Неоконченное…
Я сейчас хочу выложить два перевода очень коротких отрывков из двух произведений, которые во многом совсем не для меня - не только потому, что они написаны на тёмных древних языках, о которых я имею только лишь самое приближённое понятие. Разумеется, я никогда не возьмусь за перевод сколько-нибудь большей части этих произведений; а эти два отрывка не только потому решил наконец выложить в Сеть, что не всё ж им отлёживаться у меня на жёстком диске, но ещё потому, что мне есть что сказать по поводу этих переводов. Первый отрывок - из «Утопии» Томаса Мора, второй - из «Хроники трёх царств» Ло Гуаньчжуна; а переводил их я, разумеется, не отрываясь от словарей. Как выяснилось, самое сложное было - выделить собственные имена в китайском тексте: я заметил это, когда сверил свой перевод с английским переводом, помещённым по той же ссылке. Более подробно, ежели вдруг интересно, - во врезке.
Отрывок первый
Ты заблуждаешься дважды, - ответил он, - дорогой Мор: сначала во мне, потом в существе дела. Прежде всего, я не обладаю теми достоинствами, которые ты во мне предполагаешь; а даже если и обладал бы, то мои труды, проводимые в ущерб досугу, не приносили бы даже малейшей пользы общественному делу, ибо, с одной стороны, большинству королей военное ремесло, к которому я не располагаю ни способностями, ни влечением, видится более полезным занятием, нежели благодетельные мирные искусства, так что они обыкновенно бывают более поглощены стремлением всеми правдами и неправдами достичь присоединения очередной волости, нежели желанием своими волостями разумно править; с другой стороны, ежели говорить о королевских советниках, среди них нет, как правило, ни одного, кто либо и вправду не был бы достаточно мудр, чтобы не просить, либо не полагал бы, что он достаточно мудр, чтобы не дозволять себе чужих советов; но только пристальным вниманием к самым глупейшим речам тех, кто в большей милости у короля, не желал бы снискать себе их расположение. И такова природа вещей, ибо целиком мир зиждется на лести: ворону мил воронёнок, обезьяне - собственный детёныш.
(Оригинал - здесь: этот отрывок начинается словами «bis erras, inquit ille…»). «Заблуждаешься» - это вариант, который я поставил после некоторого сомнения, но потому, что безотчётно был уверен, что он «лучше». Когда я попытался разъяснить для себя содержание сомнения, то пришёл к рассуждению, которое последует ниже.
Как проверить, какое слово лучше: «заблуждаешься» или «ошибаешься»? Я должен оценивать слова по микровопросам, которые текст пробуждает у читателя, независимо от воли последнего. Я наблюдаю связанность между словами, которые мы называем однокоренными: они пробуждают связанные вопросы. Даже когда эта связанность не чувствуется осознанно сейчас, то есть вроде бы не оказывает прямого воздействия на мышление, то она, во-первых, всё равно могла оказывать воздействие, может быть, даже неосознанное, неощутимое напрямую, при формировании способности отдельного человека к языку, а во-вторых, пространство для оттенков при задавании микровопросов настолько велико, что при длительной эволюции значений слов в языке огромную роль должна играть инерция: меняются не все оттенки слова, обозначающие его действие на осознанное или неосознанное мышление, потому какие-то оттенки всё равно остаются общими между словами, наличие в которых общего корня - скорее, исторический факт, чем напрямую ощущаемый.
Потому, если я беру слова, как можно ближе связанные с означенными глаголами, то я должен спрашивать себя, от каких микронаблюдений, микрооущений я никак не могу избавиться. Со словом «заблуждаться» близко связан глагол «блуждать»: их родство чувствуется напрямую. Со словом «ошибаться» близко связано имя «ошибка». При помышлении о ком-то блуждающем я не могу избавиться от ощущения, что прежде всего душа стремится размышлять о неуверенности в способе нахождения цели, что в основном об этой неуверенности я сохраняю память и чувство, вследствие чего я принуждён бываю раздумывать над решением вопросов, связанных с этим недостатком уверенности в выборе правильного пути. При помышлении о чьей-то ошибке я не могу избавиться от ощущения, что поставленный предо мной вопрос - это неправильность каких-то действий, то бишь их несоответствие правилам. Следовательно, эти же микровопросы привязаны к более сложным словам того же корня, которые я сейчас сравниваю. Философ изначально не знает правил поиска знания, потому ему остаётся только блуждать. А книга Мора, как мне кажется, должна призывать читателя представить себя немного философом, в этом её художественная задача: принудить читателя почувствовать себя немного философом, заставить его задавать себе микровопросы в том же режиме, как это делает философ, то бишь, в конечном итоге, позволить ему интересоваться предметами, похожими на те, которыми интересуется философ, стать для него художественным инструментом к этой цели, действующим на душу должным манером. Потому я выбрал слово «заблуждаешься».
