На господском дворе
Е.Воробьев || « Комсомольская правда» №48, 27 февраля 1945 года
Обреченный враг бросает в бой последние силы, отчаянно сопротивляется, чтобы избежать сурового возмездия. Он хватается и будет хвататься за самые крайние и подлые средства борьбы. Поэтому надо помнить, что чем ближе наша победа, тем выше должна быть наша бдительность, тем сильнее должны быть наши удары по врагу. И.СТАЛИН.
# Все статьи за 27 февраля 1945 года.
Утром из исходной позиции Пестряков хлопотал и суетился больше всех. Он несколько раз соскакивал с танка, обходил соседние экипажи и повторял:
- Пожалуйста, если только увидите наших, спросите про Настеньку. Или письма попадутся...
Танкисты-десантники слышали эту просьбу в третий, если не в четвертый раз, но никто не раздражался, не перебивал Пестрякова. Иные даже делали вид, что услышали просьбу впервые. А механик-водитель Баховчук, который в этот момент старательно закрашивал белилами башню, еще раз заявил:
- Можешь, папаша, не сомневаться. Это - как штык! На след нападем - доложим. Настеньку повстречаем - прямо на танк погрузим. Пусть себе едет. Тулуп ей свой отдам, шлем найдем. Мое слово, как штык. Ты ведь, папаша, знаешь...
Пестряков ничего не сказал, но видно было, что он охотно слушает эту болтовню и растроган до глубины души.
Все в батальоне называли его папашей. На вид он даже был моложе своих сорока лет - ни седины, ни морщины. Но среди автоматчиков-десантников роты Пестряков был самым старшим.
Поначалу он не отличался ни особой расторопностью, ни удалью, на что командир взвода десантников Лысоконь однажды сказал очень обидно:
- Пока Пестряков, на танк заберется, можно хорошую цыгарку выкурить. Чистый пассажир! Такого папашу не на броне возить, а в плацкартном вагоне.
Лысоконь тогда испытующе оглядел десантников, сидящих у костра, но не услышал одобрительного смешка, не увидел улыбки. В те дни Лысоконь, человек требовательный, только принял взвод и не знал истории Пестрякова, известной всем десантникам.
Единственную дочь Пестрякова Настеньку немцы угнали в неволю. От дома, от семьи у отца осталось только несколько писем Настеньки, которые та прислала из неметчины своей подружке Варе Гостиловой (письма эти Варя переслала отцу).
Письма эти читали во взводе все, кто мог разобрать угловатые каракули, - так пишут люди, чьи руки много и тяжело поработали и отвыкли от карандаша. Письма были о сущих пустяках, но между строк можно было прочесть многое. В тех местах, где на бумагу капали слезы, карандаш расплылся и высохшие фиолетовые лужицы раз’ели текст письма.
Настенька писала, что работает на господском дворе по своей специальности на комбайне, что озимые хозяину засеяли, но всходы увидят навряд ли, что поместье в одиннадцати километрах от города Кенигсберга и что Васины дружки изредка бывают в гостях (Василий, двоюродный брат Настеньки, был летчиком...).
После того как Пестряков узнал о судьбе Настеньки, он стал равнодушен к опасности, ему уже не казалось, что все пули, сколько их ни есть, ищут его одного. А с переходом прусской границы Пестряков как будто помолодел - стал злее и в бою предприимчивее и запасливее, когда дело касалось патронных дисков и гранат.
В боях под Кенигсбергом он удивил всех своей удалью: расстрелял расчет немецкого пулемета, чуть ли не на ходу втащил пулемет на танк и повел огонь, лежа за башней. Пестрякову вторил пулеметчик из танка - он не видел сам целей в полутьме, трассирующими пулями Пестряков указывал цели.
В тот день Лысоконь с командирской машины прислал по радио поздравление Пестрякову и впервые назвал его Петром Яковлевичем. Пестряков и не подозревал, что тот знает его имя и отчество.
К вечеру четыре танка ворвались в господский двор. Пустой дом, пустые конюшни с окошками-бойницами на высоте второго этажа и с амбразурами, выдолбленными в кирпичной стене низко, в метре от земли.
