Герберт Хан. О гении Европы. Россия. Запахи ярмарки
( источник)
Чем дальше на восток, тем больше сама по себе жизнь становится ярмаркой. Но, чтобы представить себе ярмарку как таковую, нужно немного отойти от технических достижений нашего времени. Нам не нужно слишком много штучек, которые сами светятся и сами крутятся; нужно то, что зажигается руками и вручную же приводится во вращение. И не должно быть, как ни ужасно это звучит, чересчур много гигиены. Другими словами, чтобы почувствовать ярмарку, нам надо сделаться чуть постарше. Только тогда мы получим представление о том, насколько наши сегодняшние “Messen” еще являются ярмарками.
Ярмарка и еще цирк - это миры со своими законами. Они выходят далеко за рамки национальных границ. Настоящая ярмарка при всей ее торговле должна содержать в себе кое-что от детской любви к игре, а цирк, где бы он ни был и когда бы он ни был, совмещает немного торговли с игрой. И в обоих случаях общим является то, что их дух проявляется через запахи.
Представим себе ярмарку такой, какой она бывает летом, в конце июля - начале августа. Имеется в виду не большой город, а маленький, с большим сельским окружением. Приехали крестьяне на своих повозках, запряженных лошадьми под дугами. Дуги эти придали голове каждой лошади характерное художественное обрамление. Если поглядеть на ряд таких лошадей детским взглядом, то может появиться мысль, что все они как бы «в шляпах». В то лето, о котором мы говорим, солнце пекло, и дороги были пыльными. Удивительно, что по ним люди - женщины и дети - шагали и босиком. Но из таких на ярмарку шли немногие, ведь для ярмарки чаще все же надевают то, что есть в наличии из обуви наподобие лаптей и тому подобного. От лошадей, где-то на территории ярмарки привязанных и отчасти распряженных, исходил легко узнаваемый запах конюшни. К нему примешивались запахи обожженного прямыми лучами солнца палаточного холста, множества раскатанных ситцевых материалов, ситцевых платьев и платков. Но это была волна запахов тонких, можно сказать, сдержанных, а в них уже более энергично и грубо вливался запах кожи с хорошо узнаваемой примесью юфти. Что-то от этой атмосферы юфти можно было почувствовать повсюду. Но тут подошла и пестрая смесь запахов от всех лотков со сладостями. Еще одно, отчасти сладкое, а отчасти кислое испарение исходило прежде всего от лотков с цареградскими стручками. Это был запах, который особенно трудно описать, для него сегодня найдется мало аналогов. Этим стручкам требовалось поколение людей со здоровыми, сильными зубами, и, возможно, их терпкий вкус был, подобно грызению семечек, хорошей профилактикой от разрушения зубов. Но запах цареградских стручков был просто неподражаем в своей сладко-кислой клеящейся меланхолии. Чем-то он особенно подходил к трогательным жалобным звукам маленьких каруселей, крутившихся под мелодии шарманки; эти миниатюрные карусели приводились в движение невидимыми бурлаками или лошадкой, бодро ступавшей по маленькому кругу.
Среди нюансов запахов и вкусов в наибольшей степени атмосферу заполнял, пожалуй, цареградский стручок, но он был все же только одним из запахов от лотков со сладостями. Было еще много хороших, достойных аппетита вещей, которые окружали их ценителей своими запахами не сильно, но при всей тонкости незаметно слагались в такую сумму, что влияли на воздух на ярмарке в не меньшей степени. Тут большими кусками предлагалась халва с ее рассыпчатым, сухим и в то же время роскошным вкусом; даже самые небольшие кусочки этой прелести пропитывались сквозь бумагу, якобы непроницаемую для масла и жиров. Еще более въедливыми были мятные лепешки с составом из муки и сахара, намертво приклеивавшимся к пальцам их ценителей. Название мятные казалось как-то особенно характерным для их чрезмерной прилипчивости. Медовые пряники всевозможных сортов, от ярко-желтых до золотистых и темно-коричневых, а также другие пряники разных форм придавали воздуху невыразимо пряный оттенок благодаря чистоте примесей, из которых они были сделаны. Самых дорогих их представителей - тульских пряников - на ярмарке было найти трудно, но и того, что было, казалось достаточным для отдания почестей всему пряничному племени.
