Сергей Васильев. Стихи о войне
« Красная звезда», СССР.
« Известия», СССР.
« Правда», СССР.
« Time», США.
« The Times», Великобритания.
« The New York Times», США.
* * *
Парад доблести
...Расправил ветер шелковые складки
На каждом знамени. Фанфары высоки!
И вот пошли по каменной брусчатке,
Пошли победоносные полки.
Храбрейшие. Орлы. Краса отчизны.
Герои-пехотинцы. Моряки.
Умелые гвардейцы-офицеры,
Бывалые солдаты-смельчаки.
Подтянуты. Сияющи. Плечисты.
Испытаны. Проверены. Ловки.
Танкисты и артиллеристы.
Разведчики. Наводчики. Стрелки.
За взводом взвод. За ротой следом рота.
Полк за полком. К ноге нога.
Привет тебе, советская пехота,
Владелица граненого штыка!
Восторженные, пьяные от счастья
Суворовцы по площади идут.
Слепяще-белой, черной, карей масти
Лихие кони всадников несут.
А вот идет владычица простора, -
Идут, гремят, уже вблизи видны,
Надежда наша, ярость и опора -
Стальные пушки, гневный бог войны.
Им все подвластно: небо голубое
И вражьих стен бетонная кора.
Поклон вам, громовержцы, громобои,
Нещадного прорыва мастера!
А вот, мгновенно снявшись со стоянки,
По площади в стремительном строю
Идут, как горы, великаны-танки,
Десятки раз бывавшие в бою.
Они сегодня свежей краской блещут,
Но их броня вчера опалена.
И это им трибуны рукоплещут,
И это их приветствует страна.
Да, наш народ под бурей не согнется!
Как вешний стебель, шаг его упруг.
Да, у таких могучих знаменосцев
Не вырвет буря знамени из рук.
Сергей Васильев.
«Известия», 10 ноября 1945 года
* * *
Святая дата
Опять трубят октябрьские ветра
над крышами, в ущельях, в поймах, в чащах.
Опять, опять надвинулась пора
опавших листьев и знамен парящих.
Великий праздник гордости людской,
студеный день в пылающей одежде!
Как хорошо, что ты опять такой,
каким тебя запомнили мы прежде.
Открыт на мир твой просветленный взор,
вся в блестках звезд твоя святая дата.
В твой мерный шаг влилась с недавних пор
походка победителя-солдата.
Четыре года сумрачных под ряд
тебя мы неизменно отмечали,
но всякий раз твой праздничный наряд
был затемнен завесою печали.
Свист вражьих бомб и вражьих пушек бас
гасил тебя чудовищным раскатом,
но свет твой в сорок первом не погас,
он стал еще лучистей в сорок пятом.
Высокая, правдивая заря
стояла неотступно перед нами.
Мы в битву шли как дети Октября -
нас вдохновляло Ленинское Знамя.
То самое, которое в ряду
земных наград - есть высшая награда,
которое в семнадцатом году
вело на штурм гвардейцев Петрограда.
Да, мы видали страшный лик войны,
перенесли всю тяжесть испытаний,
но мы, Октябрь, как верности сыны
не отдали твоих завоеваний!
Да, мы прошли сквозь дебри темноты,
мы горький дым вдыхали ежечасно,
но чистый воздух нашей правоты
помог дышать нам ровно и согласно.
Овеянное духом боевым,
нас вдохновляло имя Ильичево
и окрыляло, спаянное с ним,
решительное, Сталинское слово.
Сергей Васильев.
«Известия», 4 ноября 1945 года
* * *
Наша горит звезда
Июнь. Сорок первый год.
Двадцать второе число.
Поле, леса, восход
дымом заволокло…
...Друг, обернись назад, -
видишь печальный след:
нету страшнее дат,
дня того горше нет,
Сколько с тех самых пор
крови лилось и слез,
сколько захватчик-вор
горестей нам принес.
Сколько увечий, мук,
в сердце, в душе рубцов,
горестных дней, разлук,
душных, печальных снов.
Сколько ночных тревог,
сколько слепящих вьюг,
сколько прошли дорог
мы с тобой, брат и друг.
Сколько трудились мы,
не покладая рук,
чтоб над безбрежьем тьмы
солнечный вспыхнул круг,
чтобы грядущий день
днем нашей славы стал,
чтоб расцвела сирень
там, где огонь бушевал.
