...
Сергей Шаров-Делоне: “Я вырос в очень странном мире…”
(интервью об Абрамцеве и Венедикте Ерофееве)
АВТОБИОГРАФИЧЕСКОЕ
Я вырос в очень странном мире: наперекор всему в стране в нем было дважды два - четыре и в августе, и в декабре. Он не был за семью морями или за каменной стеной, и те же шли дожди над нами, и тот же холод был зимой, оттуда так же (даже чаще) этапом покидали дом, и получали там причастье все тем же хлебом и вином, но белое там было белым, а черное - черным-черно, казалось, эту дурь расстрелам пора бы вышибить давно, пора бы приучить уродов, что разным может быть ответ в зависимости и от года, и от столетья на дворе, но всё не впрок, и хоть Иуды там тоже были - как без них!, хотя со сдаденной посуды там тоже пили на троих, но почему-то путь-дорога была оттуда на Дамаск, и Савлы, уходя с порога...
... А дальше - дальше не про вас.
С. Шаров-Делоне
Архитектор и художник-реставратор Сергей Шаров-Делоне сегодня широко известен как правозащитник; главная тема почти любого интервью с ним - российские политзаключенные. В этот раз он раскрывается иначе, - как свидетель времени, вспоминающий особый мир поселка Абрамцево в 70-е годы, где Сергей Шаров-Делоне жил у деда, крупного математика Бориса Делоне. Сергей Александрович рассказывает о многих выдающихся ученых, диссидентах и писателях, однако, у этого разговора есть и главный герой - классик литературы ХХ века Венедикт Ерофеев. Интервью было взято специально для биографической книги О. Лекманова, М. Свердлова и И. Симановского «Венедикт Ерофеев: посторонний», которая в октябре вышла в издательстве «Редакция Елены Шубиной» к 80-летнему юбилею писателя.
- Сергей Александрович, когда вы познакомились с Венедиктом Ерофеевым?
- Год - это проблема… В 71-м году вышел Вадик, мой брат, из зоны [Вадим Делоне - поэт и диссидент, получивший срок за участие в демонстрации против ввода войск СССР в Чехословакию в 1968 год - И. С.]. Соответственно, мне было к этому моменту 15 - 16 лет. У нас постоянно на даче в Абрамцеве появлялось много разного народа. Я был сразу принят в эту команду. И в какой-то момент появились Веня с Галей Ерофеевы [Галина Ерофеева - вторая жена Венедикта Ерофеева - И. С.]. Появились раз, появились два, а потом как-то закрепостились. Нужно было, чтобы кто-то помогал - не дед же будет, например, готовить [к этому времени Борису Делоне было уже за 80 лет, и он продолжал работать - И.С.]. Галя взяла на себя простейшие вещи и заодно они с Веней там жили. Это академическая дача - два гектара леса. Зимой не было видно соседних дач за стволами. То есть просто в лесу. Такие хорошие места. Плюс к тому в поселке жили очень интересные люди. Жили Грабари, жил Лев Копелев… А рядышком, через дачу, жил Юрий Казаков.
- Они были с Ерофеевым знакомы?
- Они общались. Хотя общаться с Казаковым было не очень просто. Это конец жизни Казакова, когда он спивался совсем. И когда он был трезв, он был очень интересный, живой, умный человек. Но это было далеко не всегда. Причем если Веня пил, но при этом очень долго оставался с абсолютно свежей головой, то Казаков пил так… по-русски. (смеется)
Сергей Толстов, Сергей Шаров-Делоне и Венедикт Ерофеев. Абрамцево, 1970-е годы. Из архива Нины Фроловой
- Казаков и Ерофеев ценили друг друга как писатели?
- Да! Да-да-да. Они потому там так и законтактировали, потому что понимали, что оба - писатели. Оба - писатели. Ерофеев ценил Казакова, как очень хорошего писателя.
- И Казаков его.
- И Казаков его. Он относился к Вене немножечко снизу вверх. Он был мэтр и все остальное, но… Казаков - человек с очень острым чувством. Это и по литературе видно. И он прекрасно понимал, с кем имеет дело.
А еще к нам на дачу непрерывно приезжали разные люди.
- Кто например?
- Муравьев - это Венин однокурсник. Седакова… Это были непрерывные толпы народу, которые сквозь дачу ходили туда-сюда. Тут и диссидентская публика, диссидентский круг - и Саша Подрабинек приезжал и Володя Буковский и Виктор Балашов покойный… Кто только не приезжал.
- И всех их Венедикт тоже знал.
- Я не могу сказать знал ли он всех, потому что мог с кем-то не пересечься просто. Но в целом - да. А второй круг - это круг литераторов. Вадик Делоне - тоже поэт, но не такая фигура в литературе как Веня, прямо скажем. Надо понимать, что Ерофеев - один из величайших писателей, которые у нас есть за этот век прошедший. И Вадик это тоже прекрасно понимал. Все понимали.
- А как Венедикт и Вадим познакомились?
- По-моему, через Галю Ерофееву. И он очень прижился. Поразительная вещь… Мой дед все время говорил: «Черт-те что, я сам - профессор (дореволюционный, причем!) и сын профессора. Мама кончила Смольный… И рядом с Ерофеевым, который учился в поселке Чупа и закончил школу в Кировске, я то и дело себя чувствую дикарем с острова Пасхи, настолько он образован!» Его всегда это поражало. Хотя дед был математиком, он блестяще знал литературу, историю. Он был первоклассный музыкант в молодости, первоклассный художник. Они часто с Ерофеевым музыку обсуждали - Ерофеев хорошо знал музыку. Дед был человек из старой, родовой интеллигенции.
- И это расположило его к Ерофееву.
- Его не это расположило. Его расположило другое. Дед был сам яркий, открытый и очень интересный по устройству головы человек. Очень независимый, открытый новым вещам, новым идеям, нестандартным взглядам. И Веня такой же. Очень откровенный. И, увидев, откровенного и открытого Ерофеева… их законтачило просто мгновенно.
- И это было взаимно.
- Это было абсолютно взаимно. Они очень любили между собой поговорить. Друг над другом посмеивались, подшучивали. Как два очень умных человека они видели слабые места друг друга и над ними тихонько подшучивали.
- На равных, несмотря на такую грандиозную разницу в возрасте?
- Да-да-да. Но дед умудрялся быть на равных со совсем молодыми людьми, если эти люди были интересными. Достаточно сказать, что его ученики, у которых с дедом было, скажем, 56 лет разницы, звали его «дед». В общении, в глаза. С ним вместе в походы ходили (дед же был альпинистом)… Никакой возрастной дистанции у деда никогда не было. Откровенность, интересность человека, мозги, нестандартность мышления - это для него было важно. Причем, откровенность, гораздо больше, чем все остальное.
