По ту сторону реки
Акварель
Ходили гулять с собакой на реку вечером, в темноте. В поселке на некоторых домах еще висят новогодние гирлянды, но они уже никого не чаруют, потому что зимнюю сказку вытесняет подспудное предчувствие весны, которое волнительнее самой весны. Время между первой песней синицы и «барабанной дробью» дятла, которую ждем со дня на день.
Стояли на высоком берегу, пес вертелся рядом, валялся в снегу, а мы с М. смотрели за реку, над которой сгустились ночные тучи, набухшие, сырые, не зимние. М. говорит: «небо хоть и темное, но не гуашевое и не акриловое. Оно - акварельное, влажное и мягкое.»
- Вот бы волки сейчас завыли там, за рекой, - говорю я.
- Мне кажется, волчий вой не впишется в картину, он слишком густой, яркий. Не акварельный.
По ту сторону реки тяжелые с синим отливом тучи провисли до самого леса. Мы знаем, что за рекой наш заповедник, мы там бываем постоянно. Переходящий в дубраву ивняк, озера-старицы, на которых бобры живут, сосновая грива, надпойменная терраса, болотный массив. Но сейчас ничего не видно - все смазал непроглядный акварельный морок, темная таинственная тень. Нет отдельных стволов, ветвей, зверей - есть манящий и пугающий сгусток по ту сторону реки - потусторонний ночной мир, зачарованный, бесчеловечный. И река - светлой лентой, такая пограничная полоса.
- Как здорово и как страшно было бы оказаться сейчас там, - говорит М. - Я бы ни за что не пошла бы туда сейчас - человеком. А вот зверем - пошла бы.
Перешла бы реку и превратилась бы в акварельного кабана на четырех ногах, цветом, как дубовый ствол. Вышла бы на тот берег, принюхиваясь, приглядываясь, и сразу исчез бы страх. Расступилась бы густая жуть, из морока проявились бы безобидные и простые древесные стволы, кусты, а в кронах - спящие теплые птицы, и я бы почувствовала, как ходят под снегом бурозубки и полевки, как набухают желуди, добрые и круглые, в ожидании весны.
Экскурсия
На следующий день я отправилась за реку по работе - тропить кабанов. Сутки назад закончился снегопад, на занесенном буранном следе только актуальная информация. Там, где ходило знакомое мое кабанье стадо - только снегом закатанные тропки. Дальше - появился свежий след крупного секача. Встаю на след и троплю «в пяту», иду туда, откуда он пришел, за завалы древесные, за черные выворотни. Это очень интересно, особенно, если любишь читать биографии и дневники. Каково - след в след прожить чужой день. Простота жизненного уклада кабана вполне компенсируется его инаковостью. Кабан - он другой, его до конца не понять. И этот другой, сам того не желая, проводит для меня заочную экскурсию по самым потаенным закоулкам обжитого зверьем ландшафта.
Местом сегодняшней экскурсии стала надпойменная терраса: широкие улицы сосновых грив, подворотни ельников, тростниковые и ивовые трущобы, дремучие вывалы. Вепрь разметил следами маршрут по культовым местам кабаньего рода, от одной достопримечательности к другой. Вот, например, он подводит меня к сосне-чесалке середины ХХ века. Старая сосна, иссеченная клыками и отполированная боками кабанов разного возраста, пола, социального статуса, разных поколений и судеб. Висит пучок щетины, залипший в смоле, а хозяин уже далече. Всего значения и прелести сосны этой, мне, как человеку, не понять. Демонстрируя преемственность, мой секач, обнюхав чесалку, сам делает пару свежих насечек, и трется о них, ставя свою индивидуальную и неповторимую подпись. Пройдет еще несколько лет, окольцованная кабанами старая сосна погибнет и окончательно превратится в памятник. Таких чесалок немало на нашем пути, кабан будто специально спешит показать мне самое сокровенное.
А вот он ведет меня к большому черному выворотню. Корни, скрепленные землей подняты высоко, и, наподобие тента, защищают образовавшуюся под ними ямку - естественное гнездо. Кабан изучает его, топчется, может быть, примеривается лечь. Кабан знает толк в суровом лесном уюте. Но не сейчас. Сейчас - идем дальше.
Вот, между делом, проводит секач меня узким путем ивовых кустов, обкусанных лосями. Вынужденно нагибаюсь, приникая к поверхности снега, к белым лесным наволочкам с сентиментальным узором березовых семян. Перебираясь через очередное бревно, вслед за своим провожатым, вижу на снегу отпечаток его щетины. Непонятно почему, но это меня тронуло.