Вот он, июньский свет!
Праздник родной земли,
Трудным путем побед
мы до него дошли.
Вот он, полёт знамён,
алого шёлка плеск,
шаг фронтовых колонн,
вскинутых сабель блеск.
Это идут полки -
лётчики и стрелки -
русской отваги цвет.
Маршалы боевые
и генералы лихие,
богатыри-рядовые -
слава им и привет!
Слава народу-бойцу,
воителю и творцу,
слава содружеству золотому -
слава веселому плугу стальному,
молоту и резцу.
Слава мужеству жен,
труженицам станков,
низкий земной поклон
мужеству стариков.
Гордо и величаво
наша горит звезда.
Первому Маршалу слава!
Вечная. Навсегда.
Сергей Васильев.
«Правда», 26 июня 1945 года
* * *
Трехсотый
Ещё один победный гром
летит к подоблачным высотам.
Подписан сталинским пером
приказ за номером трехсотым.
Цветной, весёлый дождь сечёт
холодный сумрак над Москвою.
Трёхсотый нашей мести счёт,
врагом оплаченный с лихвою!
Вокруг зима, но нет зимы, -
Москва в цвету, как терем в сказке.
Вечерний час, но нету тьмы, -
живые утренние краски.
Сияньем звёзд и орденов,
под'яв знамёна боевые,
своих воинственных сынов
венчает щедрая Россия.
Трёхсотый Маршала приказ.
Он набран буквами стальными.
И под приказом, как алмаз,
стоит сверкающее имя.
В нём - нашей правды торжество.
В нём - наше грозное согласье.
Да, мой товарищ, это счастье -
быть современником его!
Сергей Васильев.
«Известия», 13 марта 1945 года
* * *
СНАРЯД
Пускай о разном говорят.
А мы расскажем про снаряд.
За ним, за огненным гостинцем,
за ним, невидимым, за ним
идут герои-пехотинцы
сквозь бесконечный гром и дым.
За ним по взрытым пашням, через
канавы, мхи и большаки,
На вражью грудь штыком нацелясь,
идут советские стрелки.
Его солдат благословляет,
когда в атаке лобовой
солдата вдруг он обгоняет,
визжа над самой головой.
Пред ним на оголенном шляхе,
огромным лбом уткнувшись в грязь,
немецкий танк ложится в страхе,
хрипя, и корчась, и дымясь.
Он, тучи в небе раздвигая,
на потрясенной высоте
чужую птицу настигает
с фашистским знаком на хвосте.
Он помогает продвиженью
того, кто в битве сердцем смел,
он первым вестником вторженья
на землю прусскую влетел.
Его прямое попаданье
в кромешной тьме, в осенней мгле
разносит вражеские зданья
на трижды про́клятой земле.
Он рвет врага за облаками,
и на земле корчует. Он
сработан нашими руками
и нашей местью начинен.
Любовь и по́честь и награду
тому мы нынче отдадим,
кто выбирает путь снаряду,
кто управлять умеет им.
Друзья, короче говоря,
прославим нынче пушкаря.
С.Васильев.
«Красная звезда», 19 ноября 1944 года
* * *
Минск свободен!
Я помню, как Янка Купала
Однажды с волненьем сказал:
«Моя Беларусь не пропала,
Фашист в Беларуси пропал.
Еще наши пушки и танки
Пойдут через Минск на Берлин!»
Сбылося пророчество Янки.
Поднялся народ-исполин.
Расправил широкие плечи,
Занес тяжеленный топор
И полем немыслимой сечи
Прорвался на минский простор.
За кровь белорусской столицы,
За смерть стариков и детей
Заплатят германцы сторицей
Поганою кровью своей.
Сергей Васильев.
«Известия», 4 июля 1944 года*
* * *
Крымский партизан
Сразу видно: парень молод.
но уже седой висок.
Красной ленты шелк приколот
на картуз наискосок.
Дом румынской сигуранцы,
в марте выжженный дотла,
два повешенных германца, -
это все его дела.
Возле моста, под откосом
в землю врезан эшелон,
на камнях - одни колеса...
Это тоже сделал он.