Слева направо: Сергей Шаров-Делоне, Борис Делоне, Галина Ерофеева (жена), Венедикт Ерофеев, Габриэль Суперфин и Ольга Черныш, Абрамцево, 1980 г. Фотография Виктора Тимачева из архива Сергея Шарова-Делоне. «Гарик Суперфин только-только вышел из тюрьмы и на следующий день приехал к нам в Абрамцево» - комментирует Сергей Шаров-Делоне
- Вы сказали про открытость Ерофеева. А в каком смысле? Многие говорили , что, наоборот, он был человек закрытый, не откровенничал, был очень в себе.
- А одно другому не мешает. Понятно, что у Веньки было очень многое внутри. Оно переживалось, переваривалось, выливалось потом в текст. Та самая внутренняя жизнь. Время от времени он мог в нее выпадать, и в этот момент его лучше было не трогать. Видишь, что он сидит над записной книжкой… Так и дед, который был страшно открытый и расположенный к людям человек, но, когда он занимался математикой, мы старались ходить на цыпочках. Потому что видно насколько человек ушел в это. А с другой стороны, Веня был очень откровенный человек, очень теплый человек. Впрочем, я не знаю, может быть с другими не так…
- Некоторые знакомые Ерофеева отзываются о нем полярно. Одни говорят то же, что и вы. Другие, - что он был грубый, злобный иногда. В общем, совсем противоположные вещи.
- Я могу сказать, что видел я. Он мог послать. Он плохо переваривал тупость и очень тяжело, болезненно переваривал стандартность мышления. «У тебя свои мысли есть какие-то?» Но я с ним ни разу не сталкивался. Мы как-то поладили, и я видел Веню, каким он был внутри нашей дачи. Очень открытый, очень теплый, очень деликатный. Очень внимательный к окружающим. Причем, внимательный по самому большому гамбургскому счету. Когда человек прекрасно видит болевые точки - у каждого человека они есть - и если их касается, то, чтобы чуть-чуть помочь человеку раскачать их. Чтобы человек сам отрефлексировал, почувствовал. Но очень деликатно. Если видит, что человек не пускает туда - ни в коем случае не залезет. Это высшая степень деликатности - не в том, чтобы тихо закрыть дверь и тихо выйти, а в отношениях между людьми.
- Не давить на болевые точки.
- Наоборот-наоборот-наоборот. То есть, я видел его с этой стороны. Но он не прожил бы столько лет у нас, если бы у нас не сложились такие отношения. Иногда ужасно смешные были вещи. Мы выяснили, что наши с ним знания покрывают все кроссворды, которые мыслимы вообще. То есть пулей, подчистую. Выяснив это, мы проводили в качестве такой шутки для приезжающих, когда говорили: «ну, кроссворды - это неинтересно. Вот, смотрите…».
- И на спор любой решали.
- Да. (смеется) На пару.
- То есть, один вопрос он, другой - вы.
- Да. Есть круг, который я совершенно не знаю, а он знал его очень хорошо, есть пересекающиеся, а есть… Это было очень смешно.
Мы общались с ним тесно лет восемь, пока эта академическая дача не ушла. Зимой я постоянно приезжал к ним на Флотскую. И дед заезжал и я заезжал.
- То есть, просто по-дружески.
- Да... Всегда трудно рассказывать об обычной жизни. В ней вроде бы ничего не происходит. Пошли за грибами, что-то обсуждаем, пошли побродить куда-то. А, между тем, эти разговоры каждый день, эти обсуждения - литературы, жизни, людей, ситуаций… Должен сказать, что, видимо, потому что меня воспитывали мои дореволюционные бабушка с дедушкой, - я был очень сильный консерватор в литературе. И мое понимание литературы более-менее современной - абсурдистов, например, - все это возникло благодаря Вене. Когда он просто заставлял: «Подожди, подожди, подожди. Ты, прежде чем говорить «нет», посмотри вот на это». Подсовывал чтение и обсуждал со мной. Мое восприятие литературы в огромной степени - от него. От него - не в том смысле, что это его взгляд, а оттого, что он заставил на это посмотреть, убедил на это посмотреть.
Веня - для меня… Когда мы уезжали с дачи, мне было уже 24. Самый плотный кусок общения пришелся на момент с 17-18 лет до 24-х. Это момент, когда человек становится по-настоящему взрослым. И то, что рядом был такой человек, для меня было очень важной вещью. Мне безумно везло - дед и отец были очень интересными людьми, дядя - крупный ученый, физик. Я хорошо знал Капицу. И на фоне этого очень незаурядного круга Веня был ярчайшим человеком. Вообще, было поразительно… Владимир Муравьев, профессор, переводчик… А смотрел - снизу вверх. На Ерофеева.
- Даже Муравьев? Ведь Ерофеев считал Муравьева своим учителем.
- И тем не менее. Снизу вверх. Потому что… Я даже спросил его. А он говорит: «Талант. Тут ничего не поделаешь». Все литераторы так на него смотрели. Все, кого я видел.
Вадим Делоне, 1975 г. Фото из архива Сергея Шарова-Делоне
- Вы упомянули Капицу. Капица тоже жил в Абрамцеве?
- Нет. У Капицы я бывал довольно часто в гостях, потому что мы с дедом… Время от время мы ходили побродить-погулять и по дороге заходили в «Капичник», где жил Капица. Дед заходил к нему просто попить чаю и я с ним вместе. Они были знакомы с дедом бог знает сколько лет, и общались очень дружески. Потом я уже выяснил, что их связывало. Дед поддержал Капицу, когда его выгоняли с Физтеха [В 1950 году попавший в опалу Петр Капица был уволен с физико-технического факультета МГУ. Там же работал и Борис Делоне (в 1947-1948 годах он был первым заведующим кафедрой высшей математики Физтеха) - И. С.] Когда Капицу выгнали, то дед написал заявление об уходе в знак протеста. И ему это сошло с рук. Но Капица оценил. Солидарность в те годы… Это еще сталинские времена. Это была редкость. Вот в таком ярком окружении Веня был одной из очень ярких фигур.
- Вы говорили с Ерофеевым о современной литературе?
- Да.
- Он кого-то выделял из прозаиков? Известно, что многих современников-поэтов он любил, а прозаиков почти всех ругал.
- Не очень он их выделял… А, нет. Я могу сказать, например, что он был совершенно восхищен Борисом Вахтиным, его повестью «Одна абсолютно счастливая деревня». Эта повесть Веню поразила, я помню. Она как раз тогда вышла в Париже, в журнале «Эхо». У нас эти журналы лежали стопками. Только обыск устраивай - на десять лет хватало всем. Но в академический поселок соваться боялись. То, что к нам приходило, первым брал Ерофеев. Все отдавали ему право первой ночи, а дальше уже все остальные читали. Домбровский…
- Ерофеев ценил Домбровского?
