Валерий РЫЛЬЦОВ "Птица с перьями голубыми"
Только что, в апреле 2012 года в серии 32 ПОЛОСЫ вышла новая, третья по счёту, книжка Валерия Рыльцова «ПТИЦА С ПЕРЬЯМИ ГОЛУБЫМИ».
Рыльцов Валерий Александрович
Поэт, член Союза российских писателей.
Автор книг «Круженье жёлтого листа», «След на камне», «Право на выдох», «Пора камнепада», в серии 32 ПОЛОСЫ вышли книжки «Чёрная метка Этана» и «Направленье к земному ядру». В. Рыльцов участниик сборников «Перевал» (в составе: Георгий Буравчук, Виктор Пожидаев, Валерий Рыльцов) и «Перекрёсток» (семь авторов - членов Союза российских писателей),
Печатался в журналах «Ковчег» (Ростов-н/Д), «Дети Ра» (Москва), сетевом альманахе «45-я ПАРАЛЛЕЛЬ», интернет-издании RELGA.
Лауреат литературной премии журнала «Ковчег».
Валерий Рыльцов окончил Таганрогский радиотехнический институт. Работал по специальности, в девяностые переменил много профессий - был продавцом книг, фотокорреспондентом, монтажником мини-АТС, дежурным электриком, сторожем, столяром, грузчиком-комплектовщиком.
Живёт в Ростове-на-Дону.
Фрагменты рецензий:
…Поэзия В.Рыльцова отличается изысканной метафоричностью, проникнута глубокой исповедальностью, утончённым лиризмом и гражданским пафосом. Его стихам присуща неповторимая интонация, в них заключена мощная энергетика художника, подлинно заинтересованного в судьбах человечества, Отчизны, своих современников. Поэту свойственно драматическое, а порой трагическое мировосприятие. Во многих лирических стихотворениях В.Рыльцова содержатся элементы возвышенной эротики...
Для автора характерно свободное использование богатого лексического запаса…
Нина Огнева
…Это уже не просто литература, а апостольские послания поэтам и братьям по разуму... Это не комментируется, но осознается с удивлением и некоторым недоверием, что нам так повезло и что этот мудрый «человечек на краю», из слабой плоти и советской нищеты, - наш значительный современник, ростовский поэт Валерий Рыльцов, которого Творец «неуклонно и строго увеличивает до певца». И очень хочется поверить в то, что «когда сметен времен девятый вал, / костры страстей и кладези печалей, / то остаются все-таки слова, / из ранга Слова, бывшего вначале».
…Итак, мой читательский вывод: о поэзии Валерия Рыльцова трудно говорить - о нем лучше молчать. Его многие стихи легко читать - они полны жертвенной любви и восторга. Его многие стихи невозможно читать - ими легко плакать, как плачут накрытые епитрахилью. И нечего добавить.
Галина Ульшина
…Это не человек, пишущий стихи. Это человек-поэзия, человек-стихи. Это человек, для которого поэзия - не нечто «прекрасное», но для которого она - часть жизни, условие её, форма проявления жизни. Страсть, плен, крест, а не «дар Божий» (вот, тоже, придумали выражение…). Ибо дар-то этот - для нас, а не для художника. Может быть, я проявляю себя как максималист, но - таково моё первое впечатление. Тема у Рыльцова не старается проехаться зайцем, не оплаченная глубоким переживанием; ему не до игры в слова, у него пастернаковское отношение к творчеству: «О, если б знать, что так бывает!..», и, читая его стихи, мне не нужно никаких доказательств душевной причастности Рыльцова к тому, что он пишет, меня убеждает сам текст…
Эмиль Сокольский
ПТИЦА С ПЕРЬЯМИ ГОЛУБЫМИ
* * *
Сплетая слова, мы все больше лелеем длинноты,
Всесильных богов о продлении плоти моля,
И в голосе женском пленительней нижние ноты,
Как сладкое жало гружёного мёдом шмеля.
На лужах лежат восхитительно-жёлтые листья -
Чеканная медь под сапожки вальяжных Медей,
Чьи влажные губы кинжальнее Божиих истин,
И жалит под дых колыханье тяжелых грудей.
И медом движений отравлен бессильный рассудок,
Так в зале пустом не смолкает последний аккорд…
И сладкая горечь дрожит в коронарных сосудах,
И жертвенной нежностью выжжены стенки аорт.
* * *
Ты стоишь с подругой рядом
У раскрытого окна.
