает стихи (иногда с небольшими ремарками между ними): Назидание, Новая жизнь, Облака, Fin de Siecle, «Я слышу не то, что ты мне говоришь, а голос...», «Снаружи темнеет, верней - синеет, точней - чернеет...», Портрет трагедии, «Не важно, что было вокруг, и не важно...», Ritratto di donna, Подражание Горацию («Лети по воле волн, кораблик...»), Метель в Массачусетсе, Испанская танцовщица, На независимость Украины, Памяти Н. Н., «Раньше мы поливали газон из лейки...», Каппадокия, Вид с холма, «Подруга, дурнея лицом, поселись в деревне...», Колыбельная.
- Что происходит дальше? Какие-то вопросы - ответы, да?
- Да!
- Давайте десять минут на это… Или пятнадцать.
- Пьеса «Мрамор». Она переведена ошибочно «Marbles»?
- Нет, сознательно.
- А она писалась для каких-то определенных актеров?
- Нет.
- А можно не вопрос, а просьбу?
- Можно, но я не обещаю, что ее удовлетворю.
- Я не претендую. Если можно, очень хотелось бы в вашем исполнении услышать «Письма в провинцию».
- Нет, я этого стихотворения читать не буду. Спасибо. Ну, молодой человек попросил, чтобы я прочел стихи «Письма к римскому другу», я полагаю. [объясняет не расслышавшему вопрос]. Нет, просто я обещал, что стихи буду читать час и, по-моему, я это совершил. И теперь, значит, вот вопросы и ответы. Если они есть, то я с удовольствием попробую ответить. Я не уверен, что я в состоянии на все ответить. (после длинной паузы) Ну что, действительно все ясно, да? (улыбается, смех в зале)
- Почему стихотворение называется «Каппадокия»?
- Почему стихотворение называется «Каппадокия»? Ну, это просто по области… по той области, события в которой в стихотворении описаны. И мне просто нравится слово. Это название.
- Ваши английские стихи <запись обрывается; вопрос, видимо, о современных русских поэтов, которых И. Б. ценит>
… до известной степени. То есть, ладно, хорошо… Александра Кушнера. Ну, это, как бы сказать, люди моего поколения, моего круга. Юрия Кублановского, который, в общем, несколько далек от всего этого. Но тем не менее, по-моему, замечательный поэт. Я думаю, что совершенно замечательные поэты… Два. Один из них живет в России, один находится на территории кампуса в Станфорде сейчас. Первый это Иван Жданов, второй это Алексей Парщиков. Там есть еще масса талантливых людей. То есть, уровень поэзии в России, по-русски, совершенно замечательный на сегодняшний день. Огромное количество поэтов. Есть, например, замечательный совершенно молодой человек, живущий в городе Свердловске. Ему примерно 27 - 28 лет. Он физик по образованию. Александр Месяц, по-моему. По-моему, Александр. [На самом деле Вадим Месяц (Vadim Mesyats) - И. С.] Сын академика Месяца. Совершенно замечательный поэт. Их много. Но вот я называю то, что я знаю.
- Приглашали ли вас в Россию?
[читать дальше]
- То есть, что значит приглашали? Во-первых, мне приглашение не нужно. Это раз. Два - приглашали кто? То есть, разные люди приглашали и разные организации.
- Звали ли вас в Россию?
- По-моему, я ответил. А?
- <вопрос неразборчив>
- Звали.
- <неразборчивое>
- Я ничего не понимаю. По одному, да? То вы все молчите, то сразу же все хором. (улыбается)
- <Поэтом> какой страны вы себя считаете?
- Я являюсь поэтом того языка, на котором я пишу, я полагаю. И у меня не возникает вопросов о подданстве в этом смысле. Я думаю, что я… Ну, я не знаю. Когда-то давно на этот вопрос я ответил, что я русский поэт, английский эссеист и американский гражданин. Эта комбинация меня вполне устраивает. Но это, как бы сказать, такой легкомысленный ответ, отчасти. Я думаю, что я действительно, грубо говоря, русский поэт, потому что по-английски я писал довольно мало и совершенно у меня никаких амбиций стать англоязычным, американским поэтом нет. Хотя, в общем, я таковым объективно являюсь.
- Можно спросить? Теряют ли, по-вашему, ваши стихи в переводе?
