Из истории ЖСК «Советский писатель» - 4
После Бернхарда Райха в соседней с Верой Чаплиной квартире недолго, три с небольшим года, жил драматург Александр Гладков (1912-1976).
Когда-то он написал пьесу «Давным-давно» (по ней снят фильм «Гусарская баллада»), но сейчас в большей степени известны его дневники, публикуемые и подробно комментируемые литературоведом Михаилом Михеевым. Сегодня предложу здесь небольшие выдержки из дневников Александра Константиновича Гладкова тех последних лет жизни, когда он поселился в доме № 27 писательского кооператива на Красноармейской улице.
Дневник Александра Гладкова. 1973 год // Нева, 2016, № 6, с.161-202:
«…29 июля 1973. Когда у меня нет ничего нового интересного для чтения, я беру и читаю подшивки по годам моего дневника. Это интересно, хотя и пестро.
(…) Разговоры на Фестивале с Ритой Лифановой снова заставили думать об Арбузове. Не знаю, изменился ли я, но он конечно очень изменился. Сейчас он подчеркнуто уверенный в себе и в образе своей жизни вплоть до мелочей с категоричностью мнений. А в молодости он был иной, как-то вопросительный, что ли, и даже как бы кокетничающий и мягкостью, и неуверенностью, играющий в нее. Он казался неумелым, непрактичным и всем хотелось помогать, что-то делать для него. Вероятно, он немного притворялся таким: это было и обаятельно, и выгодно. А сейчас и все интонации его стали жесткими, как бы не допускающими возражений. Тот прежний Арбузов располагал к общению, с ним было просто и легко: этот нынешний отталкивает, держит на дистанции и с ним как-то тягостно.
30 июля. Сегодня у меня [на даче в Загорянке] утром был А.И.Солженицин. Это было условлено и я ждал его. Он приехал в половине девятого и уехал с поездом в 11.07. Разговаривая, сидели в саду, потом на нижней террасе. Сначала я увидел человека, почему-то идущего от дома к калитке. Я окликнул. Оказалось, что он вошел в отпертую калитку, потом решил, что ее нужно закрыть, и стал возвращаться. В лице его много красок: он румяный, белозубый и улыбающийся. На фото он строг и даже суров. Быстрый. Все понимает с полуслова. Ведет разговор. Паузы не возникают. Какая-то черная, под кожу, куртка и маленький в руках планшет. Интересовался в саду деревьями. Быстро обошел сад. Ощущение присутствия большой моторной силы. Помимо темы разговора, возникало попутное. Он стал спрашивать меня о М.Дёмине, о котором отозвался презрительно. Не знал о родстве того с Юрой Трифоновым [двоюродный брат]. Я сказал ему о моей догадке, подчеркнув мою неуверенность. Он сказал, что, наверно, так оно и есть и что нужно об этом всем говорить. - Я стараюсь всегда разоблачать всех провокаторов... - Да, но если я ошибаюсь? - «Нет, тут вы не ошибаетесь»...
Вопросы о моем аресте, сроках и пр.
(…) Он официально женился на москвичке, и вроде бы его должны прописать в Москве, но 4 месяца не дают ответа. Он считает, что могут отказать под предлогом, что он в Москве не работает. Прецедентов таких нет, но он думает, что могут.
(…) Он уехал, и сразу ощущение какой-то пустоты. В нем очень заметна инерция движения, энергии, чему невольно завидуешь. И немножко грустно. Мимо меня пронеслась какая-то сила, ее уже нет, а я остался на месте.
5 сент. (...) В некотором смысле это был исторический день. Мне подключили газ. Было бы приятнее, если бы это сделали весной. Вечером в городе выхожу опустить письмо и теряю ключи от квартиры. Видимо я опустил их мимо кармана, прямо в дырку в плаще рядом с карманом. Лифтерша (толстая, лупоглазая) идет за слесарем, а я уже напрашиваюсь ночевать к Г.М.Литинскому [из 25 дома]. Но - о, счастье! - лифтерша находит мои ключи во дворе рядом с большой лужей. Вознаграждаю ее рублем и с наслаждением иду к себе.
22 окт. (...) Прочитал роман Рыбакова. Когда была написана первая часть, он назывался «Дети Арбата». Сейчас названия нет. Почти 600 страниц на машинке. Но есть купюры, сделанные чернилами. Листа 23-24. Это не большая проза по словесной ткани: это то, что наши деды называли беллетристикой, но это точно, интересно, умно и по исторической концепции - верно, что важнее всего. Сталин убедителен. Особенно любопытно описание сибирской политической ссылки в середине 30-х годов: то, что еще не описывалось. Тут есть свежесть, которой меньше в описании московских ресторанов, впрочем, сделанном со знанием дела. Есть налет поверхностности и большие куски скорописи. Мало ткани прозы.
Но это все же не так важно: это верно и интересно и показывает «зарождение 37-го года» издали, как это и было. Пропущен 17-й съезд и его роль во всем происшедшем. Но отношения между Сталиным и Кировым раскрыты вероятно верно. Мне лично мало симпатичен А.Рыбаков. Уж больно он ловок издаваться и переиздаваться. Но во всяком случае, это новая разновидность дельца и карьериста, которому важно не только сегодняшнее преуспевание. Ведь роман будет долго лежать в столе и кроме уважения в узких кругах ничего автору не даст. Но м. б. это неверно. Автору еще важно отомщение за сломанную молодость. У Рыбакова злопамятный талант: он ничего не забыл и не простил. Вот это и удивительно: в секретарьяте ССП он голосует, как это нужно начальству, а придя домой, все-таки пишет этот роман. Банально и в угоду моде роман кончается священником и словами о Господе Боге. Это искусственно, тем более, что А. Рыбаков - еврей.