Парень с фотоаппаратом
Под названием «Весна»
Ловит кадр, глядит на счётчик,
Говорит - «Скажи «изюм».
Он понять ещё не хочет
Про избранную стезю.
И мутна в рулоне тонком
Вне покоя и борьбы
Непроявленная плёнка
Человеческой судьбы.
Что там сгинуло в зачатке,
Что на сердце выжгло след?
На нерезком отпечатке
Через много-много лет
Различается сквозь линзу
Обязательной слезы.
Позолот идеализма
Изумительны следы.
Всё исполненное света
Счастье скручено в кольцо,
Пусть советские кассеты
Оцарапали лицо,
Это ж я за кадром, вот он -
Вновь смежаю времена…
Стынет девочка на фото
У раскрытого окна.
* * *
Сопутствуя беспутным и строптивым,
Упрямо повторяю без конца
Восторженным, как прежде, объективом
Заглавное создание Творца.
Я под деревья прятался от молний,
Я детским идеалам изменял,
И всё ж, надеюсь, есть кому замолвить
Перед Всевышним слово за меня.
Не ради злата и не для постели
Задерживались около меня
Прекрасные мои фотомодели,
Носительницы Божьего огня.
Клеветникам и стукачам переча,
Они придут на тот последний суд -
Высокие трепещущие свечи -
И, может быть, отмолят и спасут.
* * *
В движениях эпох всегда одно и то же,
Цветёт антропоген, венчая кайнозой,
Янтарный мёд небес сияет с женской кожи
И увлажняет глаз восторженной слезой.
Сквозь зыбкий окуляр единственно нетленна
Волна, где парусок шалается вдали,
А дале плагиат: когда бы не Елена…
Когда б не Суламифь, когда б не Натали…
Да что нам до богинь! Любая одалиска
Нет, нет и шевельнёт вселенским колесом,
И вновь соскок иглы космического диска
Аукнется стократ в спиралях хромосом.
* * *
Что толку рассуждать о мелком и о главном,
Когда на небесах всё сказано уже, -
Высокое бедро, изогнутое плавно,
Лекалом кутюрье оттиснется в душе.
Уже не говоря об исступленье плоти,
О том, что напрямик вторгаясь в кровоток,
Видению вослед неистово колотит
В дрожащего ребра прогнувшийся пруток.
А что любовный хмель усугубляет гибель
И что ужасна жизнь, и что она мудра, -
Всё это пыль веков. А вся она - в изгибе
Высокого бедра…
Фотомодель
И. Б.
Леденит от восторга нутро,
И неважно, откуда и кто ты,
Я тебя, как Москву - по метро -
Знаю по увеличенным фото.
Я тебя, как фанатик, искал,
Обездвиживал вспышками света…
Вифлеемской звездою соска
Ты теперь возвещаешь с портрета,
Что соблазны нарядов и поз
Не за тем, чтоб самцы обалдели,
Что угоден Творцу симбиоз
Объектива, души и модели.
Растворился в толпе силуэт
И лицо твоё бытом затмилось,
Но опять меня гонит вослед
Беспощадная Божия милость.
И от этой утробной тоски,
От душевного злого мандража
Не спасут ни седые виски,
Ни холодный рассудок, ни даже
Заполошное: «Чур меня, чур!» -
Когда, споря с осенней листвою,
Ярче нимба горит контражур
Над беспутной твоей головою.
* * *
Ларисе
Вода подтекала под плиты подвала
И фрески на серой стене создавала,
А годы лицо бороздили, когда
Извилистым блеском стекала вода.
Сливались в узор водяные полоски,
Что блазнилось глазу в размывах извёстки?
Там дева возникла, пружиня фигуру,
На круглые плечи струя куафюру,
Томительным символом веры и муки
Тянула под облако плавные руки,
Туда, где потворствуя солнечным бликам,
Сивилла летит с запрокинутым ликом,
Небесные знаки читая с листа.
И черная слева пылает звезда.
Опальный подвал, филиал преисподней,
Где дождь не осадки, а милость Господня,
Где длится печали исполненный вид, -
Звезда полыхает и дева летит.
В мозгу воспалённом другое ютится,-
Безумец, взгляни, то не дева, а птица.
Былинная птица вдали от гнезда.
Пусть черная рядом пылает звезда,
Но зрит Эмпирей, опереньем шурша,
Химера, камена, Психея, душа.
