Точки пространства
Лет в 14-15 я начала много ездить в экспедиции с биологическим кружком. Бабушка говорила - «только в лес не ходите, там маньяки, вот там-то и там-то опять кого-то нашли». Я смеялась - именно в лес-то мы и ездили, да в такой лес, что там какие угодно опасности - но только не маньяки. Я ей говорила - вот сидишь в Москве, смотришь телевизор, криминальные новости вот все эти страшные, а лес, в который мы едем - это тайга, а не лесопарк, там все иначе. Здесь - да - согласна, за каждым кустом. А там - медведи только если, это не маньяки, это не страшно, и вообще - там все не так, как в телевизоре. Да - бабушка неожиданно соглашается и вспоминает, что они, когда «бежали с Урала» во время войны- такими же девчонками были. И ничего - живы.
Как-то я ехала в Центрально-лесной заповедник, а это ее родная Тверская (Калининская) область. Я шарила по карте - вот речка Шуша (Шоша), вот Погорелое, Княжьи Горы - с детства названия на слуху… Ехать до Нелидово на поезде - мимо г. Ржева. Ржев! Бабушка оживилась, взволновалась . Ржев! Надо же, Ржев! Там твой прадед в тюрьме сидел.
Насколько я поняла, это было связано с раскулачиванием. Бабушка была из семьи «кулацкой», то есть у них была какая-то скотина и хороший дом-пятистенок. Если знать мою бабушку , это кажется совершенно естественным: аккуратность, работоспособность, крепость, качество, добротность - врожденные «кулацкие» черты. Соответственно, в колхоз они вступать не хотели, за что и поплатился глава семьи - был свезен вместе с другими несогласными в тюрьму ближайшего города Ржева. К сожалению, меня тогда мало интересовали подробности. Я помню, что бабушку при упоминании Ржева охватили воспоминания и эмоции, она смотрела на меня с каким-то особым значением, какими-то новыми глазами: вот, ты поедешь туда, где сидел в тюрьме твой прадед. Это казалось чем-то невероятным, удивительным, каким-то прорывом времени и пространства. Как будто бы г. Ржев уже давно перестал существовать, а тут вдруг появился, в связи с моим проездом мимо него. Это чувство передалось и мне, ночью в поезде я таращилась в темноту, становящуюся мне родной. И на эмоциях - я почему-то запомнила, будто прадед в Ржеве и сгинул. А на самом деле - он вернулся в деревню и дожил до войны. Их деревня была захвачена фашистами, и в избе - лучшей в деревне, как говорила бабушка с некоторой гордостью, - немцы устроили что-то вроде штаба. Девчонок, старшей из которых было 13-14 лет, загнали на печь… На печи было жарко, но слезать без уважительной причины нельзя. Уважительной причиной мог быть поход за водой на колодец - для тех же немцев. Босяком по снегу, в некоторых случаях, потому что валенки оккупанты снимали даже с детей не стесняясь. Дед Михаил, переживший ржевскую тюрьму, погиб как раз за валенки - отказался отдавать.
В связи с фашистской оккупацией вспоминается еще другое - из моего раннего детства. С бабушкой в деревне - тоже дом старый, темный, большой - вечером сидим, почему-то, одни. Может быть, нет электричества, но во тьме работает радио - и там читают что-то про войну. И жутче нет ничего - читают про то, как немцы захватили деревню. Что это, откуда? Фашист входит в избу и видит женщину, лежащую на кровати. Стреляет в нее - и отстреливает пятку. Бабушка подает голос из темноты - «да, так все и было. Да, как будто все про нас». Слышно железную дорогу - поезда идут вдаль, громыхают. Мне кажется - везут обязательно танки. И собака выла, выла соседская собака - к покойнику. Ох, как страшно жить. Память о войне, пока была жива бабушка, пробивалась неожиданно в нашу повседневность. Как-то она сказала, что не может слышать звука пилорамы - сразу вспоминает, как фашисты на ней «людей пилили». Я потом тоже много лет этого звука «не могла слышать». И тут же рассказы о молодежной жизни военного времени: парни брали гармонь, девки наряжались, и отправлялись на кладбище. Почему на кладбище? - да потому что по кладбищу немцы стрелять не будут, там же одни мертвецы. А не страшно было? Нет, не страшно - весело - что немцев обманули, и погуляли - дело-то молодое. Весело… Теперь не разобраться в хронологии, в детстве запоминаешь урывками что-то особо впечатлившее. Много раз как будто слышала историю про ее - бабушки - деда. Как его звали? Не знаю. Во время войны болел (тифом?), был сильный жар, жарко ему было. Вышел на двор и стал себя холодной водой поливать - не уследили. Или - не сладили. Умер. И младшая сестра - Антонина. Стояла под капелью - головку подставляла под весенние капли с сосулек. Зачем, почему? Прожила только несколько трудных лет.