4 дек. (...) Прибегала Р.Я.Райт [она жила двумя этажами выше]: оказывается не работает телефон - у нас спаренный. Она телефонщица и для нее это целая драма. А мне почти безразлично. [до этого, 19 мая: (...) Вечером звонок Р.Я.Райт. Просит зайти поговорить о «телефонной конвенции»].
Дневник Александра Гладкова. 1974 год (январь-июнь) // Нева, 2016, № 10, с.169-207:
15 янв. Сегодня с утра в Лавке [писателей, на Кузнецком] продавали Мандельштама. Заранее (при прежних напрасных ожиданиях) был составлен список на более чем 200 человек. Меня Лева вписал 65-м. Все знакомые лица: даже перечислить невозможно. В начале одиннадцатого привезли книги. Директор магазина объявил, что в продажу поступит 200 экземпляров. По порядку номеров выстроилась очередь. Мороз 19 градусов. Из очереди ходят греться (...). В начале двенадцатого я уже получил книгу. Все удивляются относительному и разумному порядку. (…) Народ все время прибывал и становился в хвост очереди с туманной надеждой, что им достанется. В большинстве это была лучшая интеллигентнейшая часть московских писателей, хотя передо мной стоял Н.Вирта и еще кое-кто из явных подонков.
18 янв. Наконец выжал из себя статейку о мемуарах [для Е.А.Кацевой в «Вопросы литературы»; она жила в 25 доме]. Писал тяжело и написал нудно. Без малейшего блеска. (...) Беспокоит меня не то, что в ней неверные мысли, а то что в ней полу-мысли. Верно-то верно, но не доведено до доказательной ясности. Верно, но не глубоко. И почти банально. (...) Рита Яковлевна Райт довольно нахально часто присылает ко мне лифтершу с просьбой в такие-то часы не занимать телефон. Я бы так не смог. Ладно! Чорт с ней!
23 янв. (...) Юра [Трифонов] уехал в Ленинград, чтобы не присутствовать на заседании бюро секции прозы, где должны были исключать Войновича. Из 14 членов бюро такими хитрыми оказались десятеро и из-за отсутствия кворума заседание не состоялось.
4 фев. Смотрел в ЦДЛ новый фильм Шукшина «Калина красная». Фильм талантливый, хороший, но я ждал большего. Я читал раньше напечатанный сценарий и он мне очень понравился (...). Мне иногда мешал цвет, какая-то ситцевая пестрядь. Нарочны - блатные. Мне представлялось все более строгим. (...) В большом и разностороннем таланте Шукшина все-таки впереди литераторский талант, на втором актерский и уже на третьем режиссура. То, что героя не было жалко и не было за него страшно - это режиссерский просчет. Неверно сделан блатной мир. Нет нарастания и неотвратимости расправы, да и не очень ясно, за что с ним расправились. Ведь законы блатного мира позволяют на определенных условиях «завязать».
19 мая. Прохладное, но полусолнечное утро. В саду бегает трусцой, тряся телесами, какая-то писательская жена в зеленой шерстяной кофточке и сиреневой косынке.
1 июня (...) Читаю дневники. И вот странность - все время жалобы на скуку и пустоту жизни, на тоску и хандру, а читать интересно. Потому ли, что про самого себя, а это предмет увлекательный, или потому что страница дневника концентрирует, сгущает жизнь и она кажется содержательной. Дневник как бы вываривает смысл из жизни. И тоска и хандра выкипели, а нечто сгустилось и осталось. А скука и хандра не мнимость. Но при записывании они переходят в иное химическое состояние. Или это моя литераторская рука все преображает и уярчает, как ни стараюсь я писать правду.
Дневник Александра Гладкова. 1975 (январь-июнь) // Нева, 2017, № 5, с.163-192:
30 янв. (…) В наших домах еще одно самоубийство. Из соседнего дома (No 29, там, где парикмахерская) выбросилась с 9-го этажа дочь Ираклия Андронникова.
17 фев. (...) Во время одного из телефонных разговоров в дверь начинает трезвонить Р.Я.Райт, восклицая, что ей нужен телефон. Это повторяется неоднократно. Наконец, я уже не открывая дверь, говорю ей, чтобы она прекратила хулиганить... Тогда она кричит, что я у нее похитил телефон. Я по телефону говорю мало, а она бесконечно.
10 марта. (...) Умер литературовед М.М.Бахтин. Он жил где-то в наших домах [в доме 21, с сентября 1973 г.]
26 апр. (...) Около дома много встреч: совсем старенький Н.П.Смирнов, Герман Абрамов [оба из 25 дома], В.Корнилов [из 21-го] и др. (...) Роман Г.Бакланова «Друзья» мелок и пошловат. Главная коллизия банальна. Непонятно, ради чего это писалось. Кажется, что все это уже не раз читал. В романе есть что-то саморазоблачительное. Хочется сказать: - Как? только и всего? судя по заглавию и теме, я думал, что автор опишет жизненный сюжет - его дружбу и разрыв с Ю.Бондаревым, но не хватило храбрости на правду и он соскользнул в беллетристику, где все условно, ничтожно.