- Да-да. И для него был не пустым местом, например, Трифонов. Не пустым. Но… «Это неплохо, но».
- Деревенщиков он не жаловал.
- Особо не жаловал, и я потом понял, почему. Дело в том, что я со многими из них был лично знаком в силу своих профессиональных занятий. Я был хорошо знаком с Распутиным, с Беловым. Охрана памятников, а я же реставратор. Иркутском много занимался, Вологдой много занимался. А там Белов и Распутин. Они боролись за память и мы, соответственно, общались. А потом я понял: они выдумали себе эту деревню! Такой деревни никогда не было. Я это понял, когда после падения советского строя, они все стали за коммунистов. Казалось бы: только что боролись… А я понял, что эта выдуманная деревня, вся эта архаика коммунистическая - им роднее, чем все остальное. Веня это чувствовал гораздо острее, чем я тогда. Надо понимать, Ерофеев родился все-таки… это была практически деревня в смысле отношения, уклада. И он прекрасно видел, что все это не так как у деревенщиков.
- А Шукшин?
- То же самое. Но с Шукшиным сложно… Веня прекрасно видел, что Шукшин - это безумный талант, но при этом… То, что и деда поражало: необразованность в широком смысле слова. У Шукшина сплошь да рядом. И недодумано.
- А политику вы с ним обсуждали? Диссидентские дела…
- Да, конечно. У нас в семье никогда не было закрыто ни-че-го. Я потом с изумлением узнал, что есть куча семей, где, если предки были в белогвардейцах или репрессирован кто-то… Не говорили в семьях. Не вне, а в семьях! Мы всё в семье знали с детства, я знал. Я был уверен, что у всех так. У нас всегда это все обсуждалось в открытую. И вот приезжает Володя Буковский или входит Лев Копелев. Ну как можно не обсуждать? И Веня участвовал всегда.
- То есть, он не избегал этих разговоров.
- Абсолютно не избегал. Для него это была совершенно естественная вещь. Как-то раз мы очень долго хихикали: сидели-слушали то ли «Голос Америки», то ли немецкую волну... И была передача, в которой упоминалось, что великий русский писатель Венедикт Ерофеев скрывается от КГБ в глубинах России. Глубины России - это академический поселок Абрамцево под Москвой! (смеется)
- Вы вместе с ним это слушали?
- Да! Сидим, слушаем и ржем! Зато мы выяснили где у нас глубины России. (смеется) Нет, никогда он не чурался этого. У него был всегда такой чуть-чуть ироничный взгляд на политику, но по взглядам он был, конечно же, свой для диссидентов. Абсолютно. Он был знаком сам с довольно большим кругом людей диссидентским. Например, с Зиновьевым был хорошо знаком. «Зияющие высоты» он очень ценил. Хорошо относился. Невероятный кульбит, который потом произошел с Зиновьевым... Мы с Веней ездили, провожали его, когда он уезжал за границу.
- А с Копелевым?
- Конечно, Копелев жил рядышком. И Копелев к нам постоянно приходил. Дед к ним ходил, Ерофеев ходил к Грабарям. Это просто свой круг - совсем свой круг. С Голицыным хорошо был знаком, с художником. Веню постоянно знакомили с кем-нибудь. Я имею в виду не только самих диссидентов, но вокруг них было огромнейшее количество людей, которые принимали диссидентов, поддерживали их. Надо сказать, что куча академиков их поддерживала, помогала.
- Не скрывая.
- Не скрывая, но и не афишируя. Но и не скрывая совершенно. Капица, например, поддерживал, Петр Леонидович. Поддерживал финансово. Помочь семьям людей, которых посадили, дать на процессы адвокатам - все это было в норме вещей. Эти люди чувствовали себя в огромной степени неуязвимыми. Потому что за это - за то, что они помогают диссидентам вот так, - ни Капицу, ни моего деда тронуть никто не мог. Это, когда выступаешь, как Сахаров могли тронуть, а за такое - нет. Совершенно другое было положение у академиков тогда.
- В одном из поздних интервью Ерофеева спросили диссидент ли он, он открестился. Насколько я понимаю, Ерофеев всегда подчеркивал, что он отдельно от всего. Но вы, тем не менее, говорите…
- Во многом да! Во многом, конечно, он отдельно. Он не участвовал никогда в диссидентском движении. Надо сказать, что поскольку он со многими общался, он прекрасно понимал какая большая разница между быть просто против или активно действовать - и за это сидеть срока. Это совершенно разные вещи. Все это понимали. Когда, к нам приезжал Саша Подрабинек со своими материалами про карательную медицину, - еще до посадки, то мы все понимали и говорили ему: «Саша, ты сядешь». Но он готов был идти до конца. Это совершенно другое. Веня это понимал и никогда не занимался политикой. Хотя она его интересовала, ему всегда было интересно, что происходит.
- Но настроен он был антисоветски.
- Да, конечно. Его «Лениниана»! Она писалась прямо в Абрамцеве.
- «Лениниана» - это изначально его идея или…
- Это была его идея. Когда он наткнулся на одну цитату из Ленина, которая с добрым дедушкой Лениным никак не вязалась. На вторую. На третью, на четвертую... Я прекрасно помню, как это все делалось. Это было ужасно трогательно. Это готовилось в Абрамцеве, но и в Москве. И в Москве, чтобы тома Ленина посмотреть, он пошел в районную библиотеку. И через некоторое время на него начали коситься библиотекари. Человек берет том за томом Ленина… что это такое? Наконец, он понял, что дело дрянь и нашел выход из положения. Заявил: «Вы знаете, беда! Засунули меня с работы в ВПШ [Высшая партийная школа при ЦК КПСС - И. С.]». «Ой, - сказали они. - Берите домой!» И шепотом: «Никто же их все равно не смотрит. Дома спокойно работайте, потом принесете. Мы вам так сочувствуем!» (смеется).
- У вас есть версия, почему Ерофеевым не интересовался КГБ? Или интересовался?
- Я думаю, что КГБ интересовался - тем более, что он интересовался всеми людьми, которые были у нас в Абрамцеве. Но, понимаете, я думаю, что КГБ вполне устраивала эта ситуация. Они же не идиоты. Они действуют так: сопоставляют убытки и прибыли от давления на того-то. Уже на всемирно известного писателя Ерофеева давить…
- Это скандал.