Как-то в непогодь, в апреле,
вместе с бурей снеговой
две гранаты залетели
в штаб немецкий полевой.
И от штаба среди ночи
не осталось ничего.
Это тоже, между прочим,
дело было рук его,
И в лесу его ловили,
и в приказах вслух кляли,
и собаками травили,
а настигнуть не смогли.
Одержимый и бывалый,
Наводя на немцев страх,
он не много и не мало -
триста дней провел в горах.
«Да, товарищ, было дело! -
Говорит он не спеша,
- Бил, пока душа хотела,
не смотрите, что левша!».
Взгляд - спокойный, голос кроткий,
Он бросает мне: «Привет!»
И хозяйскою походкой
подается в Горсовет.
Сергей Васильев.
«Литература и искусство», 20 мая 1944 года*
* * *
Живи, Одесса!
Веками будет в песнях славиться
Победный гром апрельских дней.
Одесса, южная красавица,
Разорван круг твоих цепей!
Нет, не покорною рабынею
Попала ты в полон к врагу.
Стояла ты всегда твердынею
На черноморском берегу.
Живи, Одесса, славы крестница!
Лети, фашист, вниз головой!
Спускать врагов с высокой лестницы
Героям нашим не впервой.
Веками будет в песнях славиться
Победный гром апрельских дней.
Одесса, южная красавица,
Разорван круг твоих цепей!
Сергей Васильев.
«Известия», 11 апреля 1944 года
* * *
Улица Ленина
Вломились четыре немецких полка
в украинский город советский,
И улицу Ленина, центр городка,
на хмурых людей посмотрев свысока,
Назвать приказали Немецкой.
- Так будет, - немецкий полковник сказал, -
при нашем германском режиме.
Нас фюрер в Россию за тем и послал,
чтоб новый порядок отныне здесь стал,
как в Праге, как в Вене, как в Риме.
Весь вечер пришлось подлецу малевать.
Но утром случилось такое:
проснулись фашисты - не могут понять:
«УЛИЦА ЛЕНИНА» было опять
начертано твердой рукою.
От злобы завыл комендант-оккупант.
На все нажимает педали.
Приказ за приказом - ловить партизан!
На улице Ленина пять горожан
без всяких улик расстреляли.
И снова в железной бадье развели
олифою белые краски,
и снова с кистями мерзавцы прошли.
И целую ночь напролёт патрули
ходили во тьме для острастки.
И вновь, как и прежде, рассвет наступал.
И сызнова суриком красным
«УЛИЦА ЛЕНИНА» кто-то писал,
как будто из камня огонь высекал,
размашистым почерком властным.
И так повторялася изо дня в день
история эта сначала.
Не знали фашисты иных перемен:
стирали бессмертную надпись со стен,
а надпись опять возникала.
Ни пытки, ни пули, ни ужас петли,
ни ярость угроз повсеместных
бесчинством своим устрашить не могли
испытанных ленинцев русской земли,
отважных людей неизвестных.
Не могут фашисты виновных найти!
Не могут ходить без оглядки.
Разгневанный Ленин встает на пути.
И вот начинает от страха трясти
коричневых псов лихорадка.
Тогда палачи, чтоб поправить дела,
чтоб больше во сне не бояться,
всю улицу Ленина выжгли до тла,
чтоб больше уже по ночам не могла
крамольная надпись являться.
Сожгли подлецы и пришли посмотреть.
Сгорели заборы и зданья.
Но только ничем невозможно стереть,
не может на улице гордой сгореть
её грозовое названье.
На стенах, облизанных жадным огнем,
на дымной, щербатой панели,
рождённые свежим, сухим кирпичом,
на каждой железке, над каждым углом
недавние надписи рдели.
«УЛИЦА ЛЕНИНА!» - рушась от мук
чёрные стены кричали.
И снова окатывал немцев испуг,
и снова враги озирались вокруг,
и снова от страха молчали.
А залпы с Востока росли и росли,
громами шумя грозовыми.
...Советские воины в город вошли,
и встретило воинов русской земли
вождя негасимое имя.
Сергей Васильев.
«Известия», 21 января 1944 года*
* * *
Мы встретимся снова
Когда я узнал эту страшную новость -
я думал, что сердце во мне раскололось.
Мне тяжко подумать: ты стала отныне
фашистскою пленницей, вещью, рабыней!
