2. Уроки рисования
2. Уроки рисования
За то время, что мы не встречались с матерью и дочерью Делякур, их отношения почти не изменились. Флер любила дочь больше жизни, а Катрин восхищалась матерью и немного побаивалась ее, как можно бояться… античной статуи или вот, скажем, Снежной королевы. Флер не догадывалась об этих чувствах, да и сама Катрин понимала их иррациональность. Ну что ей было делать с матерью, вводившей в ступор большинство окружающих? Людям ведь обычно приходилось брать на несколько секунд тайм-аут, прежде чем они все-таки вспоминали о приличиях, закрывали рот и вступали с ней в разговор. «Вот так-то, - думала тогда Катрин, - а я живу с этим чудом в одном доме». Тринадцатилетняя девочка не любила зеркало, на себя смотрела только мельком, выходя из дома, чтобы ничто ниоткуда не торчало, и если бы мать ей позволила, носила бы джинсы и мальчишеские рубашки в клетку. Но даже попытки одеваться так для уроков верховой езды были мягко пресечены матерью, доставшей откуда-то костюм, по мнению Катрин, больше подходивший пажу, чем современной девочке. Бархатные кюлоты невероятного темно-синего цвета, белая блузка с роскошным воротником, широкими рукавами и узкими высокими манжетами и шитый серебром небесный жилет немедленно сделали из Катрин принцессу, сбежавшую из дворца. Когда она сказала об этом матери, та лишь улыбнулась.
«Очень хорошо, - сказала Флер. - Наконец-то».
Катрин со вздохом убрала в шкаф свои клетчатые ковбойки и старалась больше не давать матери повода себя переодевать.
Вам показалось, что между двумя платиновыми красавицами, матерью и дочерью, не было особого тепла? Это не так. Просто… Наверное, те же причины, по которым у Катрин были черные глаза, отвечали за ее чуть отстраненный характер, вызревший в сложные подростковые годы. Впрочем, и сама Флер никогда не была чемпионом внешних проявлений чувств. Все это не отменяет того, что друг ради друга обе наши героини дали бы разрезать себя на куски.
Поэтому, когда телефон Катрин не ответил, Флер досчитала до пяти, перезвонила, потом досчитала до десяти (перезвонила опять), потом досчитала до ста (перезвонила еще раз, снова тщетно), потом осознала, что едет в Париж в экспрессе, кинула на плечо ручки дорожной сумки и, очаровательно улыбнувшись проводнику, сорвала стоп-кран.
«У вас есть вся информация обо мне, - сказала она подбежавшему поездному начальству, вручая проводнику визитную карточку, - свяжитесь с моим агентом в Лозанне, вам перечислят причитающиеся штрафы». Дождавшись открытия дверей, она спустилась на железнодорожную насыпь и проводила глазами поезд, даже помахав рукой какому-то молодому человеку, особенно пристально разглядывавшему ее в окно.
«Молчали желтые и синие, в зеленых плакали и пели», - почему-то произнесла она по-русски и вздрогнула, понимая, что никогда не знала этого стихотворения, этого языка, да и сербский-то даже забыла. Тут она вскрикнула и закрыла рот рукой. «Сербский»? Какой еще сербский? Почему? Колени ее подогнулись, она села на рельс, спустив ноги с насыпи, и огляделась. Параллельно насыпи, за небольшим перелеском, шла автотрасса.
***
Флер отлучалась из дома не в первый раз. Катрин любила ездить с ней, но потом неизбежно случалось так, что у них появлялись расходящиеся планы. Девочка ходила на какие-то дополнительные курсы - ей же надо было общаться со сверстниками. Плюс, требовалось следить за многочисленной живностью, а приходящим помощникам по дому можно было, конечно, объяснить, как обращаться с Селеной и даже с рыжим Реджи, но вот на Velocity и ее режим свободного улета и прилета покушались все. Почему в доме вечно открыто окно? Почему сокол является порой в таком состоянии, как будто летел домой с Монблана, а то и дальше? Ни Флер, ни Катрин не знали - Velocity, как и Реджи, и Селена, была совершенно свободна. Только лошади и собаке нужно постоянное пристанище, а соколу - нет. Но чем объяснять это помощникам, проще было сделать так, чтобы кто-то всегда был дома. Дом тоже был живым существом.