- Это скандал. А тут он сидит в академическом поселке Абрамцево. Известно где. Под присмотром, как говорится. Ну и слава тебе, господи! Это как свинью стричь - шерсти-то мало… У меня был очень смешной случай. Меня достали гебешники в какой-то момент - это был год 82-й, 83-й. Деда не было в живых. Вадик Делоне был в Париже. Мы с ним сконтактировались по телефону, а все это слушается, - и меня достали. И вот гебешник мне говорит: «Вы общаетесь с Ерофеевым, что это за человек?» Я говорю: «Это замечательный человек». «Можете написать на него характеристику?». Я говорю: «Она вас не устроит». «Ну, напишите, трудно что ли?» Потом почитали, говорят: «Да… хоть в партию принимай!» (смеется) «А я же предупреждал, вас не устроит!» Наверное, это где-то хранится у них до сих пор.
- А самого его не дергали?
- На моей памяти нет. Он действительно не был диссидентом. И их эта ситуация, в общем-то, устраивала. Но, кстати, Ерофеев написал доверенность на Вадима и Ирину о получении денег за издания [«Москвы - Петушков» - И. С.] за рубежом. И они ему все время пересылали каким-то образом в Россию либо деньги, либо еще что-то... «Что-то» - я могу сказать, что это. Это же не нынешние времена, когда перевести деньги не проблема, когда 10 000 долларов можно возить через границу. Очень часто помощь оттуда шла так: они присылали горы роскошных альбомов по музеям мира. И это пропускалось. Альбомы присылались вот для чего. Их потом спокойно сдавали в комиссионных, которые принимали, потому что к ним нельзя прицепиться - это не политика. Альбом «Музей Прадо» или «Лувр». Они стоили больших денег. Это была возможность перевести деньги.
Картина авторства Бориса Делоне. Из архива Сергея Шарова-Делоне
- Насколько Веничка как герой ассоциируется у вас с самим Венедиктом Ерофеевым? В поэме - это он сам?
- В некотором смысле он. Но только в некотором смысле. Это тот случай, когда четко видно, - когда давно знакомы, - что лирический герой касается автора, но не тождественен автору. Я бы сказал так, что сам по себе Веня был гораздо интереснее, чем его лирический герой. Опять же, что значит интереснее. В нем больше всего. Шире. Если сделать такого лирическим героем, можно потерять книгу. Волей-неволей все равно приходится рамку задавать.
- Ерофеев рассказывал, за что его выгоняли из институтов?
- Из МГУ его выгнали за оперу, которой он был режиссером и, по-моему, автором сценария. Где Владимир Ильич выезжал на броневике и пел дословно «Апрельские тезисы», что было расценено как издевательство. [На самом деле из МГУ Ерофеева отчислили за непосещение занятий - И.С.]. Из Владимира его выгнали за что-то, я уже не помню, но, в основном, за то, что он ничего не посещал. Я когда был во Владимире и увидел табличку «Здесь учился великий русский писатель Венедикт Ерофеев», я стоял и ржал. Настолько не соответствует бронзовая табличка - Вене Ерофееву. Я стоял и ржал. И на меня мент стал так смотреть, так косился, что я понял - сейчас заберет (смеется).
Веню очень радовала эта знаменитая история... В центре нашего поселка была клумба, а на ней стояла статуя Сталина. Сталин стоял очень долго - по стране уже всюду посносили, но там он стоял. А потом был приказ его снести. И начальник поселка, Исаев, - он гебист бывший, конечно, - он взял и закопал памятник прямо посреди этой клумбы. На вопросы отвечал: «Времена меняются. Мало ли понадобится, а у меня тут есть…» (смеется) Но закопал он неглубоко, и в первую же весну клумбу размыло, и вот такая рука показалась... (смеется) Эта клумба так и называлась «у Сталина», хотя Сталина уже не было. И эта история всем бесконечно рассказывалась. Веня ее тоже пересказывал, хотя все это случилось сильно до него.
- Есть мнение, что в Абрамцеве Ерофеев не очень пьянствовал, а в Москве все было хуже.
- Да, в Москве было хуже. В Москве было больше народа. И потом, в Абрамцеве на свежем воздухе… (смеется). А еще в Абрамцеве была куча занятий. Уйти на весь день за грибами или просто куда-то бродить с дедом. Такие ежедневные занятия, которые забивали отчасти это. Хотя он и в Абрамцеве мог надраться, но это было реже, чем в Москве и далеко не так глубоко. Время от времени его Галя вытаскивала из Москвы, как-то довозила до Абрамцева, и там он приходил в себя.
- Ваша знакомая по Абрамцево сказала мне, что, когда она впервые увидела Ерофеева, он был пьян и очень ей не понравился. Был агрессивным. А, когда она с ним познакомилась и общалась уже с трезвым, то было уже другое впечатление: добрейший, деликатнейший человек. Действительно он так менялся, когда пил?
- Нет, это не совсем так. Это вопрос с кем ты общаешься. В Абрамцеве даже когда он был уже сильно пьян, он не был ни грубым, ни резким. Он мог где-нибудь тихонечко пристроиться, завалиться спать. Нет… Но он немножко ежисто воспринимал новых людей. Ровно до момента, пока он не чувствовал, что это за человек.
- Многие характеризуют Ерофеева как человека, которого никто кроме него самого не волновал. То есть, эгоиста. А вы рисуете другую картину. Вы что-нибудь конкретное можете вспомнить?
- Да! Например, самую простую вещь. Дед мой выжил в 78-м году, когда у него был инфаркт, во многом благодаря Вене с Галей. Веня тут просто огромную роль сыграл. Они его вытащили… дотащили до дачи. И если что-то нужно было в такой ситуации сделать…
- Вытащили, в смысле физически?
- Да. Они пошли гулять и там это случилось. Во-первых, они сделали массаж сердца в лесу. Потом Галя осталась с дедом, а Веня кинулся в Москву, дозвонился до меня и мы вызвали тут же скорую из академической больницы. С дедом первое время было непонятно как. И все что нужно - делалось. И Веня делал не потому что просили. Если надо съездить, то «Всё! Я поехал!» И мы знали, что Веня не запьет, если он поехал за лекарствами. Что он вернется. Это даже вопросов не вызывало.
- То есть, это была его, Ерофеева, инициатива. Он активно помогал.
- Да-да-да. Тут я могу сказать четко. Так что еще почти два года замечательной жизни были деду подарены Веней и Галей. Они были в этот момент с ним.
…Я очень любил Абрамцево. Хорошее было место, друзья с детства, мои ровесники… И там был дед, который… это слово уже нельзя использовать (смеется), но он был скрепой в семье. Стержнем, вокруг которого все крутилось. Честно говоря, мне это время вспоминать приятно. Это хорошее было время.
