ИМЕНИНЫ ВОДЫ
«…А водные источники, реки, моря и озёра - на работе Божией, они при исполнении, они на службе, и день Крещения - их день, их профессиональный праздник».
Прочитала чудесное поэтичное эссе отца Саввы Мажуко «Трепет воды» и пережила вновь первый свой трепет, связанный с Богом и его водой.
Крещение Господне - первый церковный праздник, который я приняла душой, а не головой только. Было это так: «крещенский» мороз сибирский, ветер, несущийся транзитом по широкой и пустой речной пойме, собирая складками снег, полируя его поверхность так, что по «корке надува» можно было ходить без лыж. Крестообразная прорубь, бутылочно-зеленый слом льда.
Великая река Иртыш - промерзший северный Иордан. Слабым, надтреснутым голосом затягивает епископ: «Во Иордане крещающуся Тебе, Господи». Замерзающий хор подхватывает, но ветер силится задуть голоса, как свечи.
Под льдом угадывались упругие струи, темные течения, точащие берега. Стихия холодных рыб - налимов, щук, осклизлых, как старые бревна. Вода в «иордани» на глазах затягивалась ледяной пленкой. Под ней - опасная речная глубина, острая, обжигающая. Иртыш кажется мне медведем, затаившимся в берлоге. Таинственная и сложная, притягательная, как и вся природа земная - река.
Силюсь заглянуть в знакомую свою реку через окошечко-прорубь, но мешает народ, толпящийся на льду. Не может быть, не верится. Дикий мой Иртыш - и крест. Дремучая темная вода - и церковь?! Как это возможно, что мы делаем здесь?
Голос епископа дрожит в холодном воздухе, он уже у «иордани», он ласково смотрит в зеленоватые глаза потревоженной реки. Река своенравна и широка, летом разливается на многие километры, и белыми ночами стоит тихо, как озеро. Северные зори принимает в свои воды бережно, нежно, но никогда не теряет суровости. Гладь таит в себе возможность большой волны («вала»), как только подует ветер. В предзимье переохлажденная вода порождала шугу - тонкие льдинки, со зловещим шипением кружащиеся в темных недобрых омутах.
На епископе митра, отороченная мехом, теплые хантыйские кисы. Красными от холода руками он погружает в воду крест, ломая свежий ледок.
И Иртыш не обращается вспять, нет, но играет подо льдом, ликует, будто вспоминая прикосновения Творца. Кроткий барашек-Иртыш, светлые добрые струи.
Владыка взмахивает кропилом, и замерзающие на лету святые капли, радостные льдинки брызжут во все стороны. Выглядывает, конечно, и солнце, в снежной дымке. «Во Иордане крещающуся Тебе, Господи» - звенит в ледяном воздухе тропарь и уносится ветром в безлюдную даль, где на редких ивах иней и белые куропатки, как снежные комья, а под коркой снега и льда происходит большое дело - сливаются две великие реки - Иртыш и Обь.
На льду топчутся люди, их много, они тут уже давно, еще до того, как окончилась праздничная служба и собрался клир. От них валит пар и пахнет водкой. Матерятся, толкаются, лезут с огромными бадьями, обветренные, краснолицые приречные жители. Какой-то дед с железной канистрой на саночках. Молодой рыжеватый священник кричит в рупор, сдерживая раздражение: «Не толкайтесь, воды в Иртыше на всех хватит!»
А епископ идет дальше, освещать купели для купания, возле которых разложили солому. Кто-то уже раздевается. У меня под шапкой отмерзают уши, согреваю руки в карманах пуховика.
И все же я толком не вижу ломящуюся к проруби толпу, не думаю о том, зачем этим людям столько святой воды, я вижу только саму воду, оживающую, расцветающую от прикосновения Бога дикую стихию большой древней реки.
Ликование и трепет, несмотря на боль в отмороженных почти пальцах. Произошло нечто важное тогда для меня лично. Когда я рассказывала потом об этом, то видела снисходительные улыбки. Для людей давно воцерковленных это просто глупость, для не церковных - мракобесие. Но я шла в церковь долго и кружным путем, у меня не было руководителей, и прежде чем как следует осознать Евангелие, я проштудировала «Отечник», вынеся оттуда особо историю про Амму Сарру. Эта святая подвижница много лет жила на берегу реки, и ни разу не разрешила себе на нее взглянуть.
И я решила, что предаться Богу - значит, отказаться от моей самой большой любви - природы, от красоты и силы ее, от поэзии и смысла ее. Но ведь это невозможно, невыносимо. Уйти от замешенной на тлене земной радости в непредставимую горнюю высь. Вот и топталась я на церковном пороге…
Прошли годы и мне смешно и радостно вспоминать тот день, когда в сознании моем соединились Творец и тварь, воцерковилась, освятилась река.