Дом был живым существом
Он назывался «Вилла Одетта», и был действительно белым, как соответствующий этому имени лебедь. Катрин не поехала с матерью, сославшись на курсы английского языка, которые не хотела пропускать, и на визит подружек по курсам аэробики, но последнее было ложью. У Катрин не было подружек - она со всеми дружила, но лишь на внешнем уровне. Ей было достаточно матери, при которой она иногда приглашала домой девочек со всяческих курсов, а без матери ей было достаточно себя и дома.
Вот она и решила немного поисследовать дом. Катрин давно подозревала, что у матери много секретов, может быть, таких, о которых она и сама не хочет думать, как это бывает слишком часто. Секреты складываются в какой-нибудь дальний ящик в надежде, что стенки комода закроют их не только от других, но и от самого владельца.
Рассуждая именно таким образом, Катрин поднялась в мастерскую Флер и огляделась. Она просидела здесь тысячу часов и сотни дней. Смотрела на небо сквозь зеркальный участок крыши, на материнскую спину, когда та рисовала что-то, для чего не нужна была натура, на ее руки или в необходимую точку, когда позировала, - не обязательно позировала как Катрин, «Дочь художника», "Девочка в белом платье", "Девочка с куклой", "Девочка с книгой"… Позировала в нужных матери позах, а та уж умела сделать из нее и Кая, и Герду. Но чаще всего Катрин смотрела через плечо Флер, на рисунок. Ей, впрочем, всегда казалось, что куда бы она ни смотрела, ей не удается увидеть что-то самое важное. В невероятной красоты глазах матери отражалась только Катрин, а сама Флер в этом зеркале души не отражалась.
Вот Катрин подходит к большому письменному столу с тысячью выдвижных ящиков и начинает методически выдвигать один ящик за другим. Это не праздное любопытство, читатель. Это попытка отыскать в туго набитых ящиках свою мать.
Письменный стол Флер Делякур были бы интересен любому подростку, да, в общем, даже и взрослому человеку. Потому что в его глубинах лежали многочисленные наборы пастели - наполовину использованные, новые, старые… всевозможная бумага - от изысканной верже до плотной, с кусочками целлюлозы, цветной, - на ней Флер рисовала белым, наброски, перья, чернила, ножики, шпатели, карандаши, обрывки холста и акварельные краски. Рассыпанные бусины, шкатулки, кусочки кожи, нитки, пуговицы, заколки, гребни. Счета и чеки от заказчиков не заинтересовали Катрин, хотя один пухлый конверт почему-то был заклеен наново. Место адреса отправителя занимал штампик с парусным кораблем и залихватская подпись, в которой Катрин разобрала только две латинские буквы «H». Впрочем, штамп местной каркассонской почты показывал, что конверт относился к 2001 году. Больше подобных конвертов в ящике не было. Катрин забеспокоилась и перевернула ящики с письмами вверх дном.
Вот вялотекущая переписка с родителями. Конверты аккуратно сложены в стопку, письма от отца, открытки от матери. Дедушка Фредерик не признавал для корреспонденции интернет, и письма старшей дочери посылал DHL-ом, не доверяя государственной почте. По дедушке можно было бы проверять календарь: письма приходили каждый понедельник, Флер отвечала каждую среду. Последняя дата - последний понедельник. Отправила ли мама ответ? Сегодня среда… Катрин неуютно поежилась, но отвлекаться не стала.
Вот хаотическая переписка с Габриэль. Катрин откуда-то знала, что сестры любили друг друга совершенно иррациональной сумасшедшей любовью, и тем меньше могла понять, почему так редко виделись. Габи приезжала к ним лишь однажды, и три молодые женщины провели чудесный вечер в парке, после которого Габи отбыла учиться назад в Лион как будто даже с некоторым облегчением. Флер, кажется, проводила ее с грустью. Конверты с записочками от Габи тоже были бережно сложены в стопку.
Почему же этот конверт… И тут Катрин поняла: Флер уничтожила остальные конверты от таинственного заказчика, оставив один, куда и сложила всю переписку. Закончившуюся переписку с компанией, на фирменном знаке которой значился парусный кораблик.
Катрин потрогала красивый конверт с тонкой льдистой паутиной шелковистых прожилок и, вздохнув, осторожно закрыла ящик. Ничего. Она посмотрела за окно, увидела, что уже стемнело, и пошла спать.