21 февраля 2018 года, офис правозащитной организации «Русь Сидящая»
Разговаривал Илья Симановский
Первая публикация [с сокращениями] - на портале "Горький" 24.10.2018
(интервью об Абрамцеве и Венедикте Ерофееве)
АВТОБИОГРАФИЧЕСКОЕ
Я вырос в очень странном мире: наперекор всему в стране в нем было дважды два - четыре и в августе, и в декабре. Он не был за семью морями или за каменной стеной, и те же шли дожди над нами, и тот же холод был зимой, оттуда так же (даже чаще) этапом покидали дом, и получали там причастье все тем же хлебом и вином, но белое там было белым, а черное - черным-черно, казалось, эту дурь расстрелам пора бы вышибить давно, пора бы приучить уродов, что разным может быть ответ в зависимости и от года, и от столетья на дворе, но всё не впрок, и хоть Иуды там тоже были - как без них!, хотя со сдаденной посуды там тоже пили на троих, но почему-то путь-дорога была оттуда на Дамаск, и Савлы, уходя с порога...
... А дальше - дальше не про вас.
С. Шаров-Делоне
Архитектор и художник-реставратор Сергей Шаров-Делоне сегодня широко известен как правозащитник; главная тема почти любого интервью с ним - российские политзаключенные. В этот раз он раскрывается иначе, - как свидетель времени, вспоминающий особый мир поселка Абрамцево в 70-е годы, где Сергей Шаров-Делоне жил у деда, крупного математика Бориса Делоне. Сергей Александрович рассказывает о многих выдающихся ученых, диссидентах и писателях, однако, у этого разговора есть и главный герой - классик литературы ХХ века Венедикт Ерофеев. Интервью было взято специально для биографической книги О. Лекманова, М. Свердлова и И. Симановского «Венедикт Ерофеев: посторонний», которая в октябре вышла в издательстве «Редакция Елены Шубиной» к 80-летнему юбилею писателя.
- Сергей Александрович, когда вы познакомились с Венедиктом Ерофеевым?
- Год - это проблема… В 71-м году вышел Вадик, мой брат, из зоны [Вадим Делоне - поэт и диссидент, получивший срок за участие в демонстрации против ввода войск СССР в Чехословакию в 1968 год - И. С.]. Соответственно, мне было к этому моменту 15 - 16 лет. У нас постоянно на даче в Абрамцеве появлялось много разного народа. Я был сразу принят в эту команду. И в какой-то момент появились Веня с Галей Ерофеевы [Галина Ерофеева - вторая жена Венедикта Ерофеева - И. С.]. Появились раз, появились два, а потом как-то закрепостились. Нужно было, чтобы кто-то помогал - не дед же будет, например, готовить [к этому времени Борису Делоне было уже за 80 лет, и он продолжал работать - И.С.]. Галя взяла на себя простейшие вещи и заодно они с Веней там жили. Это академическая дача - два гектара леса. Зимой не было видно соседних дач за стволами. То есть просто в лесу. Такие хорошие места. Плюс к тому в поселке жили очень интересные люди. Жили Грабари, жил Лев Копелев… А рядышком, через дачу, жил Юрий Казаков.
- Они были с Ерофеевым знакомы?
- Они общались. Хотя общаться с Казаковым было не очень просто. Это конец жизни Казакова, когда он спивался совсем. И когда он был трезв, он был очень интересный, живой, умный человек. Но это было далеко не всегда. Причем если Веня пил, но при этом очень долго оставался с абсолютно свежей головой, то Казаков пил так… по-русски. (смеется)
Сергей Толстов, Сергей Шаров-Делоне и Венедикт Ерофеев. Абрамцево, 1970-е годы. Из архива Нины Фроловой
- Казаков и Ерофеев ценили друг друга как писатели?
- Да! Да-да-да. Они потому там так и законтактировали, потому что понимали, что оба - писатели. Оба - писатели. Ерофеев ценил Казакова, как очень хорошего писателя.
- И Казаков его.
- И Казаков его. Он относился к Вене немножечко снизу вверх. Он был мэтр и все остальное, но… Казаков - человек с очень острым чувством. Это и по литературе видно. И он прекрасно понимал, с кем имеет дело.
А еще к нам на дачу непрерывно приезжали разные люди.
- Кто например?
- Муравьев - это Венин однокурсник. Седакова… Это были непрерывные толпы народу, которые сквозь дачу ходили туда-сюда. Тут и диссидентская публика, диссидентский круг - и Саша Подрабинек приезжал и Володя Буковский и Виктор Балашов покойный… Кто только не приезжал.
- И всех их Венедикт тоже знал.
- Я не могу сказать знал ли он всех, потому что мог с кем-то не пересечься просто. Но в целом - да. А второй круг - это круг литераторов. Вадик Делоне - тоже поэт, но не такая фигура в литературе как Веня, прямо скажем. Надо понимать, что Ерофеев - один из величайших писателей, которые у нас есть за этот век прошедший. И Вадик это тоже прекрасно понимал. Все понимали.
- А как Венедикт и Вадим познакомились?
- По-моему, через Галю Ерофееву. И он очень прижился. Поразительная вещь… Мой дед все время говорил: «Черт-те что, я сам - профессор (дореволюционный, причем!) и сын профессора. Мама кончила Смольный… И рядом с Ерофеевым, который учился в поселке Чупа и закончил школу в Кировске, я то и дело себя чувствую дикарем с острова Пасхи, настолько он образован!» Его всегда это поражало. Хотя дед был математиком, он блестяще знал литературу, историю. Он был первоклассный музыкант в молодости, первоклассный художник. Они часто с Ерофеевым музыку обсуждали - Ерофеев хорошо знал музыку. Дед был человек из старой, родовой интеллигенции.
- И это расположило его к Ерофееву.
- Его не это расположило. Его расположило другое. Дед был сам яркий, открытый и очень интересный по устройству головы человек. Очень независимый, открытый новым вещам, новым идеям, нестандартным взглядам. И Веня такой же. Очень откровенный. И, увидев, откровенного и открытого Ерофеева… их законтачило просто мгновенно.
- И это было взаимно.
- Это было абсолютно взаимно. Они очень любили между собой поговорить. Друг над другом посмеивались, подшучивали. Как два очень умных человека они видели слабые места друг друга и над ними тихонько подшучивали.
- На равных, несмотря на такую грандиозную разницу в возрасте?
- Да-да-да. Но дед умудрялся быть на равных со совсем молодыми людьми, если эти люди были интересными. Достаточно сказать, что его ученики, у которых с дедом было, скажем, 56 лет разницы, звали его «дед». В общении, в глаза. С ним вместе в походы ходили (дед же был альпинистом)… Никакой возрастной дистанции у деда никогда не было. Откровенность, интересность человека, мозги, нестандартность мышления - это для него было важно. Причем, откровенность, гораздо больше, чем все остальное.