14 июня. (...) Давно уж не помню, чтобы я что-либо читал с такой жадностью и интересом, как «Бодался теленок с дубом». Можно сделать много оговорок насчет несимпатичного эгоцентризма автора, мутности его политических идеалов и пр. Но характер его и воля к работе удивительны. И -странное дело - это кажется написанным лучше, чем претендующий на шедевр роман «Август 14», хотя писалось второпях, бегло, прямо набело вероятно. Солженицын человек талантливый и умный, но лишь тогда, когда он не очень старается и когда не рассуждает об исторических и философских проблемах. Почему же мне это так интересно? Потому что это «было при нас, это с нами уйдет в поговорку», потому что читая я все время вспоминал, как, что и когда доносилось до меня, и что в это время было. Твардовский описан масштабно и по-моему верно. Кстати, он никогда не привлекал меня на близкое знакомство. Когда большие люди меня интересовали и мне нравились, я как-то без особых усилий близко знакомился с ними (Мейерхольд, Пастернак, Эренбург, Паустовский и другие). Но к Твардовскому не тянуло, скорей даже было какое-то отталкивание от него. Он был редактором журнала, где я иногда печатался и выступал не только с рецензиями, но и с большими статьями («Мейерхольд говорит», «В прекрасном и яростном мире», «Виктор Кин и его время»), но не был с ним даже формально знаком и, встречаясь в коридорах редакции, мы не здоровались: кланяться первым как-то не хотелось, а он пялил на меня глаза и тоже не здоровался. Мне кажется, С. не во всем прав относительно Дементьева и Лакшина. Он слишком мягок по отношению ко второму и суров к первому.
Дневник Александра Гладкова. 1975 (июль-декабрь) // Нева, 2017, №6, с.204-232:
11 июля. (...) Звонил Костя Ваншенкин. Мое предисловие не пойдет: в изд-ве нашли, что сложно написано. Самому Косте очень нравится и он жалеет об этом. По его словам, мне выписали деньги за него, как за «внутреннюю рецензию», сто рублей, что тоже кстати. По-моему, Костя был выпивши (...) Встретил совсем старенького П.Антокольского, но с молодой блондинкой, кажется бывшей женой Левитанского. Подвез их на такси.
9 июля. (...) Сегодня в «Моск. комсомольце» дрянная статья Олега Михайлова об юбилейном номере журнала «Юность», то есть главным образом о воспоминаниях В.Катаева и попутно о стихах Вознесенского, о статье И.Соловьевой и пр. Что-то верно, но непонятна злоба, с которой это написано. Разные есть люди у «русситов» - есть литературоведы академического склада (Кожинов, Палиевский). А есть и наемные убийцы - таков Олег [тоже сосед по ЖСК, из 29 дома]. Тем более это противно, что это, видимо, написано по указке ЦК: кажется, оргвыводы уже были.
1 авг. Сегодня в «Правде» нет сообщения о смерти Шостаковича, хотя он умер третьего дня. Американцы раньше узнали об этом, чем соотечественники. Объяснить это легко. Брежнев, как мы знаем из заметки о встрече в Крыму с Гусаком, отдыхает в Крыму, а у нас все так зацентрализовано, что без «самого» не решаются сообщать: неизвестно, чьи имена и в каком порядке поставить под некрологом.
Дневник Александра Гладкова. 1976 // Нева, 2017, №10, с.194-215:
3 фев. (...) Приносят No 1 «Дружбы народов». Читаю юрину повесть «Дом на набережной». Это хорошо написано, лучше, чем «Другая жизнь»: плотнее, масса бытовых подробностей - то, что Юра умеет, но опять анализ некого подлеца, копание в нем, его нюансы. У Юры злая память и злое вниманье, и он просто купается в ничтожном, скверном, унизительном. Композиция изощрена и прихотлива. Разные этажи воспоминаний, действие течет разными временными потоками.
2 марта. (...) Еду обедать в ЦДЛ. Ко мне подсаживается Окуджава. Спрашивает, вызывали ли меня в правление из-за книги о Пастернаке (он знает, что она вышла в Париже). Говорю, нет, не вызывали. Он - Привыкли уже... Спрашивает, что делаю. Отвечаю. - А как кормитесь? Говорю о «Давным-давно».... Он: - Вот мне бы написать одну такую пьесу. Спрашивает о рассказах Юры Трифонова. Я хвалю «Дом на набережной» и браню «Другую жизнь». Он согласен и про «Др. жизнь» говорит «муть, литературщина».
8 марта. (...) Спрашиваю себя: искренне ли мне не нравятся пьесы Арбузова и «Другая жизнь» Трифонова? Может быть, я переношу на них свое отношение к авторам и читаю уже с предубеждением. Другим же нравится. Но нет. Последние пьесы Арбузова действительно плохи: банальны, пошловаты. С Юрой другой случай. Он меняется, движется вперед.