Два серо-зеленых, угрюмых солдата
наставили два вороных автомата
и вместе с другими по хмурому полю
погнали тебя сквозь ненастье в неволю.
Далеко-далеко от отчего края
проходит дорога моя фронтовая,
и горький твой путь мне отсюда неведом,
а то-б за тобой я отправился следом.
Я хитрый разведчик. Даю тебе слово -
я снял бы бесшумно в ночи часового,
сквозь сумрак, сквозь смерч автоматного грома
тебя на руках я донес бы до дома.
...Разносятся залпы раскатно и редко.
Сегодня я вновь отправляюсь в разведку.
И вот я гляжу в тишине и печали
на милую карточку в светлом овале.
Гляжу с нетерпением, жадно, как в детстве,
гляжу - и никак не могу наглядеться!
Я помню любви нашей краткой начало,
я помню, как робко меня ты встречала,
и взгляд, и походку, и голос твой помню,
и сладко от этого и не легко мне.
Мы мало любили, но крепко любили
и верили в счастье и счастливы были,
и не было в мыслях меж нами такого,
чего б не могли мы понять с полуслова.
Я помню тебя загорелой, проворной,
упрямой такой и такой непокорной.
Я помню и верю, что нет перемены
в горячей душе, не терпящей измены.
А раз это так, то скажи мне на милость:
неужто ты черной судьбе покорилась?
Неужто во Франкфурте, где-то на Майне,
ты ходишь холопкой и думаешь втайне
о русской гармоньи, о белых березах,
о майской прохладе садов приднепровских?
Неужто какой-нибудь фрау дебелой
стираешь белье ты рукой огрубелой
и розовый немец, пивник и обжора,
не сводит с тебя помутневшего взора?
Нет! Верю, как воин, упорно, сурово -
с тобой не могло приключиться такого!
Я помню тебя загорелой, проворной,
упрямой такой и такой непокорной.
Я верю, я верю тебе: непременно
ты в первый же день убежала из плена
по топким низинам, по дальним полянам
ты поздней порой приползла к партизанам...
...Немало отважных есть женщин на свете...
Читал я недавно в районной газете,
что в наших местах, у деревни Купавы,
убит был начальник немецкой управы.
В газете писалось: «Удар был коротким,
он был нанесен молодой патриоткой,
гранаты как раз в лимузин угодили».
Любовь моя! Счастье! Уж это не ты ли?
Еще я слыхал: у Днепровского плеса
какая-то девушка вышла из леса
в то самое время, когда по дороге
предателя-старосты топали ноги.
- Почтенье начальству! - сказала дивчина, -
начнем-ка сегодня с тебя для почина!
В упор застрелила и скрылася быстро.
Любовь моя! Счастье! Не твой ли то выстрел?
...Далеко-далеко от отчего края
проходит дорога моя фронтовая,
не знаю, какой ты крадешься тропою,
но сердце мое - неразлучно с тобою.
Пусть будет с тобою уступчивей стужа,
пусть ветер с тобой по-военному дружит,
пусть каждый продрогший пригорок и кустик
тебя загородит, укроет, пропустит.
Пусть ветка-колючка тебя не заденет,
пусть зоркость, пусть смелость тебе не изменят.
Пусть резвая белка под старой сосною
следы поутру заметет за тобою.
Пусть скрытая тьмою, окутана дымкой,
ты будешь в родимом краю невидимкой,
и мщенье твое на дороге прибрежной
пусть будет для немцев бедой неизбежной.
Любовь моя! Счастье! Подружка родная!
Мы встретимся снова. Я верю, я знаю.
Я верю, я знаю - мы встретимся снова
и снова друг друга поймем с полуслова.
Сергей Васильев.
«Красная звезда», 29 сентября 1943 года
* * *
Поле русской славы
Медленно и бережно ступая,
мы идем под небом голубым,
в полевых ромашках утопая,
вежливо дорогу уступая
синим колокольчикам степным.
Любо здесь увидеть стаи птичьи
и не видеть дым пороховой.
Вот оно во всем своем величьи
поле нашей славы боевой.
Вот оно простерлось перед нами.
Встань к нему, родимому, лицом,
полюбуйся пышными цветами,
политыми кровью и свинцом.
