Кларисса и Вальтер - супруги, Мейнгаст - философ, мэтр (их гость):
«...И важной в связи с этим казалась Клариссе главным образом одна мысль: мэтр назвал мир «в такой мере свободным от иллюзий», что он уже ни о чем не знает, должен ли он это любить или ненавидеть, и Кларисса была с тех пор убеждена, что надо отдаться иллюзии, если тебе выпала милость почувствовать ее. Ибо иллюзия - это милость. Кто же еще знал тогда, идти ли ему, выйдя из дому, направо или налево, разве что у него была служба, как у Вальтера, которая, с другой стороны, стесняла его, или встреча, как у нее, с родителями, братьями или сестрами, которая нагоняла на нее скуку! То ли дело иллюзия! Тут жизнь устроена так же практично, как современная кухня: сидишь себе в серединке, почти не шевелясь, и, не сходя с места, пускаешь в ход все приспособления. К таким вещам у Клариссы всегда был вкус. А кроме того, под иллюзией она подразумевала то самое, что называют волей, только в особенно высокой степени. До сих пор Кларисса робела оттого, что мало что из происходившего в мире способна была объяснить правильно, но с появлением Мейнгаста она именно в этом и видела подтверждение своего права любить, ненавидеть и действовать по собственному разумению. Ибо, по словам мастера, человечество ни в чем так не нуждалось, как в воле, а этим благом, умением сильно хотеть, она владела всегда! Когда Кларисса об этом думала, ей делалось холодно от счастья и жарко от ответственности. Волей тут было, конечно, не мрачное усилие выучить какую-нибудь фортепианную пьесу или оказаться правой в каком-нибудь споре, а послушание могучему кормилу жизни, охваченность самой собой, саморастворение в счастье.
И она в конце концов не смогла не рассказать кое-что об этом Вальтеру. Она рассказала ему, что ее совесть становится сильнее день ото дня...»
Это же, но с комментариями
«...И важной в связи с этим казалась Клариссе главным образом одна мысль: мэтр назвал мир «в такой мере свободным от иллюзий», что он уже ни о чем не знает, должен ли он это любить или ненавидеть, [Исходное фарисейство, мошенничество, искушение состоит в том, что в этой фразе сделана подмена одного слова: вместо «морали» - «иллюзий». Речь шла о деградации в современном мире твердых принципов морали: в свете научного критического мышления эти принципы оказались относительными и в какой-то мере иллюзорными, как и любые сложные принципы. Прагматизм упростил эту мысль, сведя принципы морали к иллюзиям. А мэтр-философ незаметно вплел эту чисто прагматическую установку в свои рассуждения «о высоком» и одним лишь словом перепрограммировал всю фразу.] и Кларисса была с тех пор убеждена, что надо отдаться иллюзии, если тебе выпала милость почувствовать ее. Ибо иллюзия - это милость. [Пользователь усвоил новую программу, доведя ее до логического завершения красивой конструкцией. Иллюзия (а не стесняющая и скучная мораль) - дар свыше. И как сразу упрощается и проясняется жизнь!..] Кто же еще знал тогда, идти ли ему, выйдя из дому, направо или налево, разве что у него была служба, как у Вальтера, которая, с другой стороны, стесняла его, или встреча, как у нее, с родителями, братьями или сестрами, которая нагоняла на нее скуку! То ли дело иллюзия! Тут жизнь устроена так же практично, как современная кухня: сидишь себе в серединке, почти не шевелясь, и, не сходя с места, пускаешь в ход все приспособления. [таким, чисто прагматическим употреблением иллюзий довольствуется большинство пользователей, и как говорится, «в голову не берут»] К таким вещам у Клариссы всегда был вкус. А кроме того, под иллюзией она подразумевала то самое, что называют волей, только в особенно высокой степени. [...но Кларисса женщина чуткая, и она быстро добралась до этого пункта новой программы: свою иллюзию (дарованную свыше!) надо защищать] До сих пор Кларисса робела оттого, что мало что из происходившего в мире способна была объяснить правильно, но с появлением Мейнгаста она именно в этом и видела подтверждение своего права любить, ненавидеть и действовать по собственному разумению. Ибо, по словам мастера, человечество ни в чем так не нуждалось, как в воле, а этим благом, умением сильно хотеть, она владела всегда! [воля = мой каприз, навязанный другим: мужу, приятелям, обществу] Когда Кларисса об этом думала, ей делалось холодно от счастья и жарко от ответственности. [за свою иллюзию] Волей тут было, конечно, не мрачное усилие выучить какую-нибудь фортепианную пьесу или оказаться правой в каком-нибудь споре, а послушание могучему кормилу жизни, охваченность самой собой, [вот и финальное тождество: я - и есть это самое кормило (а «умение сильно хотеть», - как аппетит, приходит во время еды)] саморастворение в счастье.
И она в конце концов не смогла не рассказать кое-что об этом Вальтеру. Она рассказала ему, что ее совесть становится сильнее день ото дня...» [Прелесть!.. Но нам понятно, без пафоса в таких вещах никак нельзя. Что мы, не люди, телевизор что ли не смотрим...]
Роберт Музиль «Человек без свойств», перевод Соломона Апта. СПб, «Азбука», 2022
цитата из 2 тома, гл. 26 «Весна в огороде», с.318-319.
(мои комментарии выделены цветом)
.