Кабан шел по-деловому, не рылся. Иногда тыкал в снег рылом, и получался смешной объемный отпечаток пятака с вмятинами клыков по сторонам, кабаний смайлик. С каждым шагом, с каждым стволом, через который мы перелезали вместе - сначала он, а, спустя сколько-то часов, я, - все ближе мне казался этот зверь. Хватал пастью снег - пил.
И чем дальше в лес, тем яснее становилось, что главной темой сегодняшней экскурсии была тема гона, она и определяла маршрут - путаный трек, с многочисленными отклонениями от курса, петлями, возвращениями по своим следам. Кабана сейчас не интересовал ландшафт, как источник еды и уюта. Он, одиночка, искал сородичей, «читал» их сообщения на чесалках и вдоль троп, попутно «отзваниваясь» им, развешивая на тонких стволиках «мыльную пену» - взбитую клыками слюну с гормональной начинкой. Пена развешена как можно выше, чтобы другие секачи заценили габариты, которые в кабаньем мире имеют значение. Временами, от возбуждения секач принимался скакать (задрав хвост - додумываю я). Может быть, это был последний всплеск перед весенним умиротворением.
Мне давно уже хотелось съесть свои бутерброды, но я решила устроить перекус только тогда, когда дойду до гнезда, из которого начал сегодняшний путь мой вепрь. Знаю по опыту, что если кабанья тропа покрыта сором, веточками, обрывками сухих трав, то значит рядом гнездо - с боков кабана ссыпается его «перина». И много раз я так радовалась, увидев труху на снегу, но, нет - отряхнулся и дальше пошел. «Кабан - ну где же твое гнездо, я есть хочу» - говорю я стылым его следам. Следы, тем временем, выходили из густого темного ельничка.
Контакт
Весь этот брутальный гонный антураж, не мне предназначенный, в итоге как-то меня растревожил, и я стала опасливо озираться на любой звук. Пролезая сквозь густой ельник за моим мохнатым гидом, прислушивалась, оглядывалась. Будто шорох по лесу - кто-то идет по снегу, а будто бы и просто кухта падает с деревьев, шелестит поползень.
Но в месте особо густом, елово-березовом, ветровальном, я услышала явственно визг и рев. Кабанья многоголосица - стадо. Грубый голос вполне мог принадлежать самке, у них принято одергивать детей хриплым басом. Что делать? С одной стороны - надо бы, по работе, подобраться к стаду и попробовать пересчитать кабанов. Так делали настоящие крутые заповедницкие зоологи. С другой стороны - где-то здесь ходит секач, который уже успел внушить мне уважение. И я осматриваюсь в поисках наклоненного дерева, на которое можно залезть, чтобы рассмотреть кабанов, когда они покатятся по тропе, как поезд по рельсам. Такое нашлось - покрытый слоем слежавшегося снега ствол, зависший под углом в 45 градусов. Оставила лыжи, залезла на ствол и стала вглядываться в серую чащу. «Тут бы на стволе и перекусить, пока жду кабанов»,- подумала я, и тут же рухнула с дерева в сугроб мешком. Барахтаюсь в снегу, паникую - сейчас кабаны пойдут, а я тут валяюсь бесславно. Достала себя из сугроба и приняла вертикальное положение, но никак не получалось перекинуть ногу через ствол, чтобы добраться до лыж. Жалкое двуногое существо в лесу бесчеловечном. Насколько же ловчее кабаны, несмотря на короткие ноги и отсутствие шеи. А кабаны - молчком, перестали реветь. Потом я узнаю, что крики их раздавались от старой ели, о которую они чесались, метрах в ста от меня. Начесавшись, пошли по тропе молча, гуськом. Но я не дождалась их у дерева, и двинулась дальше, на поиски гнезда секача - его отправной точки.
У каждого пути есть начало, и у каждого секача есть гнездо, - упрямо твердила я, пока не увидела на тропе какашку. Нагнулась, конечно же, стала тыкать палочкой - посмотрим, что ты ел, мохнорылый… Так, желудевые скорлупки, какие-то семена…
Но что-то заставило вдруг поднять голову. Впереди на тропе стояли кабаны и смотрели на меня. Один, два, три - считаю машинально. Я всегда считаю зверей, если их вижу, даже на обертке конфеты «Мишка», даже во сне. Следующая мысль - отойти с тропы. Отхожу. Первый кабан - черный, большой, красивый. Второй и третий - рыжеватые, ушастые, помельче. Мать и двое детей. Почему только двое - остальных волки съели? Смотрят и не боятся, звери тревожного мира. Моргают. Чутьем чуют мою безобидность? Или просто не опознали во мне человека, близорукие.