Всё, что было выжжено и смято,
за́ново оделось в зеленя.
Но хранит земля
торжественно и свято
страшный стон железа и огня.
Кажется -
пригнись к земле холодной,
чутким ухом ближе припади, -
и услышишь звук трубы походной
у пригорка тихого в груди.
Это здесь под хмурым небом бранным
шел туляк на смертный бой с врагом,
пробивая путь себе трехгранным,
кованым, карающим штыком.
Это здесь в немыслимом разгоне
на роскошных седлах расписных
в бой несли каурой масти кони
забубенных всадников донских.
Это здесь на голубом просторе,
на виду у меркнущей зари
разливали огненное море
яростные наши пушкари.
Это здесь, на этом самом месте,
не ходивший к страху на поклон,
испытав всю жгучесть нашей мести,
содрогнулся сам Наполеон.
Поле брани! Поле русской славы!
Это здесь черней горелых пней
полегли немецкие оравы
под огнем советских батарей.
Это их расколотые танки
обломали здесь свои рога,
это их поганые останки
замели крещенские снега.
Русский воин!
Разве ты в неволе
можешь быть, пока ты сердцем жив!
Разве ты минуешь это поле,
гордой головы не обнажив!
Разве вдохновенно и сурово
слово клятвы вслух не повторишь!
Разве боевое это слово
в славные дела не воплотишь!
Где б ты ни был, честный русский воин, -
помни, что с тобой идет молва.
Будь всегда носить в крови достоин
гневный жар великого родства.
Бейся в схватках, равных и неравных,
до конца. Плати врагу сполна.
Помни, что ты правнук и праправнук
доблестных солдат Бородина.
Сергей Васильев.
«Правда», 7 сентября 1942 года
* * *
Бронебойщик
Шел жаркий бой. Враг, пятясь и зверея,
старался свой рубеж оборонить.
По ходу боя наша батарея
должна была позицию сменить.
Уже орудья тронулись с полянки,
минуя лес.
Но в этот самый миг
с безумным ревом
десять вражьих танков
пошли на батарею напрямик.
Фашисты, неожиданно нагрянув,
грозили неминуемой бедой.
Но дело спас, как истинный герой,
лихой боец, артиллерист Ислямов.
- Скорее! -
пронеслось в его сознаньи.
Он лег с противотанковым ружьем
и по чудовищам
на близком расстояньи
ударил вдруг убийственным огнем.
И оказалось мужество героя
грозней машин тяжелых и стальных:
три вражьих танка выбыли из строя,
в смятение повергнув остальных.
А в это время наша батарея,
сменив позицию, уже наверняка,
разбила впрах, снарядов не жалея,
еще шесть танков наглого врага.
Увечные, с проломленными лбами,
горбатые, ненужные, в золе,
легли они с пробитыми боками
на ими же истоптанной земле.
Артиллерист!
Земли свободной воин!
В боях с врагом за наше торжество
будь, как Ислямов, грозен и спокоен,
будь до конца похожим на него.
Сергей Васильев.
«Правда», 2 августа 1942 года*
* * *
Гвардеец Федор Роянов
Смельчаки, они такие все:
скажет слово и молчит краснея.
Как раскрыть его во всей его красе?
Как сказать о нем правдивей и яснее?
Рост гвардейца. Ясный, добрый взгляд.
Просто улыбается и шутит.
Про таких обычно говорят:
«Он воды напрасно не замутит».
А ему-то и пришлось как раз
замутить водицу вражьей кровью.
Возле Западной Двины, в верховьи,
пусть начнется про него рассказ.
Голос ветра, вольный шум стремнин
пусть помогут мне сказать о нем вернее.
Было дело! Восемь сотен мин
немец выпустил по батарее.
Враг решил: «Теперь пора итти,
больше подготавливать не надо».
Но неодолимая преграда
поднялась у немцев на пути.
Всё вокруг оглохло и ослепло.
Это, землю русскую храня,
из золы,
из небыли,
из пепла
встала ярость нашего огня.
Это был Роянов. В полный рост
он поднялся статный и могучий,
будто росчерк молнии над тучей,
сказочно величествен и прост.
Он отлично понял по стрельбе;
немцы ломятся, идут колонной.
- Трубка пять! - кричит он сам себе.
И трепещет воздух потрясенный.