Слева направо: Сергей Шаров-Делоне, Борис Делоне, Галина Ерофеева (жена), Венедикт Ерофеев, Габриэль Суперфин и Ольга Черныш, Абрамцево, 1980 г. Фотография Виктора Тимачева из архива Сергея Шарова-Делоне. «Гарик Суперфин только-только вышел из тюрьмы и на следующий день приехал к нам в Абрамцево» - комментирует Сергей Шаров-Делоне
- Вы сказали про открытость Ерофеева. А в каком смысле? Многие говорили , что, наоборот, он был человек закрытый, не откровенничал, был очень в себе.
- А одно другому не мешает. Понятно, что у Веньки было очень многое внутри. Оно переживалось, переваривалось, выливалось потом в текст. Та самая внутренняя жизнь. Время от времени он мог в нее выпадать, и в этот момент его лучше было не трогать. Видишь, что он сидит над записной книжкой… Так и дед, который был страшно открытый и расположенный к людям человек, но, когда он занимался математикой, мы старались ходить на цыпочках. Потому что видно насколько человек ушел в это. А с другой стороны, Веня был очень откровенный человек, очень теплый человек. Впрочем, я не знаю, может быть с другими не так…
- Некоторые знакомые Ерофеева отзываются о нем полярно. Одни говорят то же, что и вы. Другие, - что он был грубый, злобный иногда. В общем, совсем противоположные вещи.
- Я могу сказать, что видел я. Он мог послать. Он плохо переваривал тупость и очень тяжело, болезненно переваривал стандартность мышления. «У тебя свои мысли есть какие-то?» Но я с ним ни разу не сталкивался. Мы как-то поладили, и я видел Веню, каким он был внутри нашей дачи. Очень открытый, очень теплый, очень деликатный. Очень внимательный к окружающим. Причем, внимательный по самому большому гамбургскому счету. Когда человек прекрасно видит болевые точки - у каждого человека они есть - и если их касается, то, чтобы чуть-чуть помочь человеку раскачать их. Чтобы человек сам отрефлексировал, почувствовал. Но очень деликатно. Если видит, что человек не пускает туда - ни в коем случае не залезет. Это высшая степень деликатности - не в том, чтобы тихо закрыть дверь и тихо выйти, а в отношениях между людьми.
- Не давить на болевые точки.
- Наоборот-наоборот-наоборот. То есть, я видел его с этой стороны. Но он не прожил бы столько лет у нас, если бы у нас не сложились такие отношения. Иногда ужасно смешные были вещи. Мы выяснили, что наши с ним знания покрывают все кроссворды, которые мыслимы вообще. То есть пулей, подчистую. Выяснив это, мы проводили в качестве такой шутки для приезжающих, когда говорили: «ну, кроссворды - это неинтересно. Вот, смотрите…».
- И на спор любой решали.
- Да. (смеется) На пару.
- То есть, один вопрос он, другой - вы.
- Да. Есть круг, который я совершенно не знаю, а он знал его очень хорошо, есть пересекающиеся, а есть… Это было очень смешно.
Мы общались с ним тесно лет восемь, пока эта академическая дача не ушла. Зимой я постоянно приезжал к ним на Флотскую. И дед заезжал и я заезжал.
- То есть, просто по-дружески.
- Да... Всегда трудно рассказывать об обычной жизни. В ней вроде бы ничего не происходит. Пошли за грибами, что-то обсуждаем, пошли побродить куда-то. А, между тем, эти разговоры каждый день, эти обсуждения - литературы, жизни, людей, ситуаций… Должен сказать, что, видимо, потому что меня воспитывали мои дореволюционные бабушка с дедушкой, - я был очень сильный консерватор в литературе. И мое понимание литературы более-менее современной - абсурдистов, например, - все это возникло благодаря Вене. Когда он просто заставлял: «Подожди, подожди, подожди. Ты, прежде чем говорить «нет», посмотри вот на это». Подсовывал чтение и обсуждал со мной. Мое восприятие литературы в огромной степени - от него. От него - не в том смысле, что это его взгляд, а оттого, что он заставил на это посмотреть, убедил на это посмотреть.
Веня - для меня… Когда мы уезжали с дачи, мне было уже 24. Самый плотный кусок общения пришелся на момент с 17-18 лет до 24-х. Это момент, когда человек становится по-настоящему взрослым. И то, что рядом был такой человек, для меня было очень важной вещью. Мне безумно везло - дед и отец были очень интересными людьми, дядя - крупный ученый, физик. Я хорошо знал Капицу. И на фоне этого очень незаурядного круга Веня был ярчайшим человеком. Вообще, было поразительно… Владимир Муравьев, профессор, переводчик… А смотрел - снизу вверх. На Ерофеева.
- Даже Муравьев? Ведь Ерофеев считал Муравьева своим учителем.
- И тем не менее. Снизу вверх. Потому что… Я даже спросил его. А он говорит: «Талант. Тут ничего не поделаешь». Все литераторы так на него смотрели. Все, кого я видел.
Вадим Делоне, 1975 г. Фото из архива Сергея Шарова-Делоне
- Вы упомянули Капицу. Капица тоже жил в Абрамцеве?
- Нет. У Капицы я бывал довольно часто в гостях, потому что мы с дедом… Время от время мы ходили побродить-погулять и по дороге заходили в «Капичник», где жил Капица. Дед заходил к нему просто попить чаю и я с ним вместе. Они были знакомы с дедом бог знает сколько лет, и общались очень дружески. Потом я уже выяснил, что их связывало. Дед поддержал Капицу, когда его выгоняли с Физтеха [В 1950 году попавший в опалу Петр Капица был уволен с физико-технического факультета МГУ. Там же работал и Борис Делоне (в 1947-1948 годах он был первым заведующим кафедрой высшей математики Физтеха) - И. С.] Когда Капицу выгнали, то дед написал заявление об уходе в знак протеста. И ему это сошло с рук. Но Капица оценил. Солидарность в те годы… Это еще сталинские времена. Это была редкость. Вот в таком ярком окружении Веня был одной из очень ярких фигур.
- Вы говорили с Ерофеевым о современной литературе?
- Да.
- Он кого-то выделял из прозаиков? Известно, что многих современников-поэтов он любил, а прозаиков почти всех ругал.
- Не очень он их выделял… А, нет. Я могу сказать, например, что он был совершенно восхищен Борисом Вахтиным, его повестью «Одна абсолютно счастливая деревня». Эта повесть Веню поразила, я помню. Она как раз тогда вышла в Париже, в журнале «Эхо». У нас эти журналы лежали стопками. Только обыск устраивай - на десять лет хватало всем. Но в академический поселок соваться боялись. То, что к нам приходило, первым брал Ерофеев. Все отдавали ему право первой ночи, а дальше уже все остальные читали. Домбровский…
- Ерофеев ценил Домбровского?