А потом я собиралась в экспедицию на Урал. На Урал - тот самый, с которого бабушка «бежала» 15-тилетней девчонкой. Это не могло бабушку не взволновать. Вот, надо же - сначала Ржев, потом - Урал - благодаря моей случайной активности возвращались для бабушки из небытия. Но Урал - он большой, как оказалось. Там есть город Серов, а возле него какой-то колхоз, куда отправили в эвакуацию несколько девчонок из деревни Калининской области, чтобы сохранить. Я ехала совсем в другую сторону - на юг Урала, в Башкирию, но это не важно. Урал - это и есть Урал. Чужая страна из которой бегут.
Сохраняться вдали от близких, ничего о них не зная, девчонки не захотели. Спрашиваю - почему бежали, плохо было? Нет, было хорошо. Кормили, работа была нормальная, почти не обижали. Но - домой хотелось, тоска. Все чужое, горы, тайга… Хотелось домой - на родное пожарище. Хоть пожарище - но родное. И девчонки ушли - пешком. Шли по железной дороге - по шпалам. От красноармейцев прятались в лесу. И ночевали - в лесу. Стертые ноги, усталость - но, молодость и огромное желание попасть домой. Сначала ели хлеб, какой с собой захватили, - потом, говорит, собирали кедровые орехи, ягоды ели. Значит - была осень. Да, теплая осень. Однажды солдаты их поймали - думали все, конец. Но нет - накормили и сколько-то даже подвезли по пути. Бог миловал. Что там еще было - на этом пути? Больше не помню подробностей, хотя расспрашивала с жадностью - ловила каждое слово. До Москвы как-то добрались - и уже, считай, дома - всего-то километров 200 осталось. Так радовались полям и перелескам, родным горелым торфяникам (в эти жуткие выгоревшие болота, говорят, проваливались танки) - родная земля, пусть истоптанная и вся в крови- но родная. Последние километров сорок проехали на грузовике - знакомый колхозник ехал, и обомлел - откуда девки взялись?
Что они увидели дома-то? Об этом история умалчивает. Память до конца сохранила сияющую радость этих последних сорока километров пути по родным осенним полям. Вообще-то я спрашивала бабушку - как ее родные отнеслись и их возвращению? Ведь столько сил было затрачено для их отправки на Урал, бабушке даже подкорректировали год рождения, чтобы устроить в колхоз. Говорит - рады были, обнимали, плакали. Фашистов уже не было, кроме тех, что валялись по оврагам (говорит - еще много лет находили). А потом и война закончилась.
А я с Урала вернулась (мы там птиц считали) - она меня спрашивает - ну как там? Да хорошо, говорю, красиво. Но не так как у нас - да? Что-то не то.
Как-то я ехала в Центрально-лесной заповедник, а это ее родная Тверская (Калининская) область. Я шарила по карте - вот речка Шуша (Шоша), вот Погорелое, Княжьи Горы - с детства названия на слуху… Ехать до Нелидово на поезде - мимо г. Ржева. Ржев! Бабушка оживилась, взволновалась . Ржев! Надо же, Ржев! Там твой прадед в тюрьме сидел.
Насколько я поняла, это было связано с раскулачиванием. Бабушка была из семьи «кулацкой», то есть у них была какая-то скотина и хороший дом-пятистенок. Если знать мою бабушку , это кажется совершенно естественным: аккуратность, работоспособность, крепость, качество, добротность - врожденные «кулацкие» черты. Соответственно, в колхоз они вступать не хотели, за что и поплатился глава семьи - был свезен вместе с другими несогласными в тюрьму ближайшего города Ржева. К сожалению, меня тогда мало интересовали подробности. Я помню, что бабушку при упоминании Ржева охватили воспоминания и эмоции, она смотрела на меня с каким-то особым значением, какими-то новыми глазами: вот, ты поедешь туда, где сидел в тюрьме твой прадед. Это казалось чем-то невероятным, удивительным, каким-то прорывом времени и пространства. Как будто бы г. Ржев уже давно перестал существовать, а тут вдруг появился, в связи с моим проездом мимо него. Это чувство передалось и мне, ночью в поезде я таращилась в темноту, становящуюся мне родной. И на эмоциях - я почему-то запомнила, будто прадед в Ржеве и сгинул. А на самом деле - он вернулся в деревню и дожил до войны. Их деревня была захвачена фашистами, и в избе - лучшей в деревне, как говорила бабушка с некоторой гордостью, - немцы устроили что-то вроде штаба. Девчонок, старшей из которых было 13-14 лет, загнали на печь… На печи было жарко, но слезать без уважительной причины нельзя. Уважительной причиной мог быть поход за водой на колодец - для тех же немцев. Босяком по снегу, в некоторых случаях, потому что валенки оккупанты снимали даже с детей не стесняясь. Дед Михаил, переживший ржевскую тюрьму, погиб как раз за валенки - отказался отдавать.