Вставай, человечек, земная рассада,
Ты сам - лепесток из небесного сада,
Так душу лепи по великим лекалам
И пестуй печаль, что тебя вовлекала
В астрал, где благие лепечут уста
И черною плазмой слезится звезда.
Вставай, человечек, рассада земная,
Тебе уготована доля иная,
Настала пора, когда без репетиций
Нас бездна зовёт, где ни девы, ни птицы,
И может нам вовсе не надо туда.
Но черная светит над нами звезда.
Но рок прорицают другие авгуры, -
Назавтра бухие придут штукатуры
И свежей извёсткой замажут следы
Иллюзий в разводах подземной воды.
Столько лет подряд…
* * *
Затёртый титр: «Зимой, давным-давно,
Где нас не ждут, где нас не провожают…»
Немое старомодное кино.
И камера наплывом приближает
Ночной вокзал, где действие идёт
И, как всегда, страдает неповинный
Герой романа - некий стихоплёт,
Отвергнутый прекрасной Коломбиной.
Но вот дрожат опорные столбы,
Скребёт по льду трамвайная рессора…
Он думает - по милости судьбы.
Но мы-то знаем имя режиссёра,
Который, как положено в кино,
Потери уравняет и излишки
Потом, в конце, что впрочем, всё равно
Тому юнцу в негреющем пальтишке.
…Пустой трамвай, железный, мёрзлый склеп,
Где извивалось от сердечной боли
Морозными венками на стекле
Дыхание несбывшейся любови.
Гербарий обоюдной правоты,
Ботаника размолвок и раздоров, -
Цвели во тьме хвостатые цветы,
Окрашенные кровью светофоров.
Вези, трамвай, до света, до тепла,
Цветы тоски на стеклах тиражируй,
Буди инстинкт берлоги и дупла
В окоченевшем теле пассажира.
Ты всё-таки сумел тогда помочь,
Из юности высаживая в зрелость.
А если что и вымерзло в ту ночь,
То главное осталось. Отогрелось.
Тринадцатый окраинный маршрут,
Где нас не ждут, где нас не обнимают…
Сюда теперь трамваи не идут
И даже рельсы старые снимают.
* * *
Устав от житейского вздора,
Хотя б на ходу обернись, -
Неистово молит с забора
Заклятье: «Наташа, вернись!»
Бледнею, зачем написал он -
Судьбою небитый юнец…
Что мел, когда нужно кресало
Для женских кремнёвых сердец.
Собрат мой по боли и муке,
Поверь, что напрасен призыв,
Зубри иероглиф разлуки,
Что вставлен в оправу слезы.
Покуда туманят хрусталик
Копиры с небесных дискет -
По сердцу зазубренной сталью
И мелом по серой доске,
Есть вера, что движет горами,
Но с девой не сладить и ей.
Когда бы мы были царями,
То вряд ли бы стали умней -
Полцарства - за шорохи платья
И длинные взмахи ресниц…
Покуда не стёрто заклятье,
Наташа, опомнись, вернись.
Покуда звенит в организме
Рыданий задавленный звук,
Полцарства - за сбой механизма,
Что крутит зубчатки разлук.
Упрямством накличем беду мы.
Путь страсти непрям и тернист.
Она не вернётся, не думай.
И все же, Наташа, вернись!
* * *
Весна мазнёт зелёной краской
И ты тогда поймёшь сама -
Зима даётся для контраста,
Иначе, для чего зима?
В чаду внезапных озарений
Дарует практика весны
Непрочным прутикам сиреней
Взрывную силу новизны.
Среди ненужных словопрений
Истомой смутною влеком,
Не бойся падать на колени
Перед зелёным стебельком.
Здесь невозможно ошибиться,
Стой, от восторга чуть дыша,
Так даже чудо может сбыться.
А кто ж не верит в чудеса!
Ведь даже на фабричной свалке,
Раздвинув ржавые болты,
Неукротимые фиалки
Подняли бледные цветы.
И о любви слова - курсивом -
Среди петита чепухи…
А ты - безудержно красива
И что тебе мои стихи?..
* * *
Апрельский дождь, неопытный и робкий,
По городу бредущий стороной,
Стеснительный, недолгий, неторопкий,
Полунезримый призрак водяной.
Я вслед иду, зовя небесным даром
Благословенье считанных минут,
Когда по заскорузлым тротуарам
Бензиновые радуги плывут,
И на берёзах чуть зеленоваты
Расклеенные влагою листки,
И мы ещё ни в чем не виноваты, -
Ни горечи, ни боли, ни тоски.