17 марта. Умер Виктор Ефимович Ардов. Я с ним познакомился, когда мне было 18 лет и я поехал корреспондентом на Сталинградский тракторный завод. Он там пребывал с бригадой МХТ-а. Мы подружились. Я имел нахальство советовать ему серьезнее относиться к себе. Он смеялся надо мной, но был отчасти тронут, и когда мы вернулись в Москву, дважды взял меня с собой на заседания «Никитинских субботников». Все последующие годы мы встречались мимоходом, но всегда дружелюбно. Там же на СТЗ возник его роман с Ниной Ольшевской, вернее там он влюбился в нее (а роман у нее, тогда еще бывшей замужем за В.П.Баталовым, был с молодым Грибовым). Она ушла к Грибову от Баталова, затем уже к Ардову. Уже в 60-х годах я заходил к нему за А.А.Ахматовой, которая обычно у него останавливалась. В иные годы над ним клубились одиозные слухи (как раз из-за его отношений с Ахматовой), но я не уверен, были ли они верны. Он отличался от прочих юмористов не тем, как и что он писал, а тем, как он жил, т. е. женой, семьей, друзьями. Человек он был очень остроумный, хорошо рисовал и вырезал из бумаги похожие силуэты. Вспоминаю нашу сталинградскую компанию. Умерли с той поры: В.Ардов, художник Г.Ечеистов (вскоре), актеры: И.Раевский, В.Баталов, С.Гаррель, О.Лабзина, Я.Лакшин и наверно кто-нибудь еще, кого я позабыл.
21 марта. Не выхожу из дома и (второй день) набрасываю отрывочками рецензию на книгу Коонен. Не бог весть какой трудности задача, но так распустил себя, что и это мне нелегко. У меня ощущение, что все получается банально, но вспоминаю, что мне казалось так и при писании об Эренбурге, а потом всеменя хвалили. Завтра буду соединять и переписывать. (...) Запустил все дела до нельзя. Эта весна - весна перелома. Или выправлюсь, или погибну. (...) Скучно и тоскливо, но все же легче в одиночестве, чем с людьми. Все эти дни в голове пьеса о разводе. Сюжет ожил с того момента, когда выдумал вторую пару. Но вообще-то всё бедновато и вряд ли кому-нибудь это нужно. Но надо написать ради дисциплины.
25 марта. Слушал по «Нем. Волне» отрывок из Эссе Бори Ямпольского о Юрии Олеше. Не понравилось. Сплошное красноречие, недержание слов и отсутствие свежих мыслей. Честное слово, я написал лучше. Говорю это при всей моей любви к Боре. Мало он его знал и мало о нем думал. Перебелил рецензию. Получилось 6 страниц. Завтра пошлю. Впервые за долгое время написал заказанное до срока (10 апр.). Чувствую, что есть тяжеловатость, но больше переделывать не стану. Это не совсем рецензия, а некое эссе о Коонен и Камерном театре.
31 марта. Ночью, примерно в пол-четвертого, начались сердечные боли, но не слева, а посередине груди. Принял валидол. Так сильно давно не было. Полежал и заставил себя заснуть на правом боку.
1 апр. Утром отнес рецензию в квартиру No 102, как просил меня Кораллов и заодно постригся в парикмахерской. Вечером у меня Яша Гордин. В Ленинграде ничего особенного не происходит…»
ПОСЛЕСЛОВИЕ К ДНЕВНИКУ
(по воспоминаниям близкого друга Льва Левицкого):
Умер Гладков 11 апреля 1976 года в Москве. Как это произошло, спустя неделю восстановил Левицкий. Он писал: «2 апр. 1976. (...) В прошлый понедельник с утра, как обычно, работал себе за письменным столом. В 20 минут одиннадцатого - запомнил время потому, что скосил глаза на часы - телефонный звонок. Цецилия Исааковна Кин [из 25 дома; литературовед, вдова писателя Виктора Кина, близкий друг Гладкова в последние годы его жизни]. Давно ли разговаривал с Гладковым? Два дня назад. В пятницу. Жаловался на боли в сердце. Спрашивал, как принимать валокордин. Просил звонить, сказав при этом: „А то, глядишь, еще дуба дам“. Ц.И. сказала, что навестила его в субботу. Принесла ему еды. Условились, что в понедельник она снова к нему заглянет. Предварительно созвонившись с ним. В воскресенье с часу дня звонила ему. Никто не брал трубки. В понедельник ей тоже никто не ответил. Она встревожилась. Советовалась со мной, не попросить ли жактовского слесаря подняться на балкон [квартира на 2 этаже] и посмотреть, что делается в комнате. В обыкновении нашего приятеля затаиваться, не реагировать на телефон и на звонки в дверь. Он мне сам не без гордости рассказывал, какой он стойкий в этих ситуациях. Я предложил подождать до середины дня. В час мне надо было в журнал. Я быстро смотался туда. Не успел вернуться домой, как позвонила Ц.И. и рыдающим голосом сказала, что нет больше Александра Константиновича. Слесарь поднялся на балкон и сквозь грязное стекло увидел, что на диване лежит Гладков. Он спустился и доложил о своих наблюдениях. В домоуправлении достали ключи от квартиры. Ц.И. вызвала на подмогу живущего неподалеку Ляховского [Борис Натанович, режиссер-документалист, жил на Часовой улице], и они пошли открывать дверь. Оказавшаяся в это время в подъезде литфондовская врачиха первой вошла в квартиру и констатировала смерть. По ее мнению, А.К. умер сутки назад, то есть в воскресенье. (…) Глаза были закрыты. Выражение лица безмятежное. Скорее всего, утром плохо себя почувствовал, прилег и скоропостижно умер».
(Левицкий Л.А. Утешение цирюльника. Дневник. 1963-1977. СПб., 2005. С. 374)
Полностью все публикации дневника Гладкова 1973-1976 годов можно прочитать на сайте журнала «Нева», где выложены все номера последних лет: http://www.nevajournal.ru/jurnal_4.html
.