Довольно интересно, по-моему, то, что выбранный перевод слова «erras» - это буквальный перевод. Тогда как альтернативный перевод - это выбор слова, наиболее естественный в быту, но не дающий буквального перевода. Известен принцип: если кажется, что надо переводить буквально, то не всегда это значит, что надо переводить буквально; может быть, лучше всего поменять формулировки автора. Но есть ещё другой принцип: если кажется, что надо переводить, изменяя формулировки, не всегда это значит, что надо переводить, изменяя формулировки: здесь тоже не следует доверять кажимости. Просто так, по бытовому автоматизму, даже не скажешь, какие фразы лучше переводить буквально, а что - нет. Впрочем, есть одно исключение. (Как мне кажется). Когда цель документа - это навести читателя на какие-то действия (а это касается, наверное, всей «деловой прозы»: инструкций к приборам, служебных бумаг и прочего), то этот выбор между формулировками вроде бы не так актуален. Потому безусловное удаление от формулировок оригинала только в плюс, если оно помогает сформировать правильные действия, и никогда не в минус, если оно не мешает этому. А следование бытовому автоматизму помогает выбирать формулировки, наименее заметные для читателя, благодаря чему ему проще сосредоточиться на сути действий.
Но если текст должен оказать на читателя художественное, а не деловое действие, то есть если в расчёт идут не практические действия, которые совершает читатель, а микровопросы, которые он себе ставит под непосредственным, то есть не опосредованным через собственную волю, воздействием слов, то формулировка автора, вроде бы несущественная с бытовой точки зрения, бывает очень часто существенна для создания таковых вопросов нужного толка. Более того, может оказаться, что это действие можно воспроизвести на целевом языке, переведя формулировку буквально, но не так, как подсказывает бытовой инстинкт, а немного подумав. Может быть, даже не столь важно продумать выбор переводящих формулировок рациональными средствами, но можно просто попытаться представить себе, на представление какой ситуации автор, по-видимому, желает читателя натолкнуть, осознанно или неосознанно; соответственно, какие микровопросы читатель должен, согласно осознанному или неосознанному намерению автора, себе задавать. В общем, надо вообразить себя автором. ;)
Предшествующее рассуждение насчёт буквальности в переводе больше всего напоминает заключения Трисии Макмиллан из “Mostly Harmless”: иногда нужно возвращаться за сумочкой, иногда не нужно, и самое сложное - это отделить один случай от другого. Но, пожалуй, на самом-то деле основное содержание высказанного совета, как и обратного совета, который бытует среди людей, - это следующее: если первый импульс к выбору переводящей формулировки навеян автоматизмом, не имеющим отношения к задаче, которую надобно ставить перед переводящим текстом, то не следует доверять первому импульсу. Иногда недоверие выражается в отказе от буквального варианта перевода, первым приходящего в голову. Иногда - в отказе от первого приходящего в голову варианта, изменяющего авторские формулировки. Иногда - в отказе от первого суждения, какой вариант перевода является буквальным, а какой - нет. Сама по себе буквальность, однако, не является основным содержанием совета. Основным содержанием этого известного совета оказывается - «бдительность и аккуратность». ;) Что, как я думаю, сохраняет силу даже для того, кто несогласен с выбором глагола для высказанного выше отрывка.
Отрывок второй
Широко известно, что если нечто надолго разъединено, оно непременно стремится к соединению, и если нечто надолго соединено, оно непременно стремится к разъединению. По окончании владычества Чжоу семь царств ринулись в битву, восставивши царство Цинь; когда царство Цинь погасло, Чу и Хань ринулись в битву, восставивши царство Хань. Прародитель ханьской династии собственноручно зарубил белого змея и установил повсюду добрый порядок, объединив поднебесные земли. Прошло время, и верховный владыка Гуан У снова восстановил добрый порядок, который продолжался до эпохи верховного владыки Сяня, после чего целокупный мир распался на три царства. Начало беспорядкам положили, как кажется, Хуань и Лин, двое верховных владык. Верховный владыка Хуань лишал свободы достойных людей, вверял чиновникам попечение о стране. Когда верховный владыка Хуань скончался, верховный владыка Лин, наследовавший престол, приблизил к себе верховного главнокомандующего Доу У и великого наставника Чэня Фаня. Поскольку чиновники вроде Цао Цзе стали заигрываться властью, Доу У и Чэнь Фань задумали покарать их. Но им не удалось скрыть приготовления к казни; напротив, их собственным стараниям был положён предел, а придворные крысы после того ещё пуще обнаглели.