В связи с фашистской оккупацией вспоминается еще другое - из моего раннего детства. С бабушкой в деревне - тоже дом старый, темный, большой - вечером сидим, почему-то, одни. Может быть, нет электричества, но во тьме работает радио - и там читают что-то про войну. И жутче нет ничего - читают про то, как немцы захватили деревню. Что это, откуда? Фашист входит в избу и видит женщину, лежащую на кровати. Стреляет в нее - и отстреливает пятку. Бабушка подает голос из темноты - «да, так все и было. Да, как будто все про нас». Слышно железную дорогу - поезда идут вдаль, громыхают. Мне кажется - везут обязательно танки. И собака выла, выла соседская собака - к покойнику. Ох, как страшно жить. Память о войне, пока была жива бабушка, пробивалась неожиданно в нашу повседневность. Как-то она сказала, что не может слышать звука пилорамы - сразу вспоминает, как фашисты на ней «людей пилили». Я потом тоже много лет этого звука «не могла слышать». И тут же рассказы о молодежной жизни военного времени: парни брали гармонь, девки наряжались, и отправлялись на кладбище. Почему на кладбище? - да потому что по кладбищу немцы стрелять не будут, там же одни мертвецы. А не страшно было? Нет, не страшно - весело - что немцев обманули, и погуляли - дело-то молодое. Весело… Теперь не разобраться в хронологии, в детстве запоминаешь урывками что-то особо впечатлившее. Много раз как будто слышала историю про ее - бабушки - деда. Как его звали? Не знаю. Во время войны болел (тифом?), был сильный жар, жарко ему было. Вышел на двор и стал себя холодной водой поливать - не уследили. Или - не сладили. Умер. И младшая сестра - Антонина. Стояла под капелью - головку подставляла под весенние капли с сосулек. Зачем, почему? Прожила только несколько трудных лет.
А потом я собиралась в экспедицию на Урал. На Урал - тот самый, с которого бабушка «бежала» 15-тилетней девчонкой. Это не могло бабушку не взволновать. Вот, надо же - сначала Ржев, потом - Урал - благодаря моей случайной активности возвращались для бабушки из небытия. Но Урал - он большой, как оказалось. Там есть город Серов, а возле него какой-то колхоз, куда отправили в эвакуацию несколько девчонок из деревни Калининской области, чтобы сохранить. Я ехала совсем в другую сторону - на юг Урала, в Башкирию, но это не важно. Урал - это и есть Урал. Чужая страна из которой бегут.
Сохраняться вдали от близких, ничего о них не зная, девчонки не захотели. Спрашиваю - почему бежали, плохо было? Нет, было хорошо. Кормили, работа была нормальная, почти не обижали. Но - домой хотелось, тоска. Все чужое, горы, тайга… Хотелось домой - на родное пожарище. Хоть пожарище - но родное. И девчонки ушли - пешком. Шли по железной дороге - по шпалам. От красноармейцев прятались в лесу. И ночевали - в лесу. Стертые ноги, усталость - но, молодость и огромное желание попасть домой. Сначала ели хлеб, какой с собой захватили, - потом, говорит, собирали кедровые орехи, ягоды ели. Значит - была осень. Да, теплая осень. Однажды солдаты их поймали - думали все, конец. Но нет - накормили и сколько-то даже подвезли по пути. Бог миловал. Что там еще было - на этом пути? Больше не помню подробностей, хотя расспрашивала с жадностью - ловила каждое слово. До Москвы как-то добрались - и уже, считай, дома - всего-то километров 200 осталось. Так радовались полям и перелескам, родным горелым торфяникам (в эти жуткие выгоревшие болота, говорят, проваливались танки) - родная земля, пусть истоптанная и вся в крови- но родная. Последние километров сорок проехали на грузовике - знакомый колхозник ехал, и обомлел - откуда девки взялись?
Что они увидели дома-то? Об этом история умалчивает. Память до конца сохранила сияющую радость этих последних сорока километров пути по родным осенним полям. Вообще-то я спрашивала бабушку - как ее родные отнеслись и их возвращению? Ведь столько сил было затрачено для их отправки на Урал, бабушке даже подкорректировали год рождения, чтобы устроить в колхоз. Говорит - рады были, обнимали, плакали. Фашистов уже не было, кроме тех, что валялись по оврагам (говорит - еще много лет находили). А потом и война закончилась.
А я с Урала вернулась (мы там птиц считали) - она меня спрашивает - ну как там? Да хорошо, говорю, красиво. Но не так как у нас - да? Что-то не то.