Когда-то он написал пьесу «Давным-давно» (по ней снят фильм «Гусарская баллада»), но сейчас в большей степени известны его дневники, публикуемые и подробно комментируемые литературоведом Михаилом Михеевым. Сегодня предложу здесь небольшие выдержки из дневников Александра Константиновича Гладкова тех последних лет жизни, когда он поселился в доме № 27 писательского кооператива на Красноармейской улице.
Дневник Александра Гладкова. 1973 год // Нева, 2016, № 6, с.161-202:
«…29 июля 1973. Когда у меня нет ничего нового интересного для чтения, я беру и читаю подшивки по годам моего дневника. Это интересно, хотя и пестро.
(…) Разговоры на Фестивале с Ритой Лифановой снова заставили думать об Арбузове. Не знаю, изменился ли я, но он конечно очень изменился. Сейчас он подчеркнуто уверенный в себе и в образе своей жизни вплоть до мелочей с категоричностью мнений. А в молодости он был иной, как-то вопросительный, что ли, и даже как бы кокетничающий и мягкостью, и неуверенностью, играющий в нее. Он казался неумелым, непрактичным и всем хотелось помогать, что-то делать для него. Вероятно, он немного притворялся таким: это было и обаятельно, и выгодно. А сейчас и все интонации его стали жесткими, как бы не допускающими возражений. Тот прежний Арбузов располагал к общению, с ним было просто и легко: этот нынешний отталкивает, держит на дистанции и с ним как-то тягостно.
30 июля. Сегодня у меня [на даче в Загорянке] утром был А.И.Солженицин. Это было условлено и я ждал его. Он приехал в половине девятого и уехал с поездом в 11.07. Разговаривая, сидели в саду, потом на нижней террасе. Сначала я увидел человека, почему-то идущего от дома к калитке. Я окликнул. Оказалось, что он вошел в отпертую калитку, потом решил, что ее нужно закрыть, и стал возвращаться. В лице его много красок: он румяный, белозубый и улыбающийся. На фото он строг и даже суров. Быстрый. Все понимает с полуслова. Ведет разговор. Паузы не возникают. Какая-то черная, под кожу, куртка и маленький в руках планшет. Интересовался в саду деревьями. Быстро обошел сад. Ощущение присутствия большой моторной силы. Помимо темы разговора, возникало попутное. Он стал спрашивать меня о М.Дёмине, о котором отозвался презрительно. Не знал о родстве того с Юрой Трифоновым [двоюродный брат]. Я сказал ему о моей догадке, подчеркнув мою неуверенность. Он сказал, что, наверно, так оно и есть и что нужно об этом всем говорить. - Я стараюсь всегда разоблачать всех провокаторов... - Да, но если я ошибаюсь? - «Нет, тут вы не ошибаетесь»...
Вопросы о моем аресте, сроках и пр.
(…) Он официально женился на москвичке, и вроде бы его должны прописать в Москве, но 4 месяца не дают ответа. Он считает, что могут отказать под предлогом, что он в Москве не работает. Прецедентов таких нет, но он думает, что могут.
(…) Он уехал, и сразу ощущение какой-то пустоты. В нем очень заметна инерция движения, энергии, чему невольно завидуешь. И немножко грустно. Мимо меня пронеслась какая-то сила, ее уже нет, а я остался на месте.
5 сент. (...) В некотором смысле это был исторический день. Мне подключили газ. Было бы приятнее, если бы это сделали весной. Вечером в городе выхожу опустить письмо и теряю ключи от квартиры. Видимо я опустил их мимо кармана, прямо в дырку в плаще рядом с карманом. Лифтерша (толстая, лупоглазая) идет за слесарем, а я уже напрашиваюсь ночевать к Г.М.Литинскому [из 25 дома]. Но - о, счастье! - лифтерша находит мои ключи во дворе рядом с большой лужей. Вознаграждаю ее рублем и с наслаждением иду к себе.
22 окт. (...) Прочитал роман Рыбакова. Когда была написана первая часть, он назывался «Дети Арбата». Сейчас названия нет. Почти 600 страниц на машинке. Но есть купюры, сделанные чернилами. Листа 23-24. Это не большая проза по словесной ткани: это то, что наши деды называли беллетристикой, но это точно, интересно, умно и по исторической концепции - верно, что важнее всего. Сталин убедителен. Особенно любопытно описание сибирской политической ссылки в середине 30-х годов: то, что еще не описывалось. Тут есть свежесть, которой меньше в описании московских ресторанов, впрочем, сделанном со знанием дела. Есть налет поверхностности и большие куски скорописи. Мало ткани прозы.
Но это все же не так важно: это верно и интересно и показывает «зарождение 37-го года» издали, как это и было. Пропущен 17-й съезд и его роль во всем происшедшем. Но отношения между Сталиным и Кировым раскрыты вероятно верно. Мне лично мало симпатичен А.Рыбаков. Уж больно он ловок издаваться и переиздаваться. Но во всяком случае, это новая разновидность дельца и карьериста, которому важно не только сегодняшнее преуспевание. Ведь роман будет долго лежать в столе и кроме уважения в узких кругах ничего автору не даст. Но м. б. это неверно. Автору еще важно отомщение за сломанную молодость. У Рыбакова злопамятный талант: он ничего не забыл и не простил. Вот это и удивительно: в секретарьяте ССП он голосует, как это нужно начальству, а придя домой, все-таки пишет этот роман. Банально и в угоду моде роман кончается священником и словами о Господе Боге. Это искусственно, тем более, что А. Рыбаков - еврей.