- Да-да. И для него был не пустым местом, например, Трифонов. Не пустым. Но… «Это неплохо, но».
- Деревенщиков он не жаловал.
- Особо не жаловал, и я потом понял, почему. Дело в том, что я со многими из них был лично знаком в силу своих профессиональных занятий. Я был хорошо знаком с Распутиным, с Беловым. Охрана памятников, а я же реставратор. Иркутском много занимался, Вологдой много занимался. А там Белов и Распутин. Они боролись за память и мы, соответственно, общались. А потом я понял: они выдумали себе эту деревню! Такой деревни никогда не было. Я это понял, когда после падения советского строя, они все стали за коммунистов. Казалось бы: только что боролись… А я понял, что эта выдуманная деревня, вся эта архаика коммунистическая - им роднее, чем все остальное. Веня это чувствовал гораздо острее, чем я тогда. Надо понимать, Ерофеев родился все-таки… это была практически деревня в смысле отношения, уклада. И он прекрасно видел, что все это не так как у деревенщиков.
- А Шукшин?
- То же самое. Но с Шукшиным сложно… Веня прекрасно видел, что Шукшин - это безумный талант, но при этом… То, что и деда поражало: необразованность в широком смысле слова. У Шукшина сплошь да рядом. И недодумано.
- А политику вы с ним обсуждали? Диссидентские дела…
- Да, конечно. У нас в семье никогда не было закрыто ни-че-го. Я потом с изумлением узнал, что есть куча семей, где, если предки были в белогвардейцах или репрессирован кто-то… Не говорили в семьях. Не вне, а в семьях! Мы всё в семье знали с детства, я знал. Я был уверен, что у всех так. У нас всегда это все обсуждалось в открытую. И вот приезжает Володя Буковский или входит Лев Копелев. Ну как можно не обсуждать? И Веня участвовал всегда.
- То есть, он не избегал этих разговоров.
- Абсолютно не избегал. Для него это была совершенно естественная вещь. Как-то раз мы очень долго хихикали: сидели-слушали то ли «Голос Америки», то ли немецкую волну... И была передача, в которой упоминалось, что великий русский писатель Венедикт Ерофеев скрывается от КГБ в глубинах России. Глубины России - это академический поселок Абрамцево под Москвой! (смеется)
- Вы вместе с ним это слушали?
- Да! Сидим, слушаем и ржем! Зато мы выяснили где у нас глубины России. (смеется) Нет, никогда он не чурался этого. У него был всегда такой чуть-чуть ироничный взгляд на политику, но по взглядам он был, конечно же, свой для диссидентов. Абсолютно. Он был знаком сам с довольно большим кругом людей диссидентским. Например, с Зиновьевым был хорошо знаком. «Зияющие высоты» он очень ценил. Хорошо относился. Невероятный кульбит, который потом произошел с Зиновьевым... Мы с Веней ездили, провожали его, когда он уезжал за границу.
- А с Копелевым?
- Конечно, Копелев жил рядышком. И Копелев к нам постоянно приходил. Дед к ним ходил, Ерофеев ходил к Грабарям. Это просто свой круг - совсем свой круг. С Голицыным хорошо был знаком, с художником. Веню постоянно знакомили с кем-нибудь. Я имею в виду не только самих диссидентов, но вокруг них было огромнейшее количество людей, которые принимали диссидентов, поддерживали их. Надо сказать, что куча академиков их поддерживала, помогала.
- Не скрывая.
- Не скрывая, но и не афишируя. Но и не скрывая совершенно. Капица, например, поддерживал, Петр Леонидович. Поддерживал финансово. Помочь семьям людей, которых посадили, дать на процессы адвокатам - все это было в норме вещей. Эти люди чувствовали себя в огромной степени неуязвимыми. Потому что за это - за то, что они помогают диссидентам вот так, - ни Капицу, ни моего деда тронуть никто не мог. Это, когда выступаешь, как Сахаров могли тронуть, а за такое - нет. Совершенно другое было положение у академиков тогда.
- В одном из поздних интервью Ерофеева спросили диссидент ли он, он открестился. Насколько я понимаю, Ерофеев всегда подчеркивал, что он отдельно от всего. Но вы, тем не менее, говорите…
- Во многом да! Во многом, конечно, он отдельно. Он не участвовал никогда в диссидентском движении. Надо сказать, что поскольку он со многими общался, он прекрасно понимал какая большая разница между быть просто против или активно действовать - и за это сидеть срока. Это совершенно разные вещи. Все это понимали. Когда, к нам приезжал Саша Подрабинек со своими материалами про карательную медицину, - еще до посадки, то мы все понимали и говорили ему: «Саша, ты сядешь». Но он готов был идти до конца. Это совершенно другое. Веня это понимал и никогда не занимался политикой. Хотя она его интересовала, ему всегда было интересно, что происходит.
- Но настроен он был антисоветски.
- Да, конечно. Его «Лениниана»! Она писалась прямо в Абрамцеве.
- «Лениниана» - это изначально его идея или…
- Это была его идея. Когда он наткнулся на одну цитату из Ленина, которая с добрым дедушкой Лениным никак не вязалась. На вторую. На третью, на четвертую... Я прекрасно помню, как это все делалось. Это было ужасно трогательно. Это готовилось в Абрамцеве, но и в Москве. И в Москве, чтобы тома Ленина посмотреть, он пошел в районную библиотеку. И через некоторое время на него начали коситься библиотекари. Человек берет том за томом Ленина… что это такое? Наконец, он понял, что дело дрянь и нашел выход из положения. Заявил: «Вы знаете, беда! Засунули меня с работы в ВПШ [Высшая партийная школа при ЦК КПСС - И. С.]». «Ой, - сказали они. - Берите домой!» И шепотом: «Никто же их все равно не смотрит. Дома спокойно работайте, потом принесете. Мы вам так сочувствуем!» (смеется).
- У вас есть версия, почему Ерофеевым не интересовался КГБ? Или интересовался?
- Я думаю, что КГБ интересовался - тем более, что он интересовался всеми людьми, которые были у нас в Абрамцеве. Но, понимаете, я думаю, что КГБ вполне устраивала эта ситуация. Они же не идиоты. Они действуют так: сопоставляют убытки и прибыли от давления на того-то. Уже на всемирно известного писателя Ерофеева давить…
- Это скандал.