Прочитала чудесное поэтичное эссе отца Саввы Мажуко «Трепет воды» и пережила вновь первый свой трепет, связанный с Богом и его водой.
Крещение Господне - первый церковный праздник, который я приняла душой, а не головой только. Было это так: «крещенский» мороз сибирский, ветер, несущийся транзитом по широкой и пустой речной пойме, собирая складками снег, полируя его поверхность так, что по «корке надува» можно было ходить без лыж. Крестообразная прорубь, бутылочно-зеленый слом льда.
Великая река Иртыш - промерзший северный Иордан. Слабым, надтреснутым голосом затягивает епископ: «Во Иордане крещающуся Тебе, Господи». Замерзающий хор подхватывает, но ветер силится задуть голоса, как свечи.
Под льдом угадывались упругие струи, темные течения, точащие берега. Стихия холодных рыб - налимов, щук, осклизлых, как старые бревна. Вода в «иордани» на глазах затягивалась ледяной пленкой. Под ней - опасная речная глубина, острая, обжигающая. Иртыш кажется мне медведем, затаившимся в берлоге. Таинственная и сложная, притягательная, как и вся природа земная - река.
Силюсь заглянуть в знакомую свою реку через окошечко-прорубь, но мешает народ, толпящийся на льду. Не может быть, не верится. Дикий мой Иртыш - и крест. Дремучая темная вода - и церковь?! Как это возможно, что мы делаем здесь?
Голос епископа дрожит в холодном воздухе, он уже у «иордани», он ласково смотрит в зеленоватые глаза потревоженной реки. Река своенравна и широка, летом разливается на многие километры, и белыми ночами стоит тихо, как озеро. Северные зори принимает в свои воды бережно, нежно, но никогда не теряет суровости. Гладь таит в себе возможность большой волны («вала»), как только подует ветер. В предзимье переохлажденная вода порождала шугу - тонкие льдинки, со зловещим шипением кружащиеся в темных недобрых омутах.
На епископе митра, отороченная мехом, теплые хантыйские кисы. Красными от холода руками он погружает в воду крест, ломая свежий ледок.
И Иртыш не обращается вспять, нет, но играет подо льдом, ликует, будто вспоминая прикосновения Творца. Кроткий барашек-Иртыш, светлые добрые струи.
Владыка взмахивает кропилом, и замерзающие на лету святые капли, радостные льдинки брызжут во все стороны. Выглядывает, конечно, и солнце, в снежной дымке. «Во Иордане крещающуся Тебе, Господи» - звенит в ледяном воздухе тропарь и уносится ветром в безлюдную даль, где на редких ивах иней и белые куропатки, как снежные комья, а под коркой снега и льда происходит большое дело - сливаются две великие реки - Иртыш и Обь.
На льду топчутся люди, их много, они тут уже давно, еще до того, как окончилась праздничная служба и собрался клир. От них валит пар и пахнет водкой. Матерятся, толкаются, лезут с огромными бадьями, обветренные, краснолицые приречные жители. Какой-то дед с железной канистрой на саночках. Молодой рыжеватый священник кричит в рупор, сдерживая раздражение: «Не толкайтесь, воды в Иртыше на всех хватит!»
А епископ идет дальше, освещать купели для купания, возле которых разложили солому. Кто-то уже раздевается. У меня под шапкой отмерзают уши, согреваю руки в карманах пуховика.
И все же я толком не вижу ломящуюся к проруби толпу, не думаю о том, зачем этим людям столько святой воды, я вижу только саму воду, оживающую, расцветающую от прикосновения Бога дикую стихию большой древней реки.
Ликование и трепет, несмотря на боль в отмороженных почти пальцах. Произошло нечто важное тогда для меня лично. Когда я рассказывала потом об этом, то видела снисходительные улыбки. Для людей давно воцерковленных это просто глупость, для не церковных - мракобесие. Но я шла в церковь долго и кружным путем, у меня не было руководителей, и прежде чем как следует осознать Евангелие, я проштудировала «Отечник», вынеся оттуда особо историю про Амму Сарру. Эта святая подвижница много лет жила на берегу реки, и ни разу не разрешила себе на нее взглянуть.
И я решила, что предаться Богу - значит, отказаться от моей самой большой любви - природы, от красоты и силы ее, от поэзии и смысла ее. Но ведь это невозможно, невыносимо. Уйти от замешенной на тлене земной радости в непредставимую горнюю высь. Вот и топталась я на церковном пороге…
Прошли годы и мне смешно и радостно вспоминать тот день, когда в сознании моем соединились Творец и тварь, воцерковилась, освятилась река.