Разумеется, в создании всей этой большой симфонии запахов участвовали не только лотки со сладостями. Очень нежный запах тмина издавали маленькие, золотистые, нанизанные на веревочку колечки, которых называли баранками, - в народно-этимологическом смысле получается, собственно, «маленькие бараны». Такую связку с баранками маленькие и совсем большие дети запросто вешали себе на шею, и потом хруст от грызения большого числа баранок сопровождал исследователя ярмарки повсеместно. Не в ущерб доминировавшему наслаждению баранками поедались еще и кренделя побольше вроде бубликов. Хорошей посещаемостью пользовались и лотки, на которых продавались ранее упомянутые пирожки. Каждый раз, когда их надо было вынуть из жаровни, крышка ее приподнималась, и выпускалось облако ароматного дыма. При этом среди собратьев особо выделялись, хотя и не ко всеобщему удовольствию, пирожки с капустой.
Все эти вещи во всех их тонкостях и градациях вряд ли можно было бы воспринимать продолжительное время, если бы органы чувств время от времени не освежались незаменимым утешителем в жаркие русские дни летом - пищевым льдом или сахарным мороженым. Где во всей Европе более благозвучное название для этой вкуснятины? Конечно, если только произносить его правильно, по-русски: ss’a-aa-charnoje mor’ojennoje. Согласно преданию, этот продукт был изобретен в Палермо, а знаменитыми являются без сомнения сицилианские «cassatas” и итальянские «gelati”. Но своего полного воплощения или по крайней мере одной из высших ступеней этот продукт достиг в России. Это можно было заметить и на ярмарке. Мало того, что мороженое предлагалось на том или другом лотке. Мужчины в высоких сапогах, подпоясанные кушаками, в разноцветных рубашках навыпуск, носили на голове среди дивящейся толпы этот ценный продукт во всевозможных посудинах и сосудах. Сложенный в тюрбан платок защищал голову от твердого сосуда. Разумеется, не столь классически, как носительницы кувшинов на Капри, но с осанкой не менее стройной эти люди проделывали узкую улочку посреди вертевшихся каруселей, звуков гармони, детского плача и кипевшего говора. «Са-хар-но-е мороженно-е!» - звучал и повторялся соблазнительный призыв, столь же ясный и свежий, как и сам предлагавшийся товар. И как же легко люди поддавались искушению!
Мы постепенно ушли от внешней шкалы запахов. Но у этих ярмарок есть еще и шкала запахов внутренняя, без которой они не были бы полноценными. Тем или иным способом, но она уже проявилась. Витала она и в цирковых представлениях, и вообще в зрелищах. Ставятся эти зрелища народом, путешествующим по странам, и потому они давно уже интернациональны. Принадлежностью же именно русской ярмарки прежних времен было еще, пожалуй, плачущее пение, звучавшее в том или ином углу. Там сидели нищие и нищенки, которые непрерывно и без устали бормотали и причитали одно и то же, соревнуясь в однотонности с крутившимися каруселями. За их кажущимся жалким видом тоже скрывалось нечто от раздвигающей горизонты русской широкой натуры. Не раз случалось, что проходивший мимо говорил: «Дорогой, я бы тебе дал немного, но у меня лишь неразменянные пять рублей…» - «Ничего! - звучало в ответ. - Я дам сдачи!»
Картина осталась бы неполной, если бы мы не вспомнили еще об умственно ограниченных, о юродивых, появлявшихся там и тут, боязливо почитаемых и щедро одариваемых толпой. Или о полоумных, отчасти сумасшедших индивидах с нечесаными волосами и бородой, бродивших с громкими проповедями, причем лишь немногие их слушали и вряд ли кто понимал.
И над всем этим большим голубым колпаком стояла до позднего вечера летняя жара, проникавшая повсюду и сохранявшая все горячим.
Что привлекло людей на эту где-то и наконец-то состоявшуюся встречу равных? То, что здесь можно было купить из товаров, покупалось и в другом месте в лучшем качестве. Все представления и зрелища были второго и третьего сорта. Во всем в дополнение к прочим запахам ощущалась еще и пыль и грязь. И все же в этой расплывчатости, в этом пестром хаосе впечатлений было невыразимое очарование, когда кончик языка и носа начинали видеть, а глаза неустанно воспринимать определенный вкус, определенный запах. Так чувствуешь себя, только будучи маленьким ребенком. Может быть, в этом разгадка? Может быть, народ, все еще исполненный здорового детского начала, чувствовал себя здесь особенно по-народному? Другими словами, может быть, здесь немного пахло Россией? В таком случае дело может обстоять так, как выразился по определенному поводу один из великих русских поэтов: «Тут русский дух, тут Русью пахнет».
