Стили планирования против стилей жизни
Гостиница "Националь", Москва 1930-х.
Выдержки из работы Б. Рубла "Провалы «централизованной столичности»: Москва и Нью-Йорк между мировыми войнами". Это шестая часть, начало можно посмотреть ЗДЕСЬ
Повседневные реалии московской жизни и реальное поведение реальных москвичей никак не желали подчиняться представлениям авторов планов. Начать с того, что планы абсолютно не соответствовали техническим возможностям строителей. Дворец Советов так и не шагнул дальше нулевого цикла (Не совсем верно: по воспоминаниям архитектора Б. Иофана, здание Дворца Советов было доведено до высоты самых крупных окружающих домов.- Ред.), поскольку московские архитекторы и строители не сумели создать достаточно надежный фундамент на развалинах храма Христа Спасителя. Другие проекты откладывались из-за недостаточных возможностей строительной индустрии, задыхавшейся от нехватки капиталовложений. Но коренная слабость всего городского планирования советской эпохи заключалась в фактическом бессилии и бесправии местных властей перед лицом центральных министерств и ведомств. Это сводило к нулю реальные возможности городского планирования. Конечно, позиции московских властей в бюрократической системе были гораздо сильнее, чем у их коллег в других городах, но там, где дело касалось землепользования, и они были вынуждены уступать давлению еще более могущественных капитанов индустрии и их покровителей из Политбюро.
Бороться с аппетитами государственных ведомств оказалось ничуть не легче, чем с аппетитами частных предпринимателей в рыночную эпоху. Министры создавали собственные мини-империи, накладывая руку на городские земли и «внедряясь» в устройство городской жизни, так что под покровом централизованной организации экономическая жизнь города все больше дробилась и распылялась. За этим дроблением неизбежно следовала такая же децентрализация социальной сферы и системы обслуживания, привязанных к предприятиям. Москва начала превращаться в полицентрическую городскую агломерацию: сотни тысяч москвичей жили как бы в магнитном поле их заводов и фабрик, редко выбираясь в центр. И чем больше пропагандировался в советских архитектурных журналах великий план рецентрализации города вокруг сталинского центра, тем больше реальная жизнь большинства людей стягивалась к окраинам.
Помимо давления сверху, со стороны экономических ведомств, московскому городскому планированию приходилось выдерживать и давление снизу. Едва ли какой-нибудь другой город в истории испытал такой наплыв неподготовленных к городской жизни крестьян, как Москва 30-х годов. Расселялись они в основном по окраинам, с центром их ничто не связывало, а отсутствие сколько-нибудь удовлетворительного транспортного сообщения не позволяло таким связям сформироваться. В этих условиях само появление большого количества приезжих начисто разрушало любые перспективы рецентрализации города вокруг какого-то единого церемониального пространства. Вместо этого в 30-е годы по всей Москве складывались неформальные, не имевшие никакого официального статуса, но очень мощные и тесные местные сообщества, и столица все больше превращалась в полицентрическую агломерацию со множеством относительно независимых центров.
Но хотя централизованная столичность умерла на улицах Москвы в 30-е годы, власти не поняли этого и десять лет спустя. Должно было смениться целое поколение градостроителей, чтобы урок не подчиняющихся предписаниям московских улиц оказался усвоен в полной мере.
Мозес и его детище
Тем временем резко менялся и образ жизни нью-йоркцев. С окончанием I мировой войны стремительный технический прогресс принес беспрецедентный рост доходов при сокращении рабочей недели. С ростом доходов и свободного времени житель Нью-Йорка буквально возлюбил автомобиль. В пределах городской черты уже в 1917 году автомобилей было больше, чем лошадей - 125 тыс. К 1930 году их насчитывалось уже почти 800 000.
Сочетание денег и досуга породило потребительскую культуру «ревущих двадцатых», и больше всего от этого выиграл именно Нью-Йорк. Новые газеты, новые популярные песни, графика и фотография, растущее влияние радио привели к появлению новой массовой культуры, и центром ее были каких-то несколько кварталов центрального Манхэттена.
Распространение этой новой энергичной буржуазной культуры породило новых политиков и новую элиту. Нью-йоркский политический пейзаж, и прежде достаточно пестрый, стал еще разнообразнее. Дифференциация средств массовой информации, ориентация многих из них на удовлетворение конкретных специфических вкусов сделало границы между социальными группами еще более резкими. Новые политики быстро научились использовать эти перемены. Новая экономическая и культурная элита ориентировалась на мобильность электронных средств коммуникации и индивидуальных средств транспорта. Именно эта новая элита вместе с растущим и усиливающимся средним классом и извлекала главные выгоды из гигантомании Роберта Мозеса.
В то самое время, когда Москва приступала к грандиозному социалистическому эксперименту, свой гигантский эксперимент начал и Нью-Йорк. И ничуть не менее радикальный. Более того, именно на берегах Гудзона в конце концов и произошла самая глубокая революция образа жизни в XX веке. Революционный характер перемен, переживаемых Нью-Йорком в двадцатые годы, чувствовал Роберт Мозес. Его очевидное, хотя никогда не провозглашавшееся, стремление изолировать бедные районы и распространить город за пределы городской черты отразило, хотя и крайне извращенно, фантазии социальных реформаторов-антиурбанистов, надеявшихся путем децентрализации юродов добиться социальной справедливости. На самом же деле в Нью-Йорке, как четверть века спустя в других американских городах, именно эта децентрализация загнала неимущих, и прежде всего чернокожих американцев, в ловушку бедности, изоляции и забвения.
Полезные ссылки:
Для очень ленивых занятых: квалифицированная помощь с курсовыми и дипломными работами
Для очень умных: новинки и бестселлеры alpinabook.ru и Читай-город
Доучиваемся онлайн со sky.pro и Нетологией
Спасаем деревья и климат с б/у электронными книгами