4 дек. (...) Прибегала Р.Я.Райт [она жила двумя этажами выше]: оказывается не работает телефон - у нас спаренный. Она телефонщица и для нее это целая драма. А мне почти безразлично. [до этого, 19 мая: (...) Вечером звонок Р.Я.Райт. Просит зайти поговорить о «телефонной конвенции»].
Дневник Александра Гладкова. 1974 год (январь-июнь) // Нева, 2016, № 10, с.169-207:
15 янв. Сегодня с утра в Лавке [писателей, на Кузнецком] продавали Мандельштама. Заранее (при прежних напрасных ожиданиях) был составлен список на более чем 200 человек. Меня Лева вписал 65-м. Все знакомые лица: даже перечислить невозможно. В начале одиннадцатого привезли книги. Директор магазина объявил, что в продажу поступит 200 экземпляров. По порядку номеров выстроилась очередь. Мороз 19 градусов. Из очереди ходят греться (...). В начале двенадцатого я уже получил книгу. Все удивляются относительному и разумному порядку. (…) Народ все время прибывал и становился в хвост очереди с туманной надеждой, что им достанется. В большинстве это была лучшая интеллигентнейшая часть московских писателей, хотя передо мной стоял Н.Вирта и еще кое-кто из явных подонков.
18 янв. Наконец выжал из себя статейку о мемуарах [для Е.А.Кацевой в «Вопросы литературы»; она жила в 25 доме]. Писал тяжело и написал нудно. Без малейшего блеска. (...) Беспокоит меня не то, что в ней неверные мысли, а то что в ней полу-мысли. Верно-то верно, но не доведено до доказательной ясности. Верно, но не глубоко. И почти банально. (...) Рита Яковлевна Райт довольно нахально часто присылает ко мне лифтершу с просьбой в такие-то часы не занимать телефон. Я бы так не смог. Ладно! Чорт с ней!
23 янв. (...) Юра [Трифонов] уехал в Ленинград, чтобы не присутствовать на заседании бюро секции прозы, где должны были исключать Войновича. Из 14 членов бюро такими хитрыми оказались десятеро и из-за отсутствия кворума заседание не состоялось.
4 фев. Смотрел в ЦДЛ новый фильм Шукшина «Калина красная». Фильм талантливый, хороший, но я ждал большего. Я читал раньше напечатанный сценарий и он мне очень понравился (...). Мне иногда мешал цвет, какая-то ситцевая пестрядь. Нарочны - блатные. Мне представлялось все более строгим. (...) В большом и разностороннем таланте Шукшина все-таки впереди литераторский талант, на втором актерский и уже на третьем режиссура. То, что героя не было жалко и не было за него страшно - это режиссерский просчет. Неверно сделан блатной мир. Нет нарастания и неотвратимости расправы, да и не очень ясно, за что с ним расправились. Ведь законы блатного мира позволяют на определенных условиях «завязать».
19 мая. Прохладное, но полусолнечное утро. В саду бегает трусцой, тряся телесами, какая-то писательская жена в зеленой шерстяной кофточке и сиреневой косынке.
1 июня (...) Читаю дневники. И вот странность - все время жалобы на скуку и пустоту жизни, на тоску и хандру, а читать интересно. Потому ли, что про самого себя, а это предмет увлекательный, или потому что страница дневника концентрирует, сгущает жизнь и она кажется содержательной. Дневник как бы вываривает смысл из жизни. И тоска и хандра выкипели, а нечто сгустилось и осталось. А скука и хандра не мнимость. Но при записывании они переходят в иное химическое состояние. Или это моя литераторская рука все преображает и уярчает, как ни стараюсь я писать правду.
Дневник Александра Гладкова. 1975 (январь-июнь) // Нева, 2017, № 5, с.163-192:
30 янв. (…) В наших домах еще одно самоубийство. Из соседнего дома (No 29, там, где парикмахерская) выбросилась с 9-го этажа дочь Ираклия Андронникова.
17 фев. (...) Во время одного из телефонных разговоров в дверь начинает трезвонить Р.Я.Райт, восклицая, что ей нужен телефон. Это повторяется неоднократно. Наконец, я уже не открывая дверь, говорю ей, чтобы она прекратила хулиганить... Тогда она кричит, что я у нее похитил телефон. Я по телефону говорю мало, а она бесконечно.
10 марта. (...) Умер литературовед М.М.Бахтин. Он жил где-то в наших домах [в доме 21, с сентября 1973 г.]
26 апр. (...) Около дома много встреч: совсем старенький Н.П.Смирнов, Герман Абрамов [оба из 25 дома], В.Корнилов [из 21-го] и др. (...) Роман Г.Бакланова «Друзья» мелок и пошловат. Главная коллизия банальна. Непонятно, ради чего это писалось. Кажется, что все это уже не раз читал. В романе есть что-то саморазоблачительное. Хочется сказать: - Как? только и всего? судя по заглавию и теме, я думал, что автор опишет жизненный сюжет - его дружбу и разрыв с Ю.Бондаревым, но не хватило храбрости на правду и он соскользнул в беллетристику, где все условно, ничтожно.