Дальше ()
Оглавление
Раньше (Idylls of the King)
За то время, что мы не встречались с матерью и дочерью Делякур, их отношения почти не изменились. Флер любила дочь больше жизни, а Катрин восхищалась матерью и немного побаивалась ее, как можно бояться… античной статуи или вот, скажем, Снежной королевы. Флер не догадывалась об этих чувствах, да и сама Катрин понимала их иррациональность. Ну что ей было делать с матерью, вводившей в ступор большинство окружающих? Людям ведь обычно приходилось брать на несколько секунд тайм-аут, прежде чем они все-таки вспоминали о приличиях, закрывали рот и вступали с ней в разговор. «Вот так-то, - думала тогда Катрин, - а я живу с этим чудом в одном доме». Тринадцатилетняя девочка не любила зеркало, на себя смотрела только мельком, выходя из дома, чтобы ничто ниоткуда не торчало, и если бы мать ей позволила, носила бы джинсы и мальчишеские рубашки в клетку. Но даже попытки одеваться так для уроков верховой езды были мягко пресечены матерью, доставшей откуда-то костюм, по мнению Катрин, больше подходивший пажу, чем современной девочке. Бархатные кюлоты невероятного темно-синего цвета, белая блузка с роскошным воротником, широкими рукавами и узкими высокими манжетами и шитый серебром небесный жилет немедленно сделали из Катрин принцессу, сбежавшую из дворца. Когда она сказала об этом матери, та лишь улыбнулась.
«Очень хорошо, - сказала Флер. - Наконец-то».
Катрин со вздохом убрала в шкаф свои клетчатые ковбойки и старалась больше не давать матери повода себя переодевать.
Вам показалось, что между двумя платиновыми красавицами, матерью и дочерью, не было особого тепла? Это не так. Просто… Наверное, те же причины, по которым у Катрин были черные глаза, отвечали за ее чуть отстраненный характер, вызревший в сложные подростковые годы. Впрочем, и сама Флер никогда не была чемпионом внешних проявлений чувств. Все это не отменяет того, что друг ради друга обе наши героини дали бы разрезать себя на куски.
Поэтому, когда телефон Катрин не ответил, Флер досчитала до пяти, перезвонила, потом досчитала до десяти (перезвонила опять), потом досчитала до ста (перезвонила еще раз, снова тщетно), потом осознала, что едет в Париж в экспрессе, кинула на плечо ручки дорожной сумки и, очаровательно улыбнувшись проводнику, сорвала стоп-кран.
«У вас есть вся информация обо мне, - сказала она подбежавшему поездному начальству, вручая проводнику визитную карточку, - свяжитесь с моим агентом в Лозанне, вам перечислят причитающиеся штрафы». Дождавшись открытия дверей, она спустилась на железнодорожную насыпь и проводила глазами поезд, даже помахав рукой какому-то молодому человеку, особенно пристально разглядывавшему ее в окно.
«Молчали желтые и синие, в зеленых плакали и пели», - почему-то произнесла она по-русски и вздрогнула, понимая, что никогда не знала этого стихотворения, этого языка, да и сербский-то даже забыла. Тут она вскрикнула и закрыла рот рукой. «Сербский»? Какой еще сербский? Почему? Колени ее подогнулись, она села на рельс, спустив ноги с насыпи, и огляделась. Параллельно насыпи, за небольшим перелеском, шла автотрасса.
***
Флер отлучалась из дома не в первый раз. Катрин любила ездить с ней, но потом неизбежно случалось так, что у них появлялись расходящиеся планы. Девочка ходила на какие-то дополнительные курсы - ей же надо было общаться со сверстниками. Плюс, требовалось следить за многочисленной живностью, а приходящим помощникам по дому можно было, конечно, объяснить, как обращаться с Селеной и даже с рыжим Реджи, но вот на Velocity и ее режим свободного улета и прилета покушались все. Почему в доме вечно открыто окно? Почему сокол является порой в таком состоянии, как будто летел домой с Монблана, а то и дальше? Ни Флер, ни Катрин не знали - Velocity, как и Реджи, и Селена, была совершенно свободна. Только лошади и собаке нужно постоянное пристанище, а соколу - нет. Но чем объяснять это помощникам, проще было сделать так, чтобы кто-то всегда был дома. Дом тоже был живым существом.