- Это скандал. А тут он сидит в академическом поселке Абрамцево. Известно где. Под присмотром, как говорится. Ну и слава тебе, господи! Это как свинью стричь - шерсти-то мало… У меня был очень смешной случай. Меня достали гебешники в какой-то момент - это был год 82-й, 83-й. Деда не было в живых. Вадик Делоне был в Париже. Мы с ним сконтактировались по телефону, а все это слушается, - и меня достали. И вот гебешник мне говорит: «Вы общаетесь с Ерофеевым, что это за человек?» Я говорю: «Это замечательный человек». «Можете написать на него характеристику?». Я говорю: «Она вас не устроит». «Ну, напишите, трудно что ли?» Потом почитали, говорят: «Да… хоть в партию принимай!» (смеется) «А я же предупреждал, вас не устроит!» Наверное, это где-то хранится у них до сих пор.
- А самого его не дергали?
- На моей памяти нет. Он действительно не был диссидентом. И их эта ситуация, в общем-то, устраивала. Но, кстати, Ерофеев написал доверенность на Вадима и Ирину о получении денег за издания [«Москвы - Петушков» - И. С.] за рубежом. И они ему все время пересылали каким-то образом в Россию либо деньги, либо еще что-то... «Что-то» - я могу сказать, что это. Это же не нынешние времена, когда перевести деньги не проблема, когда 10 000 долларов можно возить через границу. Очень часто помощь оттуда шла так: они присылали горы роскошных альбомов по музеям мира. И это пропускалось. Альбомы присылались вот для чего. Их потом спокойно сдавали в комиссионных, которые принимали, потому что к ним нельзя прицепиться - это не политика. Альбом «Музей Прадо» или «Лувр». Они стоили больших денег. Это была возможность перевести деньги.
Картина авторства Бориса Делоне. Из архива Сергея Шарова-Делоне
- Насколько Веничка как герой ассоциируется у вас с самим Венедиктом Ерофеевым? В поэме - это он сам?
- В некотором смысле он. Но только в некотором смысле. Это тот случай, когда четко видно, - когда давно знакомы, - что лирический герой касается автора, но не тождественен автору. Я бы сказал так, что сам по себе Веня был гораздо интереснее, чем его лирический герой. Опять же, что значит интереснее. В нем больше всего. Шире. Если сделать такого лирическим героем, можно потерять книгу. Волей-неволей все равно приходится рамку задавать.
- Ерофеев рассказывал, за что его выгоняли из институтов?
- Из МГУ его выгнали за оперу, которой он был режиссером и, по-моему, автором сценария. Где Владимир Ильич выезжал на броневике и пел дословно «Апрельские тезисы», что было расценено как издевательство. [На самом деле из МГУ Ерофеева отчислили за непосещение занятий - И.С.]. Из Владимира его выгнали за что-то, я уже не помню, но, в основном, за то, что он ничего не посещал. Я когда был во Владимире и увидел табличку «Здесь учился великий русский писатель Венедикт Ерофеев», я стоял и ржал. Настолько не соответствует бронзовая табличка - Вене Ерофееву. Я стоял и ржал. И на меня мент стал так смотреть, так косился, что я понял - сейчас заберет (смеется).
Веню очень радовала эта знаменитая история... В центре нашего поселка была клумба, а на ней стояла статуя Сталина. Сталин стоял очень долго - по стране уже всюду посносили, но там он стоял. А потом был приказ его снести. И начальник поселка, Исаев, - он гебист бывший, конечно, - он взял и закопал памятник прямо посреди этой клумбы. На вопросы отвечал: «Времена меняются. Мало ли понадобится, а у меня тут есть…» (смеется) Но закопал он неглубоко, и в первую же весну клумбу размыло, и вот такая рука показалась... (смеется) Эта клумба так и называлась «у Сталина», хотя Сталина уже не было. И эта история всем бесконечно рассказывалась. Веня ее тоже пересказывал, хотя все это случилось сильно до него.
- Есть мнение, что в Абрамцеве Ерофеев не очень пьянствовал, а в Москве все было хуже.
- Да, в Москве было хуже. В Москве было больше народа. И потом, в Абрамцеве на свежем воздухе… (смеется). А еще в Абрамцеве была куча занятий. Уйти на весь день за грибами или просто куда-то бродить с дедом. Такие ежедневные занятия, которые забивали отчасти это. Хотя он и в Абрамцеве мог надраться, но это было реже, чем в Москве и далеко не так глубоко. Время от времени его Галя вытаскивала из Москвы, как-то довозила до Абрамцева, и там он приходил в себя.
- Ваша знакомая по Абрамцево сказала мне, что, когда она впервые увидела Ерофеева, он был пьян и очень ей не понравился. Был агрессивным. А, когда она с ним познакомилась и общалась уже с трезвым, то было уже другое впечатление: добрейший, деликатнейший человек. Действительно он так менялся, когда пил?
- Нет, это не совсем так. Это вопрос с кем ты общаешься. В Абрамцеве даже когда он был уже сильно пьян, он не был ни грубым, ни резким. Он мог где-нибудь тихонечко пристроиться, завалиться спать. Нет… Но он немножко ежисто воспринимал новых людей. Ровно до момента, пока он не чувствовал, что это за человек.
- Многие характеризуют Ерофеева как человека, которого никто кроме него самого не волновал. То есть, эгоиста. А вы рисуете другую картину. Вы что-нибудь конкретное можете вспомнить?
- Да! Например, самую простую вещь. Дед мой выжил в 78-м году, когда у него был инфаркт, во многом благодаря Вене с Галей. Веня тут просто огромную роль сыграл. Они его вытащили… дотащили до дачи. И если что-то нужно было в такой ситуации сделать…
- Вытащили, в смысле физически?
- Да. Они пошли гулять и там это случилось. Во-первых, они сделали массаж сердца в лесу. Потом Галя осталась с дедом, а Веня кинулся в Москву, дозвонился до меня и мы вызвали тут же скорую из академической больницы. С дедом первое время было непонятно как. И все что нужно - делалось. И Веня делал не потому что просили. Если надо съездить, то «Всё! Я поехал!» И мы знали, что Веня не запьет, если он поехал за лекарствами. Что он вернется. Это даже вопросов не вызывало.
- То есть, это была его, Ерофеева, инициатива. Он активно помогал.
- Да-да-да. Тут я могу сказать четко. Так что еще почти два года замечательной жизни были деду подарены Веней и Галей. Они были в этот момент с ним.
…Я очень любил Абрамцево. Хорошее было место, друзья с детства, мои ровесники… И там был дед, который… это слово уже нельзя использовать (смеется), но он был скрепой в семье. Стержнем, вокруг которого все крутилось. Честно говоря, мне это время вспоминать приятно. Это хорошее было время.
21 февраля 2018 года, офис правозащитной организации «Русь Сидящая»
Разговаривал Илья Симановский
Первая публикация [с сокращениями] - на портале "Горький" 24.10.2018