14 июня. (...) Давно уж не помню, чтобы я что-либо читал с такой жадностью и интересом, как «Бодался теленок с дубом». Можно сделать много оговорок насчет несимпатичного эгоцентризма автора, мутности его политических идеалов и пр. Но характер его и воля к работе удивительны. И -странное дело - это кажется написанным лучше, чем претендующий на шедевр роман «Август 14», хотя писалось второпях, бегло, прямо набело вероятно. Солженицын человек талантливый и умный, но лишь тогда, когда он не очень старается и когда не рассуждает об исторических и философских проблемах. Почему же мне это так интересно? Потому что это «было при нас, это с нами уйдет в поговорку», потому что читая я все время вспоминал, как, что и когда доносилось до меня, и что в это время было. Твардовский описан масштабно и по-моему верно. Кстати, он никогда не привлекал меня на близкое знакомство. Когда большие люди меня интересовали и мне нравились, я как-то без особых усилий близко знакомился с ними (Мейерхольд, Пастернак, Эренбург, Паустовский и другие). Но к Твардовскому не тянуло, скорей даже было какое-то отталкивание от него. Он был редактором журнала, где я иногда печатался и выступал не только с рецензиями, но и с большими статьями («Мейерхольд говорит», «В прекрасном и яростном мире», «Виктор Кин и его время»), но не был с ним даже формально знаком и, встречаясь в коридорах редакции, мы не здоровались: кланяться первым как-то не хотелось, а он пялил на меня глаза и тоже не здоровался. Мне кажется, С. не во всем прав относительно Дементьева и Лакшина. Он слишком мягок по отношению ко второму и суров к первому.
Дневник Александра Гладкова. 1975 (июль-декабрь) // Нева, 2017, №6, с.204-232:
11 июля. (...) Звонил Костя Ваншенкин. Мое предисловие не пойдет: в изд-ве нашли, что сложно написано. Самому Косте очень нравится и он жалеет об этом. По его словам, мне выписали деньги за него, как за «внутреннюю рецензию», сто рублей, что тоже кстати. По-моему, Костя был выпивши (...) Встретил совсем старенького П.Антокольского, но с молодой блондинкой, кажется бывшей женой Левитанского. Подвез их на такси.
9 июля. (...) Сегодня в «Моск. комсомольце» дрянная статья Олега Михайлова об юбилейном номере журнала «Юность», то есть главным образом о воспоминаниях В.Катаева и попутно о стихах Вознесенского, о статье И.Соловьевой и пр. Что-то верно, но непонятна злоба, с которой это написано. Разные есть люди у «русситов» - есть литературоведы академического склада (Кожинов, Палиевский). А есть и наемные убийцы - таков Олег [тоже сосед по ЖСК, из 29 дома]. Тем более это противно, что это, видимо, написано по указке ЦК: кажется, оргвыводы уже были.
1 авг. Сегодня в «Правде» нет сообщения о смерти Шостаковича, хотя он умер третьего дня. Американцы раньше узнали об этом, чем соотечественники. Объяснить это легко. Брежнев, как мы знаем из заметки о встрече в Крыму с Гусаком, отдыхает в Крыму, а у нас все так зацентрализовано, что без «самого» не решаются сообщать: неизвестно, чьи имена и в каком порядке поставить под некрологом.
Дневник Александра Гладкова. 1976 // Нева, 2017, №10, с.194-215:
3 фев. (...) Приносят No 1 «Дружбы народов». Читаю юрину повесть «Дом на набережной». Это хорошо написано, лучше, чем «Другая жизнь»: плотнее, масса бытовых подробностей - то, что Юра умеет, но опять анализ некого подлеца, копание в нем, его нюансы. У Юры злая память и злое вниманье, и он просто купается в ничтожном, скверном, унизительном. Композиция изощрена и прихотлива. Разные этажи воспоминаний, действие течет разными временными потоками.
2 марта. (...) Еду обедать в ЦДЛ. Ко мне подсаживается Окуджава. Спрашивает, вызывали ли меня в правление из-за книги о Пастернаке (он знает, что она вышла в Париже). Говорю, нет, не вызывали. Он - Привыкли уже... Спрашивает, что делаю. Отвечаю. - А как кормитесь? Говорю о «Давным-давно».... Он: - Вот мне бы написать одну такую пьесу. Спрашивает о рассказах Юры Трифонова. Я хвалю «Дом на набережной» и браню «Другую жизнь». Он согласен и про «Др. жизнь» говорит «муть, литературщина».
8 марта. (...) Спрашиваю себя: искренне ли мне не нравятся пьесы Арбузова и «Другая жизнь» Трифонова? Может быть, я переношу на них свое отношение к авторам и читаю уже с предубеждением. Другим же нравится. Но нет. Последние пьесы Арбузова действительно плохи: банальны, пошловаты. С Юрой другой случай. Он меняется, движется вперед.