Дом был живым существом
Он назывался «Вилла Одетта», и был действительно белым, как соответствующий этому имени лебедь. Катрин не поехала с матерью, сославшись на курсы английского языка, которые не хотела пропускать, и на визит подружек по курсам аэробики, но последнее было ложью. У Катрин не было подружек - она со всеми дружила, но лишь на внешнем уровне. Ей было достаточно матери, при которой она иногда приглашала домой девочек со всяческих курсов, а без матери ей было достаточно себя и дома.
Вот она и решила немного поисследовать дом. Катрин давно подозревала, что у матери много секретов, может быть, таких, о которых она и сама не хочет думать, как это бывает слишком часто. Секреты складываются в какой-нибудь дальний ящик в надежде, что стенки комода закроют их не только от других, но и от самого владельца.
Рассуждая именно таким образом, Катрин поднялась в мастерскую Флер и огляделась. Она просидела здесь тысячу часов и сотни дней. Смотрела на небо сквозь зеркальный участок крыши, на материнскую спину, когда та рисовала что-то, для чего не нужна была натура, на ее руки или в необходимую точку, когда позировала, - не обязательно позировала как Катрин, «Дочь художника», "Девочка в белом платье", "Девочка с куклой", "Девочка с книгой"… Позировала в нужных матери позах, а та уж умела сделать из нее и Кая, и Герду. Но чаще всего Катрин смотрела через плечо Флер, на рисунок. Ей, впрочем, всегда казалось, что куда бы она ни смотрела, ей не удается увидеть что-то самое важное. В невероятной красоты глазах матери отражалась только Катрин, а сама Флер в этом зеркале души не отражалась.
Вот Катрин подходит к большому письменному столу с тысячью выдвижных ящиков и начинает методически выдвигать один ящик за другим. Это не праздное любопытство, читатель. Это попытка отыскать в туго набитых ящиках свою мать.
Письменный стол Флер Делякур были бы интересен любому подростку, да, в общем, даже и взрослому человеку. Потому что в его глубинах лежали многочисленные наборы пастели - наполовину использованные, новые, старые… всевозможная бумага - от изысканной верже до плотной, с кусочками целлюлозы, цветной, - на ней Флер рисовала белым, наброски, перья, чернила, ножики, шпатели, карандаши, обрывки холста и акварельные краски. Рассыпанные бусины, шкатулки, кусочки кожи, нитки, пуговицы, заколки, гребни. Счета и чеки от заказчиков не заинтересовали Катрин, хотя один пухлый конверт почему-то был заклеен наново. Место адреса отправителя занимал штампик с парусным кораблем и залихватская подпись, в которой Катрин разобрала только две латинские буквы «H». Впрочем, штамп местной каркассонской почты показывал, что конверт относился к 2001 году. Больше подобных конвертов в ящике не было. Катрин забеспокоилась и перевернула ящики с письмами вверх дном.
Вот вялотекущая переписка с родителями. Конверты аккуратно сложены в стопку, письма от отца, открытки от матери. Дедушка Фредерик не признавал для корреспонденции интернет, и письма старшей дочери посылал DHL-ом, не доверяя государственной почте. По дедушке можно было бы проверять календарь: письма приходили каждый понедельник, Флер отвечала каждую среду. Последняя дата - последний понедельник. Отправила ли мама ответ? Сегодня среда… Катрин неуютно поежилась, но отвлекаться не стала.
Вот хаотическая переписка с Габриэль. Катрин откуда-то знала, что сестры любили друг друга совершенно иррациональной сумасшедшей любовью, и тем меньше могла понять, почему так редко виделись. Габи приезжала к ним лишь однажды, и три молодые женщины провели чудесный вечер в парке, после которого Габи отбыла учиться назад в Лион как будто даже с некоторым облегчением. Флер, кажется, проводила ее с грустью. Конверты с записочками от Габи тоже были бережно сложены в стопку.
Почему же этот конверт… И тут Катрин поняла: Флер уничтожила остальные конверты от таинственного заказчика, оставив один, куда и сложила всю переписку. Закончившуюся переписку с компанией, на фирменном знаке которой значился парусный кораблик.
Катрин потрогала красивый конверт с тонкой льдистой паутиной шелковистых прожилок и, вздохнув, осторожно закрыла ящик. Ничего. Она посмотрела за окно, увидела, что уже стемнело, и пошла спать.
Дальше ()
Оглавление
Раньше (Idylls of the King)