Но я-то хорошо вижу глазами, что это вепри, знаю, что может быть недопонимание. Поэтому, лишь только кабаниха сделала в мою сторону любопытствующее движение, я постучала лыжной палкой по дереву. Грубый и бесцеремонный звук - универсальный предупредительный сигнал для общения с существами кардинально другой культуры, предотвращающий контакт на близкой дистанции. Кабаниха поняла и спрыгнула с тропы - будто головной вагон поезда с рельс сошел, а за ним и остальные два «вагончика». Отбежала недалеко, рыло вытянула - пофыркала. И пошла прочь по сугробам, с достоинством и грацией держа горизонтально черный хвост.
Красавица, умница. Она так и не поняла, наверное, что я такое. Так, смутное пятно, стучит громко. Но пятно это, обладающее сознанием, дало ей имя - Черная.
Я продолжила путь по тропе секача, затоптанной шедшим мне навстречу стадом, и через несколько сот метров нашла-таки гнездо. Оно было устроено в большом муравейнике, глубокое, с бортиками. Сесть бы в него и перекусить, как мечталось, но время незаметно подошло к закату, вылезти бы из леса до темноты. Загонял ты меня, секач, хотя экскурсия получилось насыщенная, и с интерактивным сюрпризом. Солнце выглянуло напоследок, лес повеселел, как через желтое стеклышко. Тропить стадо уже не было времени и сил, но я двигалась по их следу, пока было по пути.
Откуда эта Черная с детьми тут взялась - я голову ломала. А оказалось вот что: секач ушел искать стадо, я шла по следам секача, тропя его «в пяту», а стадо тоже шло по следу секача, и тоже «в пяту», доверчиво пристроившись прямо за мной. Пока двигались кабаны по тропе след в след - молчали, выдавая себя только невнятными шорохами, а как свернули к чесалке по целине - зашумели, закричали, не таясь, и я их услышала и залезла на дерево. Пока я возилась у дерева, они закончили свои дела, и вновь вышли на тропу, где и произошла наша встреча.
На той стороне
Когда начало темнеть, я вспомнила вчерашний разговор с М. о «той стороне». Если она пойдет сейчас гулять с собакой, то увидит, как и вчера, сгущающийся морок заповедной стороны за белой чертой реки. Мой «привет» с «той стороны» не долетит до М., потонет в лесной гуще. Темнота пугает, и это понятно, ведь она обманывает человеческие глаза, а информации от смешных наших, по звериным меркам, носа и ушей недостаточно для уверенности.
Смазались дорогие подобности - сухие соцветия, тростниковые метелки, веточки, хвоинки. Вот и птицы дневные запрятались. Я подумала: также, наверное, страшно было бы кабанам и лосям оказаться в среде, скрадывающей звуки и запахи. Им все равно - днем ходить, или ночью, дикий мир не теряет для них ясности.
Словно горожане в кафе, пошли призрачные лоси в темные заросли ивы, встав со снежных простыней. По сосновому проспекту, без единого фонаря, перекатываются невидимые кабаны, «читая» рылом на ходу невидимые «письма» секача. Лисица слышит под снегом полевку, точащую желудь. Я, уставшая и дезориентированная, стремлюсь скорее закончить свою сталкерскую вылазку.
Вышла, наконец, на буранный след, ведущий в поселок, вздохнула с облегчением, и лыжи легко понесли вперед, сквозь смутные обитаемые дебри, к благоустроенному «гнезду», где я закончу свой суточный ход, перейдя «магическую» границу двух миров. Я помню глаза Черной. Мать, береги своих кабанят, а я домой.
А когда совсем стемнеет, будто подтверждая мои мысли, по лыжне пробежит волчья банда. Ее девиз: «у вас еще остался молодняк, значит мы бежим к вам!» Они зарежут лосенка в ивняке, и, на радостях, все-таки завоют густыми, сочными, не акварельными голосами. Но об этом я узнаю завтра.
А через пару дней влажное небо разразится первым дождем.