Я считаю, что при переводе таких текстов надо избегать терминов вроде «Поднебесной» (天下). «Поднебесная» - это небольшой клочок земли где-то на краю света, далеко к востоку, где нынче как-то ютится около миллиарда человек. (Я утрирую, конечно: это не такое уж небольшое пространство, но сейчас важны только непосредственные впечатления, которые это слово вызывает, а они в нашей евроцентрической народной традиции именно таковы). На самом же деле, если я правильно понимаю, речь идёт, ни много ни мало, о той части Вселенной, которая находится под небом и потому может помещать людей. Поскольку нам интересны только цивилизованные люди, то речь, понятное дело, идёт только о тех землях, где обитает цивилизованное население. Не «китайское» население (Китай - это, напомню, далёкий клочок земли на краю света), а «наше» население, цивилизованное: то самое, о котором есть смысл говорить. (Я не думаю, что самовосприятие китайцев должно было в этом отношении сильно отличаться от самовосприятия европейцев девятнадцатого века, потому просто додумываю). Потому можно даже не уточнять, что речь идёт не обо всех поднебесных землях, а только об их «центре». Ведь не станет же серьёзный человек связывать своё самоощущение с северными кочевниками…
Тот же подход относится ко всяким обозначениям, скажем, морально-государственных традиций. Поскольку микровопросы про такие традиции - это, видимо, основное, что извлекает читатель из этой исторической популяризации, то переводчик должен даже не допускать мысли, что кто-то может не разделять основной фреймворк для этих вопросов, привычный тогдашнему китайскому обществу. Если кто-то даже не разделяет его, то только какие-то нецивилизованные люди к северу и к западу, у которых всё кривое, экзотическое. Ну, или странные люди к юго-западу, но у них тоже всё какое-то специфическое, потому что нам до них? Я, конечно, не знаю, каков был фреймворк морально-политической мысли в «средневековом» Китае. Но выражаю мнение, что предполагаемый переводчик должен очень осторожно относиться к подбору слов, передающих его, чтобы эти слова не создавали впечатление, что называемые впечатления совсем экзотичны, что их надо искать либо искать где-то далеко, либо, что даже лучше, не искать вовсе…
Отрывок первый
Ты заблуждаешься дважды, - ответил он, - дорогой Мор: сначала во мне, потом в существе дела. Прежде всего, я не обладаю теми достоинствами, которые ты во мне предполагаешь; а даже если и обладал бы, то мои труды, проводимые в ущерб досугу, не приносили бы даже малейшей пользы общественному делу, ибо, с одной стороны, большинству королей военное ремесло, к которому я не располагаю ни способностями, ни влечением, видится более полезным занятием, нежели благодетельные мирные искусства, так что они обыкновенно бывают более поглощены стремлением всеми правдами и неправдами достичь присоединения очередной волости, нежели желанием своими волостями разумно править; с другой стороны, ежели говорить о королевских советниках, среди них нет, как правило, ни одного, кто либо и вправду не был бы достаточно мудр, чтобы не просить, либо не полагал бы, что он достаточно мудр, чтобы не дозволять себе чужих советов; но только пристальным вниманием к самым глупейшим речам тех, кто в большей милости у короля, не желал бы снискать себе их расположение. И такова природа вещей, ибо целиком мир зиждется на лести: ворону мил воронёнок, обезьяне - собственный детёныш.
(Оригинал - здесь: этот отрывок начинается словами «bis erras, inquit ille…»). «Заблуждаешься» - это вариант, который я поставил после некоторого сомнения, но потому, что безотчётно был уверен, что он «лучше». Когда я попытался разъяснить для себя содержание сомнения, то пришёл к рассуждению, которое последует ниже.