Метки: Европа, Россия, антропософия, национальная психология
Чем дальше на восток, тем больше сама по себе жизнь становится ярмаркой. Но, чтобы представить себе ярмарку как таковую, нужно немного отойти от технических достижений нашего времени. Нам не нужно слишком много штучек, которые сами светятся и сами крутятся; нужно то, что зажигается руками и вручную же приводится во вращение. И не должно быть, как ни ужасно это звучит, чересчур много гигиены. Другими словами, чтобы почувствовать ярмарку, нам надо сделаться чуть постарше. Только тогда мы получим представление о том, насколько наши сегодняшние “Messen” еще являются ярмарками.
Ярмарка и еще цирк - это миры со своими законами. Они выходят далеко за рамки национальных границ. Настоящая ярмарка при всей ее торговле должна содержать в себе кое-что от детской любви к игре, а цирк, где бы он ни был и когда бы он ни был, совмещает немного торговли с игрой. И в обоих случаях общим является то, что их дух проявляется через запахи.
Представим себе ярмарку такой, какой она бывает летом, в конце июля - начале августа. Имеется в виду не большой город, а маленький, с большим сельским окружением. Приехали крестьяне на своих повозках, запряженных лошадьми под дугами. Дуги эти придали голове каждой лошади характерное художественное обрамление. Если поглядеть на ряд таких лошадей детским взглядом, то может появиться мысль, что все они как бы «в шляпах». В то лето, о котором мы говорим, солнце пекло, и дороги были пыльными. Удивительно, что по ним люди - женщины и дети - шагали и босиком. Но из таких на ярмарку шли немногие, ведь для ярмарки чаще все же надевают то, что есть в наличии из обуви наподобие лаптей и тому подобного. От лошадей, где-то на территории ярмарки привязанных и отчасти распряженных, исходил легко узнаваемый запах конюшни. К нему примешивались запахи обожженного прямыми лучами солнца палаточного холста, множества раскатанных ситцевых материалов, ситцевых платьев и платков. Но это была волна запахов тонких, можно сказать, сдержанных, а в них уже более энергично и грубо вливался запах кожи с хорошо узнаваемой примесью юфти. Что-то от этой атмосферы юфти можно было почувствовать повсюду. Но тут подошла и пестрая смесь запахов от всех лотков со сладостями. Еще одно, отчасти сладкое, а отчасти кислое испарение исходило прежде всего от лотков с цареградскими стручками. Это был запах, который особенно трудно описать, для него сегодня найдется мало аналогов. Этим стручкам требовалось поколение людей со здоровыми, сильными зубами, и, возможно, их терпкий вкус был, подобно грызению семечек, хорошей профилактикой от разрушения зубов. Но запах цареградских стручков был просто неподражаем в своей сладко-кислой клеящейся меланхолии. Чем-то он особенно подходил к трогательным жалобным звукам маленьких каруселей, крутившихся под мелодии шарманки; эти миниатюрные карусели приводились в движение невидимыми бурлаками или лошадкой, бодро ступавшей по маленькому кругу.
Среди нюансов запахов и вкусов в наибольшей степени атмосферу заполнял, пожалуй, цареградский стручок, но он был все же только одним из запахов от лотков со сладостями. Было еще много хороших, достойных аппетита вещей, которые окружали их ценителей своими запахами не сильно, но при всей тонкости незаметно слагались в такую сумму, что влияли на воздух на ярмарке в не меньшей степени. Тут большими кусками предлагалась халва с ее рассыпчатым, сухим и в то же время роскошным вкусом; даже самые небольшие кусочки этой прелести пропитывались сквозь бумагу, якобы непроницаемую для масла и жиров. Еще более въедливыми были мятные лепешки с составом из муки и сахара, намертво приклеивавшимся к пальцам их ценителей. Название мятные казалось как-то особенно характерным для их чрезмерной прилипчивости. Медовые пряники всевозможных сортов, от ярко-желтых до золотистых и темно-коричневых, а также другие пряники разных форм придавали воздуху невыразимо пряный оттенок благодаря чистоте примесей, из которых они были сделаны. Самых дорогих их представителей - тульских пряников - на ярмарке было найти трудно, но и того, что было, казалось достаточным для отдания почестей всему пряничному племени.