Ходили гулять с собакой на реку вечером, в темноте. В поселке на некоторых домах еще висят новогодние гирлянды, но они уже никого не чаруют, потому что зимнюю сказку вытесняет подспудное предчувствие весны, которое волнительнее самой весны. Время между первой песней синицы и «барабанной дробью» дятла, которую ждем со дня на день.
Стояли на высоком берегу, пес вертелся рядом, валялся в снегу, а мы с М. смотрели за реку, над которой сгустились ночные тучи, набухшие, сырые, не зимние. М. говорит: «небо хоть и темное, но не гуашевое и не акриловое. Оно - акварельное, влажное и мягкое.»
- Вот бы волки сейчас завыли там, за рекой, - говорю я.
- Мне кажется, волчий вой не впишется в картину, он слишком густой, яркий. Не акварельный.
По ту сторону реки тяжелые с синим отливом тучи провисли до самого леса. Мы знаем, что за рекой наш заповедник, мы там бываем постоянно. Переходящий в дубраву ивняк, озера-старицы, на которых бобры живут, сосновая грива, надпойменная терраса, болотный массив. Но сейчас ничего не видно - все смазал непроглядный акварельный морок, темная таинственная тень. Нет отдельных стволов, ветвей, зверей - есть манящий и пугающий сгусток по ту сторону реки - потусторонний ночной мир, зачарованный, бесчеловечный. И река - светлой лентой, такая пограничная полоса.
- Как здорово и как страшно было бы оказаться сейчас там, - говорит М. - Я бы ни за что не пошла бы туда сейчас - человеком. А вот зверем - пошла бы.
Перешла бы реку и превратилась бы в акварельного кабана на четырех ногах, цветом, как дубовый ствол. Вышла бы на тот берег, принюхиваясь, приглядываясь, и сразу исчез бы страх. Расступилась бы густая жуть, из морока проявились бы безобидные и простые древесные стволы, кусты, а в кронах - спящие теплые птицы, и я бы почувствовала, как ходят под снегом бурозубки и полевки, как набухают желуди, добрые и круглые, в ожидании весны.
Экскурсия
На следующий день я отправилась за реку по работе - тропить кабанов. Сутки назад закончился снегопад, на занесенном буранном следе только актуальная информация. Там, где ходило знакомое мое кабанье стадо - только снегом закатанные тропки. Дальше - появился свежий след крупного секача. Встаю на след и троплю «в пяту», иду туда, откуда он пришел, за завалы древесные, за черные выворотни. Это очень интересно, особенно, если любишь читать биографии и дневники. Каково - след в след прожить чужой день. Простота жизненного уклада кабана вполне компенсируется его инаковостью. Кабан - он другой, его до конца не понять. И этот другой, сам того не желая, проводит для меня заочную экскурсию по самым потаенным закоулкам обжитого зверьем ландшафта.
Местом сегодняшней экскурсии стала надпойменная терраса: широкие улицы сосновых грив, подворотни ельников, тростниковые и ивовые трущобы, дремучие вывалы. Вепрь разметил следами маршрут по культовым местам кабаньего рода, от одной достопримечательности к другой. Вот, например, он подводит меня к сосне-чесалке середины ХХ века. Старая сосна, иссеченная клыками и отполированная боками кабанов разного возраста, пола, социального статуса, разных поколений и судеб. Висит пучок щетины, залипший в смоле, а хозяин уже далече. Всего значения и прелести сосны этой, мне, как человеку, не понять. Демонстрируя преемственность, мой секач, обнюхав чесалку, сам делает пару свежих насечек, и трется о них, ставя свою индивидуальную и неповторимую подпись. Пройдет еще несколько лет, окольцованная кабанами старая сосна погибнет и окончательно превратится в памятник. Таких чесалок немало на нашем пути, кабан будто специально спешит показать мне самое сокровенное.
А вот он ведет меня к большому черному выворотню. Корни, скрепленные землей подняты высоко, и, наподобие тента, защищают образовавшуюся под ними ямку - естественное гнездо. Кабан изучает его, топчется, может быть, примеривается лечь. Кабан знает толк в суровом лесном уюте. Но не сейчас. Сейчас - идем дальше.
Вот, между делом, проводит секач меня узким путем ивовых кустов, обкусанных лосями. Вынужденно нагибаюсь, приникая к поверхности снега, к белым лесным наволочкам с сентиментальным узором березовых семян. Перебираясь через очередное бревно, вслед за своим провожатым, вижу на снегу отпечаток его щетины. Непонятно почему, но это меня тронуло.