Как проверить, какое слово лучше: «заблуждаешься» или «ошибаешься»? Я должен оценивать слова по микровопросам, которые текст пробуждает у читателя, независимо от воли последнего. Я наблюдаю связанность между словами, которые мы называем однокоренными: они пробуждают связанные вопросы. Даже когда эта связанность не чувствуется осознанно сейчас, то есть вроде бы не оказывает прямого воздействия на мышление, то она, во-первых, всё равно могла оказывать воздействие, может быть, даже неосознанное, неощутимое напрямую, при формировании способности отдельного человека к языку, а во-вторых, пространство для оттенков при задавании микровопросов настолько велико, что при длительной эволюции значений слов в языке огромную роль должна играть инерция: меняются не все оттенки слова, обозначающие его действие на осознанное или неосознанное мышление, потому какие-то оттенки всё равно остаются общими между словами, наличие в которых общего корня - скорее, исторический факт, чем напрямую ощущаемый.
Потому, если я беру слова, как можно ближе связанные с означенными глаголами, то я должен спрашивать себя, от каких микронаблюдений, микрооущений я никак не могу избавиться. Со словом «заблуждаться» близко связан глагол «блуждать»: их родство чувствуется напрямую. Со словом «ошибаться» близко связано имя «ошибка». При помышлении о ком-то блуждающем я не могу избавиться от ощущения, что прежде всего душа стремится размышлять о неуверенности в способе нахождения цели, что в основном об этой неуверенности я сохраняю память и чувство, вследствие чего я принуждён бываю раздумывать над решением вопросов, связанных с этим недостатком уверенности в выборе правильного пути. При помышлении о чьей-то ошибке я не могу избавиться от ощущения, что поставленный предо мной вопрос - это неправильность каких-то действий, то бишь их несоответствие правилам. Следовательно, эти же микровопросы привязаны к более сложным словам того же корня, которые я сейчас сравниваю. Философ изначально не знает правил поиска знания, потому ему остаётся только блуждать. А книга Мора, как мне кажется, должна призывать читателя представить себя немного философом, в этом её художественная задача: принудить читателя почувствовать себя немного философом, заставить его задавать себе микровопросы в том же режиме, как это делает философ, то бишь, в конечном итоге, позволить ему интересоваться предметами, похожими на те, которыми интересуется философ, стать для него художественным инструментом к этой цели, действующим на душу должным манером. Потому я выбрал слово «заблуждаешься».
Довольно интересно, по-моему, то, что выбранный перевод слова «erras» - это буквальный перевод. Тогда как альтернативный перевод - это выбор слова, наиболее естественный в быту, но не дающий буквального перевода. Известен принцип: если кажется, что надо переводить буквально, то не всегда это значит, что надо переводить буквально; может быть, лучше всего поменять формулировки автора. Но есть ещё другой принцип: если кажется, что надо переводить, изменяя формулировки, не всегда это значит, что надо переводить, изменяя формулировки: здесь тоже не следует доверять кажимости. Просто так, по бытовому автоматизму, даже не скажешь, какие фразы лучше переводить буквально, а что - нет. Впрочем, есть одно исключение. (Как мне кажется). Когда цель документа - это навести читателя на какие-то действия (а это касается, наверное, всей «деловой прозы»: инструкций к приборам, служебных бумаг и прочего), то этот выбор между формулировками вроде бы не так актуален. Потому безусловное удаление от формулировок оригинала только в плюс, если оно помогает сформировать правильные действия, и никогда не в минус, если оно не мешает этому. А следование бытовому автоматизму помогает выбирать формулировки, наименее заметные для читателя, благодаря чему ему проще сосредоточиться на сути действий.
Но если текст должен оказать на читателя художественное, а не деловое действие, то есть если в расчёт идут не практические действия, которые совершает читатель, а микровопросы, которые он себе ставит под непосредственным, то есть не опосредованным через собственную волю, воздействием слов, то формулировка автора, вроде бы несущественная с бытовой точки зрения, бывает очень часто существенна для создания таковых вопросов нужного толка. Более того, может оказаться, что это действие можно воспроизвести на целевом языке, переведя формулировку буквально, но не так, как подсказывает бытовой инстинкт, а немного подумав. Может быть, даже не столь важно продумать выбор переводящих формулировок рациональными средствами, но можно просто попытаться представить себе, на представление какой ситуации автор, по-видимому, желает читателя натолкнуть, осознанно или неосознанно; соответственно, какие микровопросы читатель должен, согласно осознанному или неосознанному намерению автора, себе задавать. В общем, надо вообразить себя автором. ;)
Предшествующее рассуждение насчёт буквальности в переводе больше всего напоминает заключения Трисии Макмиллан из “Mostly Harmless”: иногда нужно возвращаться за сумочкой, иногда не нужно, и самое сложное - это отделить один случай от другого. Но, пожалуй, на самом-то деле основное содержание высказанного совета, как и обратного совета, который бытует среди людей, - это следующее: если первый импульс к выбору переводящей формулировки навеян автоматизмом, не имеющим отношения к задаче, которую надобно ставить перед переводящим текстом, то не следует доверять первому импульсу. Иногда недоверие выражается в отказе от буквального варианта перевода, первым приходящего в голову. Иногда - в отказе от первого приходящего в голову варианта, изменяющего авторские формулировки. Иногда - в отказе от первого суждения, какой вариант перевода является буквальным, а какой - нет. Сама по себе буквальность, однако, не является основным содержанием совета. Основным содержанием этого известного совета оказывается - «бдительность и аккуратность». ;) Что, как я думаю, сохраняет силу даже для того, кто несогласен с выбором глагола для высказанного выше отрывка.