Разумеется, в создании всей этой большой симфонии запахов участвовали не только лотки со сладостями. Очень нежный запах тмина издавали маленькие, золотистые, нанизанные на веревочку колечки, которых называли баранками, - в народно-этимологическом смысле получается, собственно, «маленькие бараны». Такую связку с баранками маленькие и совсем большие дети запросто вешали себе на шею, и потом хруст от грызения большого числа баранок сопровождал исследователя ярмарки повсеместно. Не в ущерб доминировавшему наслаждению баранками поедались еще и кренделя побольше вроде бубликов. Хорошей посещаемостью пользовались и лотки, на которых продавались ранее упомянутые пирожки. Каждый раз, когда их надо было вынуть из жаровни, крышка ее приподнималась, и выпускалось облако ароматного дыма. При этом среди собратьев особо выделялись, хотя и не ко всеобщему удовольствию, пирожки с капустой.
Все эти вещи во всех их тонкостях и градациях вряд ли можно было бы воспринимать продолжительное время, если бы органы чувств время от времени не освежались незаменимым утешителем в жаркие русские дни летом - пищевым льдом или сахарным мороженым. Где во всей Европе более благозвучное название для этой вкуснятины? Конечно, если только произносить его правильно, по-русски: ss’a-aa-charnoje mor’ojennoje. Согласно преданию, этот продукт был изобретен в Палермо, а знаменитыми являются без сомнения сицилианские «cassatas” и итальянские «gelati”. Но своего полного воплощения или по крайней мере одной из высших ступеней этот продукт достиг в России. Это можно было заметить и на ярмарке. Мало того, что мороженое предлагалось на том или другом лотке. Мужчины в высоких сапогах, подпоясанные кушаками, в разноцветных рубашках навыпуск, носили на голове среди дивящейся толпы этот ценный продукт во всевозможных посудинах и сосудах. Сложенный в тюрбан платок защищал голову от твердого сосуда. Разумеется, не столь классически, как носительницы кувшинов на Капри, но с осанкой не менее стройной эти люди проделывали узкую улочку посреди вертевшихся каруселей, звуков гармони, детского плача и кипевшего говора. «Са-хар-но-е мороженно-е!» - звучал и повторялся соблазнительный призыв, столь же ясный и свежий, как и сам предлагавшийся товар. И как же легко люди поддавались искушению!
Мы постепенно ушли от внешней шкалы запахов. Но у этих ярмарок есть еще и шкала запахов внутренняя, без которой они не были бы полноценными. Тем или иным способом, но она уже проявилась. Витала она и в цирковых представлениях, и вообще в зрелищах. Ставятся эти зрелища народом, путешествующим по странам, и потому они давно уже интернациональны. Принадлежностью же именно русской ярмарки прежних времен было еще, пожалуй, плачущее пение, звучавшее в том или ином углу. Там сидели нищие и нищенки, которые непрерывно и без устали бормотали и причитали одно и то же, соревнуясь в однотонности с крутившимися каруселями. За их кажущимся жалким видом тоже скрывалось нечто от раздвигающей горизонты русской широкой натуры. Не раз случалось, что проходивший мимо говорил: «Дорогой, я бы тебе дал немного, но у меня лишь неразменянные пять рублей…» - «Ничего! - звучало в ответ. - Я дам сдачи!»
Картина осталась бы неполной, если бы мы не вспомнили еще об умственно ограниченных, о юродивых, появлявшихся там и тут, боязливо почитаемых и щедро одариваемых толпой. Или о полоумных, отчасти сумасшедших индивидах с нечесаными волосами и бородой, бродивших с громкими проповедями, причем лишь немногие их слушали и вряд ли кто понимал.
И над всем этим большим голубым колпаком стояла до позднего вечера летняя жара, проникавшая повсюду и сохранявшая все горячим.
Что привлекло людей на эту где-то и наконец-то состоявшуюся встречу равных? То, что здесь можно было купить из товаров, покупалось и в другом месте в лучшем качестве. Все представления и зрелища были второго и третьего сорта. Во всем в дополнение к прочим запахам ощущалась еще и пыль и грязь. И все же в этой расплывчатости, в этом пестром хаосе впечатлений было невыразимое очарование, когда кончик языка и носа начинали видеть, а глаза неустанно воспринимать определенный вкус, определенный запах. Так чувствуешь себя, только будучи маленьким ребенком. Может быть, в этом разгадка? Может быть, народ, все еще исполненный здорового детского начала, чувствовал себя здесь особенно по-народному? Другими словами, может быть, здесь немного пахло Россией? В таком случае дело может обстоять так, как выразился по определенному поводу один из великих русских поэтов: «Тут русский дух, тут Русью пахнет».
Метки: Европа, Россия, антропософия, национальная психология