Кабан шел по-деловому, не рылся. Иногда тыкал в снег рылом, и получался смешной объемный отпечаток пятака с вмятинами клыков по сторонам, кабаний смайлик. С каждым шагом, с каждым стволом, через который мы перелезали вместе - сначала он, а, спустя сколько-то часов, я, - все ближе мне казался этот зверь. Хватал пастью снег - пил.
И чем дальше в лес, тем яснее становилось, что главной темой сегодняшней экскурсии была тема гона, она и определяла маршрут - путаный трек, с многочисленными отклонениями от курса, петлями, возвращениями по своим следам. Кабана сейчас не интересовал ландшафт, как источник еды и уюта. Он, одиночка, искал сородичей, «читал» их сообщения на чесалках и вдоль троп, попутно «отзваниваясь» им, развешивая на тонких стволиках «мыльную пену» - взбитую клыками слюну с гормональной начинкой. Пена развешена как можно выше, чтобы другие секачи заценили габариты, которые в кабаньем мире имеют значение. Временами, от возбуждения секач принимался скакать (задрав хвост - додумываю я). Может быть, это был последний всплеск перед весенним умиротворением.
Мне давно уже хотелось съесть свои бутерброды, но я решила устроить перекус только тогда, когда дойду до гнезда, из которого начал сегодняшний путь мой вепрь. Знаю по опыту, что если кабанья тропа покрыта сором, веточками, обрывками сухих трав, то значит рядом гнездо - с боков кабана ссыпается его «перина». И много раз я так радовалась, увидев труху на снегу, но, нет - отряхнулся и дальше пошел. «Кабан - ну где же твое гнездо, я есть хочу» - говорю я стылым его следам. Следы, тем временем, выходили из густого темного ельничка.
Контакт
Весь этот брутальный гонный антураж, не мне предназначенный, в итоге как-то меня растревожил, и я стала опасливо озираться на любой звук. Пролезая сквозь густой ельник за моим мохнатым гидом, прислушивалась, оглядывалась. Будто шорох по лесу - кто-то идет по снегу, а будто бы и просто кухта падает с деревьев, шелестит поползень.
Но в месте особо густом, елово-березовом, ветровальном, я услышала явственно визг и рев. Кабанья многоголосица - стадо. Грубый голос вполне мог принадлежать самке, у них принято одергивать детей хриплым басом. Что делать? С одной стороны - надо бы, по работе, подобраться к стаду и попробовать пересчитать кабанов. Так делали настоящие крутые заповедницкие зоологи. С другой стороны - где-то здесь ходит секач, который уже успел внушить мне уважение. И я осматриваюсь в поисках наклоненного дерева, на которое можно залезть, чтобы рассмотреть кабанов, когда они покатятся по тропе, как поезд по рельсам. Такое нашлось - покрытый слоем слежавшегося снега ствол, зависший под углом в 45 градусов. Оставила лыжи, залезла на ствол и стала вглядываться в серую чащу. «Тут бы на стволе и перекусить, пока жду кабанов»,- подумала я, и тут же рухнула с дерева в сугроб мешком. Барахтаюсь в снегу, паникую - сейчас кабаны пойдут, а я тут валяюсь бесславно. Достала себя из сугроба и приняла вертикальное положение, но никак не получалось перекинуть ногу через ствол, чтобы добраться до лыж. Жалкое двуногое существо в лесу бесчеловечном. Насколько же ловчее кабаны, несмотря на короткие ноги и отсутствие шеи. А кабаны - молчком, перестали реветь. Потом я узнаю, что крики их раздавались от старой ели, о которую они чесались, метрах в ста от меня. Начесавшись, пошли по тропе молча, гуськом. Но я не дождалась их у дерева, и двинулась дальше, на поиски гнезда секача - его отправной точки.
У каждого пути есть начало, и у каждого секача есть гнездо, - упрямо твердила я, пока не увидела на тропе какашку. Нагнулась, конечно же, стала тыкать палочкой - посмотрим, что ты ел, мохнорылый… Так, желудевые скорлупки, какие-то семена…
Но что-то заставило вдруг поднять голову. Впереди на тропе стояли кабаны и смотрели на меня. Один, два, три - считаю машинально. Я всегда считаю зверей, если их вижу, даже на обертке конфеты «Мишка», даже во сне. Следующая мысль - отойти с тропы. Отхожу. Первый кабан - черный, большой, красивый. Второй и третий - рыжеватые, ушастые, помельче. Мать и двое детей. Почему только двое - остальных волки съели? Смотрят и не боятся, звери тревожного мира. Моргают. Чутьем чуют мою безобидность? Или просто не опознали во мне человека, близорукие.