Отрывок второй
Широко известно, что если нечто надолго разъединено, оно непременно стремится к соединению, и если нечто надолго соединено, оно непременно стремится к разъединению. По окончании владычества Чжоу семь царств ринулись в битву, восставивши царство Цинь; когда царство Цинь погасло, Чу и Хань ринулись в битву, восставивши царство Хань. Прародитель ханьской династии собственноручно зарубил белого змея и установил повсюду добрый порядок, объединив поднебесные земли. Прошло время, и верховный владыка Гуан У снова восстановил добрый порядок, который продолжался до эпохи верховного владыки Сяня, после чего целокупный мир распался на три царства. Начало беспорядкам положили, как кажется, Хуань и Лин, двое верховных владык. Верховный владыка Хуань лишал свободы достойных людей, вверял чиновникам попечение о стране. Когда верховный владыка Хуань скончался, верховный владыка Лин, наследовавший престол, приблизил к себе верховного главнокомандующего Доу У и великого наставника Чэня Фаня. Поскольку чиновники вроде Цао Цзе стали заигрываться властью, Доу У и Чэнь Фань задумали покарать их. Но им не удалось скрыть приготовления к казни; напротив, их собственным стараниям был положён предел, а придворные крысы после того ещё пуще обнаглели.
Я считаю, что при переводе таких текстов надо избегать терминов вроде «Поднебесной» (天下). «Поднебесная» - это небольшой клочок земли где-то на краю света, далеко к востоку, где нынче как-то ютится около миллиарда человек. (Я утрирую, конечно: это не такое уж небольшое пространство, но сейчас важны только непосредственные впечатления, которые это слово вызывает, а они в нашей евроцентрической народной традиции именно таковы). На самом же деле, если я правильно понимаю, речь идёт, ни много ни мало, о той части Вселенной, которая находится под небом и потому может помещать людей. Поскольку нам интересны только цивилизованные люди, то речь, понятное дело, идёт только о тех землях, где обитает цивилизованное население. Не «китайское» население (Китай - это, напомню, далёкий клочок земли на краю света), а «наше» население, цивилизованное: то самое, о котором есть смысл говорить. (Я не думаю, что самовосприятие китайцев должно было в этом отношении сильно отличаться от самовосприятия европейцев девятнадцатого века, потому просто додумываю). Потому можно даже не уточнять, что речь идёт не обо всех поднебесных землях, а только об их «центре». Ведь не станет же серьёзный человек связывать своё самоощущение с северными кочевниками…
Тот же подход относится ко всяким обозначениям, скажем, морально-государственных традиций. Поскольку микровопросы про такие традиции - это, видимо, основное, что извлекает читатель из этой исторической популяризации, то переводчик должен даже не допускать мысли, что кто-то может не разделять основной фреймворк для этих вопросов, привычный тогдашнему китайскому обществу. Если кто-то даже не разделяет его, то только какие-то нецивилизованные люди к северу и к западу, у которых всё кривое, экзотическое. Ну, или странные люди к юго-западу, но у них тоже всё какое-то специфическое, потому что нам до них? Я, конечно, не знаю, каков был фреймворк морально-политической мысли в «средневековом» Китае. Но выражаю мнение, что предполагаемый переводчик должен очень осторожно относиться к подбору слов, передающих его, чтобы эти слова не создавали впечатление, что называемые впечатления совсем экзотичны, что их надо искать либо искать где-то далеко, либо, что даже лучше, не искать вовсе…