В стенах - свежие пробоины, и снег еще не успел засыпать кирпичную пыль. На деревьях - свежие раны, а черные стволы и сучья кажутся задымленными, пропахшими порохом.
В конюшне лошадей не было, но еще пахло свежим навозом и конским потом. Рядом с конюшней в добротном, утепленном сарае стояли сельскохозяйственные машины. Они были выкрашены в нежнорозовый, телесный цвет. Лысоконь, по профессии агроном, и Пестряков знали толк в машинах. Они ощупали, оглядели веялку, паровую молотилку, сеялку, лобогрейку. В дальнем углу сарая стоял комбайн.
- Хороший комбайн у этого помещика,- сказал Лысоконь.- замечательный, можно сказать, комбайн. Только он наш. Ростсельмашский. Откуда он уволок комбайн - леший его знает! - И Лысоконь зло усмехнулся.
Пестряков пристально вгляделся в черный трафарет завода. Он неслышно пошевелил губами и потом сказал:
- Настенька моя на такой машине работала - марки Ростсельмаш.
Во дворе к Пестрякову подошел Баховчук, облазивший всю усадьбу в поисках кистей и красок. Он молча тронул Пестрякова за рукав, показал на дальний амбар и поманил за собой.
При входе в амбар с правой руки было огорожено какое-то подобие комнаты. В дощатом закуте были устроены в два этажа нары; маленькое окошко в кирпичной стене было охвачено решеткой, и от этого вся комнатенка имела вид тюремной камеры.
Баховчук ткнул рукой в стену под окошком. Когда глаза привыкли к полутьме, Пестряков смог разобрать надпись, нацарапанную на штукатурке чем-то острым, скорее всего гвоздем: «Товарищи! Нас угоняют дальше, угоняют вместе со скотиной. Вчера слышали ваши пушки. А вы слышали, как мы рыдали? Догоните нас, пока мы еще не старухи, отбейте у собаки-помещика, пожалейте, девичьи жизни. С приветом в сердце Настя, Лена. Катя, Фрося».
Оба помолчали. Потом Пестряков взволнованно сказал:
- Руки не разобрать. Может моя, может другая. Их, наверное, много в Германии, Настенек...
Баховчук махнул рукой и вышел из амбара. Он хотел оставить Пестрякова наедине с его горем. Тот еще долго стоял у надписи, перечитывал ее про себя вновь и вновь, будто старался запомнить наизусть. Он поднял с земляного пола грошовые девичьи бусы, обломок гребенки, все это сложил в бумажник и спрятал в карман.
- Может моя, может другая, - повторил он в раздумье про себя и вышел из амбара.
Танкисты прожили на господском дворе без малого сутки. Машины наливали газолином, и в усадьбе, начисто заглушая запах конюшен, долго стоял сладковатый и душный бензиновый аромат. Затем из люков выбросили снарядные гильзы. Лениво дребезжа, они падали на снег, развороченный гусеницами. В танки загружали снаряды до полного комплекта и даже сверх того. Заряжающие работали до седьмого пота, а механики-водители отдыхали после возни с моторами.
Баховчук, как всегда в свободные минуты, занялся рисованием. Он всегда возил с собою краски и все номера на танках, все дорожные указки на местах длительных стоянок рисовал сам.
Пестряков стоял несколько поодаль, чтобы не загородить чудом уцелевшего окна. Он потрогал батарею парового отопления и отдернул руку, как если бы батарея была сейчас нестерпимо горяча.
- А там, у девчат, даже печки не было, - сказал Пестряков, озлобившись.
Он несколько минут молча следил за работой Баховчука, затем тронул его за плечо и попросил:
- Надо, Сережа, одну надпись на том комбайне сделать.
- Какую еще надпись?
- Про девчат!
- Новости! Комбайн в сарае в темном углу, там - ни написать, ни прочесть.
- Комбат разрешил вытащить тот комбайн на шоссе. Пусть стоит. Все равно ему в немецком сарае не жить. Ему обратно в Россию дорога.
Комбайн вытащили из сарая во двор, и Баховчук написал на нем следующее «Найден в усадьбе прусского помещика, где плакали русские невольницы Настя и ее подруги».