- Теряют ли стихи в переводе? Я думаю, что да, определенно. Хотя я вполне доволен качеством своих переводов, особенно потому что частично… и даже теперь уже большинство этих переводов сделано мною самим. (смех, аплодисменты).
- Был бы Есенин в восторге от тех имен поэтов, которых вы назвали?
- Кто, Есенин?
- Да. (смех в зале)
- Это очень толковый вопрос! Я не думаю. (смех в зале) Вы знаете почему это толковый вопрос? Это очень серьезный вопрос. Ибо с моей точки зрения действительно поэт, пишущий сегодня, должен бы писать так, чтобы быть понятым теми, теоретически, у кого он учился. То есть, у предшественников. Я хочу надеяться, что, скажем, Антиох Кантемир, Державин, Боратынский были бы в состоянии понять то, что я пишу. Что касается Есенина, я не знаю, и внутренне я чувствую себя ему чрезвычайно мало обязанным. Но я думаю, назвав Жданова и, назвав Уфлянда, я думаю, я назвал двух поэтов, которые Сергею Александровичу понравились бы. Так его отчество было, да?
- Простите, пожалуйста, в связи с предыдущим вопросом... А доводилось ли вам читать книгу Карабчиевского «Воскресение Маяковского», которое <нрзб> вам [Бродский - один из «героев» книги Карабчиевского, который сопоставляет его с Маяковским. - И. С.].
- Я знаю. Нет, не доводилось. Я ее начал читать, но оставил.
- Те стихи, которые вы читали вчера по-английски, были в вашем переводе?
- Те стихи, что я читал вчера по-английски? Нет, не все. Одно из этих стихотворений было переведено Дереком Уолкоттом, человеком, который около трех недель тому назад получил Нобелевскую премию. Два, видимо, стихотворения… Или одно или два стихотворения, видимо… были переведены Джорджем Клайном. Профессором в отставке теперь… философии колледжа Брин-Маур. Все остальное было переведено, я боюсь, мной.
- <вопрос неразборчив>
- Одну секунду, одну секунду. Простите, бога ради. У него совершенно замечательный словарь. Совершенно замечательная дикция. Это чем мне нравится Юрий Кублановский. Это поэт чрезвычайно одарен. У него совершенно замечательное музыкальное чувство. То есть, в стихе. Совершенно замечательная дикция. Что касается… меня занимает скорее это, нежели его, как бы это сказать, философские взгляды. То есть он мне нравится, грубо говоря, фактурой.
- То есть, технической?
- В общем, да. Но иногда и по существу. То есть, когда в его стихах не идет речь о делах, как бы сказать, о предметах, что ли, религиозного характера, это меня вполне устраивает… Да и тогда тоже!
- Вопрос у меня такой: вы называли имена русских поэтов. <нрзб> Сколько имен вы можете назвать американских поэтов?
- Несколько. Давайте я назову, по крайней мере, три. Или четыре. Вот тут уже начинается... Был замечательный совершенно поэт… (смотрит под ноги, куда уронил сигарету) Я сейчас, по-моему, устрою здесь пожар… (смех в зале) Поэт, который мне очень дорог всегда был. Это американец Эдвин Арлингтон Робинсон. Дальше… Поэт, который от него внутренне довольно сильно зависел, между прочим… Это великий американский поэт, это Роберт Фрост. Это действительно великий поэт, это не просто, потому что он был признан. И признан он был по совершенно внешним и, я бы сказал, второстепенным признакам. Кроме того, на территории Соединенных Штатов с 39 года по 72-й… По семьдесят третий, что я говорю! Жил замечательный поэт, которого мне привелось даже лично знать отчасти. Уистен Хью Оден. От этого поэта я, например, нахожусь… Я думаю, в той или иной степени в сильной зависимости. Каковой зависимостью я горжусь. Кто еще? Я думаю, что еще есть два или три поэта, которые мне очень нравятся. Например, был такой поэт по имени Уэлдон Киис. Человек, который… я не помню, в 54-м или в 57-м году покончил самоубийством, прыгнув с моста Golden Gate Bridge, тут неподалеку [поэт Гарри Уэлдон Киис (Harry Weldon Kees) погиб в 1955-м году - И. С.]. Уэлдон Киис. Кей - и - и -эс. [Бродский произносит фамилию по буквам - И. С.]. Еще замечательный поэт, который мне близок лично. Я думаю, что родись я здесь, то кончилось бы дело тем, что я бы стал примерно тем... чем-то вроде него. Это Энтони Хект. Есть еще несколько людей, которых я знаю лично и я уже не в состоянии отделить привязанность к ним, личную свою, от привязанности к тому, что у них выходит из-под пера. Это тот же самый Дерек Уолкотт… Но мы говорим о живых. Дерек Уолкотт, Марк Стрэнд, Ричард Уилбер…Ну их много довольно.