17 марта. Умер Виктор Ефимович Ардов. Я с ним познакомился, когда мне было 18 лет и я поехал корреспондентом на Сталинградский тракторный завод. Он там пребывал с бригадой МХТ-а. Мы подружились. Я имел нахальство советовать ему серьезнее относиться к себе. Он смеялся надо мной, но был отчасти тронут, и когда мы вернулись в Москву, дважды взял меня с собой на заседания «Никитинских субботников». Все последующие годы мы встречались мимоходом, но всегда дружелюбно. Там же на СТЗ возник его роман с Ниной Ольшевской, вернее там он влюбился в нее (а роман у нее, тогда еще бывшей замужем за В.П.Баталовым, был с молодым Грибовым). Она ушла к Грибову от Баталова, затем уже к Ардову. Уже в 60-х годах я заходил к нему за А.А.Ахматовой, которая обычно у него останавливалась. В иные годы над ним клубились одиозные слухи (как раз из-за его отношений с Ахматовой), но я не уверен, были ли они верны. Он отличался от прочих юмористов не тем, как и что он писал, а тем, как он жил, т. е. женой, семьей, друзьями. Человек он был очень остроумный, хорошо рисовал и вырезал из бумаги похожие силуэты. Вспоминаю нашу сталинградскую компанию. Умерли с той поры: В.Ардов, художник Г.Ечеистов (вскоре), актеры: И.Раевский, В.Баталов, С.Гаррель, О.Лабзина, Я.Лакшин и наверно кто-нибудь еще, кого я позабыл.
21 марта. Не выхожу из дома и (второй день) набрасываю отрывочками рецензию на книгу Коонен. Не бог весть какой трудности задача, но так распустил себя, что и это мне нелегко. У меня ощущение, что все получается банально, но вспоминаю, что мне казалось так и при писании об Эренбурге, а потом всеменя хвалили. Завтра буду соединять и переписывать. (...) Запустил все дела до нельзя. Эта весна - весна перелома. Или выправлюсь, или погибну. (...) Скучно и тоскливо, но все же легче в одиночестве, чем с людьми. Все эти дни в голове пьеса о разводе. Сюжет ожил с того момента, когда выдумал вторую пару. Но вообще-то всё бедновато и вряд ли кому-нибудь это нужно. Но надо написать ради дисциплины.
25 марта. Слушал по «Нем. Волне» отрывок из Эссе Бори Ямпольского о Юрии Олеше. Не понравилось. Сплошное красноречие, недержание слов и отсутствие свежих мыслей. Честное слово, я написал лучше. Говорю это при всей моей любви к Боре. Мало он его знал и мало о нем думал. Перебелил рецензию. Получилось 6 страниц. Завтра пошлю. Впервые за долгое время написал заказанное до срока (10 апр.). Чувствую, что есть тяжеловатость, но больше переделывать не стану. Это не совсем рецензия, а некое эссе о Коонен и Камерном театре.
31 марта. Ночью, примерно в пол-четвертого, начались сердечные боли, но не слева, а посередине груди. Принял валидол. Так сильно давно не было. Полежал и заставил себя заснуть на правом боку.
1 апр. Утром отнес рецензию в квартиру No 102, как просил меня Кораллов и заодно постригся в парикмахерской. Вечером у меня Яша Гордин. В Ленинграде ничего особенного не происходит…»
ПОСЛЕСЛОВИЕ К ДНЕВНИКУ
(по воспоминаниям близкого друга Льва Левицкого):
Умер Гладков 11 апреля 1976 года в Москве. Как это произошло, спустя неделю восстановил Левицкий. Он писал: «2 апр. 1976. (...) В прошлый понедельник с утра, как обычно, работал себе за письменным столом. В 20 минут одиннадцатого - запомнил время потому, что скосил глаза на часы - телефонный звонок. Цецилия Исааковна Кин [из 25 дома; литературовед, вдова писателя Виктора Кина, близкий друг Гладкова в последние годы его жизни]. Давно ли разговаривал с Гладковым? Два дня назад. В пятницу. Жаловался на боли в сердце. Спрашивал, как принимать валокордин. Просил звонить, сказав при этом: „А то, глядишь, еще дуба дам“. Ц.И. сказала, что навестила его в субботу. Принесла ему еды. Условились, что в понедельник она снова к нему заглянет. Предварительно созвонившись с ним. В воскресенье с часу дня звонила ему. Никто не брал трубки. В понедельник ей тоже никто не ответил. Она встревожилась. Советовалась со мной, не попросить ли жактовского слесаря подняться на балкон [квартира на 2 этаже] и посмотреть, что делается в комнате. В обыкновении нашего приятеля затаиваться, не реагировать на телефон и на звонки в дверь. Он мне сам не без гордости рассказывал, какой он стойкий в этих ситуациях. Я предложил подождать до середины дня. В час мне надо было в журнал. Я быстро смотался туда. Не успел вернуться домой, как позвонила Ц.И. и рыдающим голосом сказала, что нет больше Александра Константиновича. Слесарь поднялся на балкон и сквозь грязное стекло увидел, что на диване лежит Гладков. Он спустился и доложил о своих наблюдениях. В домоуправлении достали ключи от квартиры. Ц.И. вызвала на подмогу живущего неподалеку Ляховского [Борис Натанович, режиссер-документалист, жил на Часовой улице], и они пошли открывать дверь. Оказавшаяся в это время в подъезде литфондовская врачиха первой вошла в квартиру и констатировала смерть. По ее мнению, А.К. умер сутки назад, то есть в воскресенье. (…) Глаза были закрыты. Выражение лица безмятежное. Скорее всего, утром плохо себя почувствовал, прилег и скоропостижно умер».
(Левицкий Л.А. Утешение цирюльника. Дневник. 1963-1977. СПб., 2005. С. 374)
Полностью все публикации дневника Гладкова 1973-1976 годов можно прочитать на сайте журнала «Нева», где выложены все номера последних лет: http://www.nevajournal.ru/jurnal_4.html
.