Пестряков не отходил от Баховчука ни на шаг. Он осторожно, чтобы не испачкать новенького маскировочного халата, держал на вытянутой руке баночку с краской и не уставал давать указания о том, что и как писать.
Черные буквы отчетливо выделялись на розовом фоне. Баховчук отошел от комбайна на несколько шагов, прищурился. По всему было видно, что он доволен работой.
- Надо подчеркнуть марку. Пусть все видят, чей комбайн, - распорядился Пестряков.
Баховчук послушно подчеркнул название завода.
- Теперь напиши в конце и покрупнее: «Вперед, на Берлин!».
Баховчук исполнил и эту просьбу. Он подул на замерзшие пальцы, опять отошел от комбайна, чтобы издали полюбоваться работой.
Когда танки уходили с господского двора, Баховчук прицепил комбайн к своей машине. Было что-то бесконечно волнующее в этой картине. Взвихривая снег, шел танк, а за ним в голубом облаке теплого, пропахшего газом снега с трогательной доверчивостью покорно тащился комбайн.
У поворота шоссе комбайн отцепили, и он остался стоять, повернутый к дороге тем боком, на котором находилась надпись.
Пестряков сидел на броне, закутанный так, что казался толстяком. Снег острый, как толченое стекло, бил ему в лицо - за танком неотступно следовала своя маленькая, злая метель. Но и в снежной путанице долго виделся позади комбайн Ростсельмаша. // Евгений Воробьев. 3-й Белорусский фронт. (По телеграфу).
***********************************************************************************************
Бессмертный подвиг комсомольца Григория Денисова
Перед нашей стрелковой ротой была поставлена задача: овладеть селением Р. На подступах к селению разгорелся жаркий бой. Немцы оказывали яростное сопротивление. Они обрушили на наступающие цепи советских пехотинцев шквальный огонь. Особенно сильно мешал продвижению бивший с левого фланга вражеский пулемет. Он был установлен противником в исключительно прочном многонакатном дзоте. Вывести из строя пулемет не удавалось. До траншей, которые опоясывали селение, оставалось каких-нибудь 200 метров, но ливень пуль приковывал наступающих к земле.
Положение осложнялось с каждой минутой. Решив удержаться в селении во что бы то ни стало, немцы открыли по нашим бойцам сильный артиллерийско-минометный огонь. Снаряды и мины рвались в боевых порядках роты. Появились убитые, раненые. Лежать на месте - значило понести большие потери. Двигаться вперед? Но губительный огонь немецкого пулемета не дает даже поднять головы.
И в этот критический момент у командира взвода сержанта Денисова созревает смелое решение. Оставив за себя заместителя, бесстрашный комсомолец ползет к вражьему дзоту, поднимается во весь рост и бросается вперед, навстречу смерти и бессмертию. Всей тяжестью своего молодого тела сержант Денисов припадает на извергающий струи пуль пулемет, ценой своей жизни заставив его замолчать. Воодушевленные подвигом командира, бойцы стремительно бросаются вперед на врага. Русское «ура» разносится на улицах еще одного отбитого у немцев населенного пункта.
Весть о благородном порыве сержанта Денисова, повторившего легендарный подвиг Александра Матросова, быстро разнеслась по всему соединению. Пусть же узнает о ней и вся молодежь нашей страны! Григорий Денисов - родом из деревни Компишки Режицкого уезда Латвийской ССР. Он был партизаном, а с приходом на его родную землю освободительницы - Красной Армии вступил в ее ряды. И он, мужественный и благородный, отдал самое дорогое - жизнь, чтобы приблизить долгожданный час нашей победы над заклятым врагом. //Капитан Панфилов. Действующая армия.
________________________________
Б.Полевой: Встреча на Одере ("Правда", СССР)
Я.Макаренко: Из немецкой неволи* ("Правда", СССР)
И.Эренбург: Созрела и наступает ("Красная звезда", СССР)
Е.Долматовский: Родина пришла за ними! ("Комсомольская правда", СССР)
К.Непомнящий: Солнце взошло! || «Комсомольская правда» №40, 17 февраля 1945 года
Газета «Комсомольская правда» №48 (6068), 27 февраля 1945 года