- Вы назвали имена Парщикова, Жданова. <нрзб> Сергей Гандлевский… Тимур Кибиров, он не назван?
- Я называл вчера Гандлевского и Кибирова. Это действительно замечательные поэты оба. Особенно Гандлевский, по-моему. Как я считаю. Я знаю обоих. То есть, я их лично не знаю, я знаю их художественные произведения.
- Американские поэты жалуются на некоторую досадливость американской поэзии в Америке. Что вы можете сказать об этом?
- Поэт всегда на что-то жалуется (смех). Любой человек всегда на что-то жалуется.
- Что вы скажете о Чичибабине?
- Чичибабина я знаю несколько меньше… И мне это немножко менее интересно. Может быть, есть некая пропорция между количеством моего знания и моей оценкой… видимо, есть какая-то зависимость. Я знаю немного - и то, что я знаю, у меня особенно сильных чувств не вызывает. Но это, может быть, как раз свидетельство моего невежества.
<Тихий женский голос неразборчиво задает вопрос, сзади крик “Как вы относитесь к…». Бродский осаживает: «Давайте не перебивать, женщина задает вопрос!» Тихий голос продолжает задавать вопрос>
- Вы знаете что, дело в том, что на этом уровне, на том уровне, на котором, я предполагаю, вы задаете вопрос… на том уровне, на котором я могу на него ответить, да? То есть, как я понимаю этот уровень… Вы знаете, я не знаю женских имен. Мне нравятся, например, стихи Ольги Седаковой [Ольга Седакова]. Но… И я могу ее поставить в этот список, да? Но я не знаю, действительно, женщин… (вопрос вклинивается «А Елена Шварц?») Это мне гораздо менее интересно... Я говорю… Поймите меня правильно: я говорю о том, что мне нравится, это в высшей степени субъективная оценка. Это не более, чем оценка одного человека, да? Я не думаю, что Елене Шварц то, что я пишу нравится. <нрзб>
- Как вы относитесь к ленинградскому Дому писателей и союзу писателей?
- <нрзб> (смех в зале, аплодисменты)
- Иосиф Александрович, вы знакомы с именем такого человека, как Александр Башлачев? И, если да, то, как вы относитесь к <его творчеству>?
- Знаком ли я с именем Александр Башлачев? Я знаком с именем… и я слушал магнитофонную запись нескольких его песен. Но я к этому жанру отношусь с глубоким отвращением вообще. (смех) И выделять кого бы то ни было в этом жанре я не в состоянии. Вполне возможно, что это очень талантливый человек, тем более, о нем надо говорить хорошо по известным вам и нам обоим, по крайней мере, причинам. Но у меня никаких оценок этого нет.
- Это не может тоже быть поэзией?
- Вы знаете, вполне может быть, что и может, но не в моем понимании.
- Спасибо!
- <Не могли бы> вы рассказать немножко об Анне Ахматовой?
- Вы знаете, рассказывать об этом много и долго, и я уже, в общем, все, что я мог сказать или рассказать, я написал.
- Скажите, пожалуйста, как вы относитесь к роману Соловьева «Роман с эпиграфами», где один из героев - вы?
- Я этот роман не читал. К Соловьеву как к романисту как, впрочем, и к публицисту я отношусь крайне отрицательно.
- Не кажется ли вам, что вы пишете немного по-старославянски?
- Нет, мне ничего такого не кажется. (смех в зале) Я отдаю себе отчет в том, что я сочиняю, есть масса недостатков… Но если они присутствуют, я бы их приписывал каким-то другим причинам. (смех в зале)
- Скажите, а к Феликсу Розинеру вы относитесь так же как к Соловьеву?
- К кому?
- К Феликсу Розинеру.
- А я понятия не имею, кто это такой. (смех в зале)
- Написавшему роман «Некто Финкельмайер», где прототипом главного героя являетесь вы. Вы не знаете такого?
- Понятия не имею. Впервые об этом слышу. Как говорят на допросе: «Впервые слышу это имя». (смех в зале).