Но я-то хорошо вижу глазами, что это вепри, знаю, что может быть недопонимание. Поэтому, лишь только кабаниха сделала в мою сторону любопытствующее движение, я постучала лыжной палкой по дереву. Грубый и бесцеремонный звук - универсальный предупредительный сигнал для общения с существами кардинально другой культуры, предотвращающий контакт на близкой дистанции. Кабаниха поняла и спрыгнула с тропы - будто головной вагон поезда с рельс сошел, а за ним и остальные два «вагончика». Отбежала недалеко, рыло вытянула - пофыркала. И пошла прочь по сугробам, с достоинством и грацией держа горизонтально черный хвост.
Красавица, умница. Она так и не поняла, наверное, что я такое. Так, смутное пятно, стучит громко. Но пятно это, обладающее сознанием, дало ей имя - Черная.
Я продолжила путь по тропе секача, затоптанной шедшим мне навстречу стадом, и через несколько сот метров нашла-таки гнездо. Оно было устроено в большом муравейнике, глубокое, с бортиками. Сесть бы в него и перекусить, как мечталось, но время незаметно подошло к закату, вылезти бы из леса до темноты. Загонял ты меня, секач, хотя экскурсия получилось насыщенная, и с интерактивным сюрпризом. Солнце выглянуло напоследок, лес повеселел, как через желтое стеклышко. Тропить стадо уже не было времени и сил, но я двигалась по их следу, пока было по пути.
Откуда эта Черная с детьми тут взялась - я голову ломала. А оказалось вот что: секач ушел искать стадо, я шла по следам секача, тропя его «в пяту», а стадо тоже шло по следу секача, и тоже «в пяту», доверчиво пристроившись прямо за мной. Пока двигались кабаны по тропе след в след - молчали, выдавая себя только невнятными шорохами, а как свернули к чесалке по целине - зашумели, закричали, не таясь, и я их услышала и залезла на дерево. Пока я возилась у дерева, они закончили свои дела, и вновь вышли на тропу, где и произошла наша встреча.
На той стороне
Когда начало темнеть, я вспомнила вчерашний разговор с М. о «той стороне». Если она пойдет сейчас гулять с собакой, то увидит, как и вчера, сгущающийся морок заповедной стороны за белой чертой реки. Мой «привет» с «той стороны» не долетит до М., потонет в лесной гуще. Темнота пугает, и это понятно, ведь она обманывает человеческие глаза, а информации от смешных наших, по звериным меркам, носа и ушей недостаточно для уверенности.
Смазались дорогие подобности - сухие соцветия, тростниковые метелки, веточки, хвоинки. Вот и птицы дневные запрятались. Я подумала: также, наверное, страшно было бы кабанам и лосям оказаться в среде, скрадывающей звуки и запахи. Им все равно - днем ходить, или ночью, дикий мир не теряет для них ясности.
Словно горожане в кафе, пошли призрачные лоси в темные заросли ивы, встав со снежных простыней. По сосновому проспекту, без единого фонаря, перекатываются невидимые кабаны, «читая» рылом на ходу невидимые «письма» секача. Лисица слышит под снегом полевку, точащую желудь. Я, уставшая и дезориентированная, стремлюсь скорее закончить свою сталкерскую вылазку.
Вышла, наконец, на буранный след, ведущий в поселок, вздохнула с облегчением, и лыжи легко понесли вперед, сквозь смутные обитаемые дебри, к благоустроенному «гнезду», где я закончу свой суточный ход, перейдя «магическую» границу двух миров. Я помню глаза Черной. Мать, береги своих кабанят, а я домой.
А когда совсем стемнеет, будто подтверждая мои мысли, по лыжне пробежит волчья банда. Ее девиз: «у вас еще остался молодняк, значит мы бежим к вам!» Они зарежут лосенка в ивняке, и, на радостях, все-таки завоют густыми, сочными, не акварельными голосами. Но об этом я узнаю завтра.
А через пару дней влажное небо разразится первым дождем.