Ты киплинговской кошкою гуляешь,
Где радужная гаснет полоса,
И так неотразимо округляешь
Наивные бесстыжие глаза.
Дотошности моей не понимаешь
В делении на искренность и ложь
И тоненькую веточку ломаешь,
И в губы недоступные берёшь.
Я вкруг тебя витаю невидимкой,
Не оставляя зримого следа,
И месяц расплывается за дымкой,
Как ломтик от запретного плода.
* * *
Страсть приходит, бушуя.
Я в неё на беду,
Словно в реку большую
С крутизны упаду.
Хоть река беспредельна
Под названьем - любовь, -
Заболочена дельта
У реки, у любой.
Это только в истоках
У любой, у реки
С непорочной истомой
Так чисты родники.
И потом уже только,
Поразмыв берега,
Вдалеке от истока
Разольётся река.
В том напрасны укоры,
Что, разливы любя,
Столько всякого сора
Она примет в себя.
Хоть безумствуют где-то
Среди скал родники -
Заболочена дельта
У любой, у реки.
Все никак не отпустит
Эта давняя боль:
Есть истоки и устье
У реки, у любой.
* * *
То ль смеюсь, то ль кривлюсь болезненно, -
Всё равно тебе, всё равно…
Вот любовь, не стрела, не лезвие, -
В грудь направленное бревно.
Нет спасенья, куда б ни кинулся,
Протяжённо летит беда,
Охнул коротко, опрокинулся
И без памяти - в никуда,
Где судьбу искушает заново,
Сказкой тождество охраня,
Плоть солдатика оловянного,
Уязвимая для огня.
Прохриплю: «О, прекрасноликая,
Благоденствуй и не таись…»
Ты - единственная религия,
Где кощунственен атеизм.
Ламп замедленное мигание,
Как предчувствие иногда -
От короткого замыкания
Загораются провода.
Словно выход из помрачения
Над житейскою чепухой
Огнь, назначенный для мучения,
Блещет вольтовою дугой
Увлекаемый неизбежностью,
По спокойствию не скорбя,
Догораю болью и нежностью
В замыкании на тебя.
Ночной монолог
Речка по имени Оя.
А в отдалении чуть -
Пахнет в палатке смолою
И невозможно уснуть.
Шорох зверушек каких-то.
Скалы. Костёр. Бурелом.
Да сквозь корявые пихты
Лезет луна напролом.
Оя, такая досада, -
Снова спокойствия нет,
То ли твои перекаты
Так отдаются во мне.
То ли уходит на убыль
Мыслимость жизни иной…
Пахнут черникою губы
Женщины, спящей со мной.
Это ж случится такое!
К светлому лику склонясь,
Чую хребтиною, Оя,
Что-то пропущено в нас.
Искус походного крова -
Слишком непрочная нить…
Слышишь, ни буквы, ни слова
В карме нельзя изменить.
Выдержать пытку смогу ли.
Острой разящей дугой,
Как запоздавшие пули,
Звёзды летят над тайгой.
Небо жаканным зарядом
В Божьего метит раба…
Женщину, спящую рядом,
Манит другая тропа.
Выльется горькой виною
Юности сладостный хмель.
То, что пропущено, Оя,
Больше, чем буквица « эль».
Нам теперь порознь по кручам
Бресть до скончанья веков…
Видишь, кармином линючим
Красится пласт облаков.
Время костёр под скалою
Спичкой последней разжечь…
Пахнет в палатке смолою -
Запахом, стоящим свеч.
С пихт осыпается хвоя,
А за развилкой тропы -
Речка, по имени Оя -
Прочерк на карте судьбы.
* * *
С перевала в час урочный
Надвигалась мгла.
На плече моем непрочном
Женщина спала.
Бился с дрёмою водила
И терзал клаксон.
Не спала она - чудила,
Примеряла сон.
А за пихтами кривыми
Сонного мирка
Примеряла её имя
Горная река.
Я терзался: что мы, где мы,
Это ль я искал -
Немудрёный сад Эдема -
Пихты среди скал.
Прилепясь у края бездны,
Честен скудный рай:
Наши судьбы несовместны,
Как ни примеряй.
Те надежды и обиды
Не вернутся вспять,
И не дадено планиду
Смертному менять.
Так зачем же и доколе
Горек давний яд
В слове « боль» и в слове «воля»