- Символика… Символика… поэтов нашего времени - достигает ли она цель?
- Я ничего не понимаю.
- Символически в наше время поэт… достигает ли цель у читателя? Потому что многие сравнения непостижимы. Вот я из Ленинграда. Знаю, как степень поэзии очень упала в Ленинграде. Очень упала. К сожалению. Потому что такие бывают сравнения, которые, к сожалению, порой неясны.
- Ну, вы знаете что, это, может быть, до известной степени… Я не знаю, что мне сказать по этому поводу. Но я думаю, что замечания подобного рода… подобные тому, которое вы сейчас сделали это неизбежно сопутствует поэзии. (аплодисменты)
- Вы уже сказали, как вы относитесь как бардам и к этой самой авторской песне. Относитесь ли вы иначе к Александру Галичу? Если да, то, как именно?
- Вы знаете, нет. Я не особенно… я не отношусь. Я думаю, что если вообще вот из того… Мне известно далеко не все… Немногое… Очень немногое в этом роде деятельности. И я думаю, мне лично просто по биографическим, что ли, личным соображениям, обстоятельствам, мне дороже других Высоцкий. Я думаю, что он и поэт был куда более одаренный, чем… То есть, он как поэт замечательный. У него совершенно замечательная фактура, и кроме того у него совершенно замечательные рифмы. Уже хотя бы поэтому. И Высоцкий мне просто как-то… дороже. Хотя я знаю… Я думаю, я отдаю себе отчет в его значительных недостатках. Особенно в поздний период его творчества как барда, если угодно… Я даже не знаю. У меня терминологии для этого нет.
- Вы сейчас говорили о Высоцком или о Галиче?
- О Высоцком.
- Скажите, пожалуйста, а как часто у вас бывают поэтические вечера, где вы читаете стихи по-английски для аудитории, которая читает вас <нрзб>, большая аудитория, да? Вот как часто у вас бывает такая <нрзб>?
- Они бывают самые разнообразные. И разница, скажем, от 10 до 100 до 1000… до 2000 человек. Это происходило, да. Происходило, иногда происходит.
- Часто?
- Вы знаете, нечасто. Я стараюсь не делать этого часто, потому что ты превращаешься в попугая. И это ужасно неприятное ощущение.
- У меня есть маленькая просьба. Не могли бы вы по окончанию ответов на вопросы прочитать что-нибудь из своих старых стихов. Одно хотя бы старое стихотворение <нрзб>?
- Посмотрим. (смех в зале)
- <нрзб>
- Дерек Уолкотт.
- Переводите ли вы теперь на русский?
- Вы знаете, нет. Я не помню, когда я переводил в последний раз что-либо на русский язык. Это было три года тому назад. Я перевел стихотворение греческого поэта Константин<ос>а Кавафиса. Но я перевел не один, а в соавторстве. С тех пор нет. Да, пожалуйста [обращается к слушателю, готовому задать вопрос]
- Скажите, пожалуйста, были ли у вас когда-нибудь намерения и есть ли у вас планы написать ну, если не мемуары, то описать какие-то события, которые происходили с вами в Ленинграде?
- Нет. Никогда таких намерений у меня не возникало. Нет.
- <нрзб>
- <нрзб> Город Питер народу бока повытер.
- <нрзб>
- Это мое личное дело. <нрзб>
- Вы когда-нибудь переводили <нрзб>?
- Да, я переводил Уилбера.
- <Кто является для вас светилом в поэзии?>
- Я не знаю, как насчет светила… У Уфлянда, которого я только что упоминал есть замечательные две строчки: «Мы Светила заменим Темнилами, / Сердцу нашему более милыми» (смех в зале, аплодисменты). Поэтом наиболее дорогим для меня в ХХ веке является Марина Ивановна Цветаева (аплодисменты). Это ни в коем случае не свидетельствует о том, что я пытаюсь создать какой-то порядок или какую-то иерархию. Говоря о Цветаевой, о Мандельштаме, о Пастернаке и об Ахматовой, невозможно кого бы то ни было из них выделять. То есть, выбирать из них - это себя обирать. На этом уровне, на этих высотах иерархий не существует.
- Скажите, пожалуйста. Для меня это очень важно и очень страшно. Когда мы ехали сюда, я пыталась объяснить четырнадцатилетней дочери, куда мы едем и зачем. И боюсь, что я… <нрзб> у меня есть вопрос. В какой степени вы себя считаете классиком? (смех в зале)
- Ни в какой.
- <Ощущаете ли вы разницу между> русскоязычной аудитории стихов, которой вы читаете по-русски и англоязычной, которой вы читаете по-английски?
- Я думаю, что да, ощущаю. В чем она заключается эта разница? Вопрос довольно простой. Ощущаю ли я разницу, когда я читаю стихи в русскоязычной аудитории и когда я читаю стихи в англоязычной аудитории? Разница двойная, прежде всего. Потому что мне читать стихи по-английски не очень приятно - это довольно трудоемкое дело. Это моя субъективная разница. Что касается аудитории, английская аудитория несколько более сдержанная в своей реакции, нежели, скажем, аудитория русскоязычная. Так мне это представляется.
- Вам приятны или нет <нрзб>?
- Что были? Приятно это или нет? Вы знаете мне в общем до известной степени все равно. (смех и аплодисменты в зале) Приятней и проще, конечно, иметь дело иметь с людьми, которые говорят на том же языке, на котором ты говоришь, то есть, естественным образом… <нрзб>. Но колоссальная аберрация за этим стоит, иногда возникает. Ты думаешь, что ты действительно говоришь с людьми, которые тебя понимают… (смех в зале) а они оказываются большими иностранцами зачастую, нежели те… чем к языку, которых ты, ну, что ли, пришёл... Волей обстоятельств, судьбы, я уж не знаю как. Это, между прочим, происходило и в отечестве до известной степени. Когда в конце дня, занимаясь чем-то у себя дома, сочиняя, видимо, художественное произведение, я выходил на улицу, и меня очень часто охватывало ощущение, что я нахожусь среди иностранцев или что я, как бы сказать, иностранец. Потому что точки соприкосновения, по крайней мере, на уровне, ну, грубо говоря, интеллектуальном, я не мог себе зачастую представить. И до известной степени это даже логичнее и естественнее в терапевтическом отношении испытывать это ощущение, находясь действительно среди… действительно будучи подлинным чужеземцем, то есть, находясь за границей. Да, пожалуйста [обращается к слушателю, готовому задать вопрос]
- Как вы относитесь к «Шествию»?
- Очень посредственно. Это художественное произведение вашего покорного слуги. [видимо, поясняя тем в зале, кто не понял о чем речь - И. С.] Это старое художественное произведение, называется «Шествие». Неважно…
- Скажите, а вы работаете <нрзб> Пишете ли вы когда-нибудь <нрзб>?
- Понятно. Вы знаете, <я хотел бы сказать> может быть то, что вам может показаться несколько бредовым. Я не думаю, что я думаю на языке. Я не думаю, что вообще люди думают на языке. Либо... Например. Если бы я думал по-английски в тот момент, когда я сочиняю что-то по-английски, то, учитывая то обстоятельство, что английский язык для меня не родной, что владение мое им, грубо говоря, не абсолютно, мои мысли были бы немножечко путанными, смешанными… То что называется по-английски garble. Тем не менее, мне зачастую кажется, что это не так. По-русски, излагая ту или иную мысль я очень часто… и это не только последние двадцать лет, но это сколько я себя помню, я находился в положении, когда пытаюсь что-то сказать вслух или когда я пишу, боюсь, что мне не хватает слова. То есть я буду <нрзб> и так далее и так далее. Это свидетельствует о том, что мысль присутствует, а слова нет. Понимаете? Я не думаю, что человек думает на языке. Человек думает мыслями. Он артикулирует их на языке. Постольку поскольку этот процесс почти для нас одновременен, мы склонны предполагать, что мы думаем на языке. Я думаю, что это не так.
<…>
Обещанное стихотворение. Оно называется «Почти элегия». Это довольно старые стихи. Но они мне нравятся до сих пор. (читает)
===========
Расшифровка: И. Симановский, А. Куприенко (Annette Kuprienko), А. Бондарев (Alexandre Bondarev), О. Гончарова (Ольга Гончарова).
Для расшифровки использованы частично совпадающие по содержанию:
- видеозапись, которую сделал Edward Drapkin, а оцифровал и выложил Boris Vladimirsky:
Click to view- аудиозапись, которую подготовила и выложила Svetlana Mironova: https://youtu.be/TgQojre8sDY