Немцы падают; но выбитых опять
заменяют новые оравы.
А Роянов снова: - Трубка пять! -
и крушит картечь налево и направо.
Ой, хватили немцы через край,
напоролась наглая пехота -
сотни три без малого, считай,
захлестнула смертная икота.
Глянул Федор в маленький прицел,
озорно присвистнул, отряхнулся,
оглядел себя, ощупал: цел!
И почти по-детски улыбнулся.
Обошлась прибрежная трава
дорого на этот раз фашистам!
С той поры пошла гулять молва
о бедовом воине плечистом.
Я не знаю, где теперь стоят,
на каком пригорке у опушки,
на каком участке говорят
грозные рояновские пушки.
Может статься - у Днепра-реки,
может - в перелеске возле Гжатска.
Только знаю: не пройдут враги
там, где будут храбрые сражаться!
Если диктор скажет в микрофон
о геройстве, - так и знай, прохожий:
новый подвиг совершил, наверно, он
или кто-то на него похожий.
Сергей Васильев.
«Правда», 28 июня 1942 года*
* * *
ОТВЕТ ВРАГУ
Мы врагу на подлость отвечаем
ревом наших ядер разрывных,
свистом пуль,
гремучим, грозным граем
легких
истребителей стальных!
Зоркостью и хваткой ястребиной,
гневом,
низвергающим грома,
волею своей неистребимой,
силой рук
и ясностью ума.
Мы врагу на подлость отвечаем
выправкою,
выплавкой,
литьем,
сталинским высоким урожаем,
боевым стахановским трудом!
Не спасет врага высокая ограда,
проходимцев строй перед дворцом.
Ждет врага
достойная награда -
мы его,
стервятника и гада,
вытравим железом и свинцом.
Не бывать врагу в благополучьи.
Кровь его смердит
и плоть мертва.
Облетят его значки паучьи,
как с гнилого дерева листва!
Сергей Васильев.
«Литература и искусство», 28 марта 1942 года
* * *
СТАЛИН - НАШЕ ЗНАМЯ
За Сталина! - в бою мы восклицаем.
За Родину! - нам слышится тотчас.
Мы два понятия в одно соединяем,
И этот клич на подвиг движет нас.
Мы любим Сталина от мала до велика,
Любовь к нему народ несет везде.
Любовь к нему ясна и многолика,
Она в легендах, песнях и труде.
Любовь к нему у всех у нас - едина,
Мы с ним навек сроднились и сжились.
В нем доблесть воина и гордость гражданина
C необычайной стройностью слились.
Мы верим Сталину, наставнику и другу.
Мы слово Сталина в душе своей храним.
И мы клянемся: сквозь огонь и вьюгу
Всегда и всюду следовать за ним.
Сергей Васильев. Западный фронт.
«Красный флот», 10 марта 1942 года
* * *
НАТАША
Мы вошли в деревню с боем на рассвете.
Надрывался ветер. Обжигал мороз.
Нас встречали с плачем женщины и дети,
белые от снега, желтые от слез.
Первая навстречу бросилась Наташа.
Худенькая девочка. Продранный рукав.
- Я ждала!
Я знала!
Вот листовка ваша! -
лепетала девочка, вдруг ко мне припав.
И рукой озябшей, крохотной и ловкой,
отогнула девочка шубки отворот
и дала мне в руки темную листовку,
ту, что мы бросали здесь под Новый год.
Я вошел с ней в избу - холодно и пусто,
только ветер воет в дымовой трубе.
Ни краюшки хлеба, ни листка капусты
не оставил немец в маленькой избе.
Я узнал, что немцы увели с собою
на глазах у девочки плачущую мать,
что с тех пор Наташу круглой сиротою
хмурые соседи стали называть.
А еще Наташа радостно и робко
сообщила, голову опустив слегка,
что похож лицом я на родного брата,
на ее любимого брата Василька.
Вася-василечек, что с тобою сталось
за Днепром,
за Доном
или у Двины!
Только помнит девочка, что она рассталась
с добровольцем-братом в первый день войны.
Я сидел с Наташей тихий и смущенный,
я утер ей слезы лаской и платком,
я ей хлеб намазал пожирней сгущенным,
ледяным, пайковым, сладким молоком.
Долго мы молчали, слова избегая,
облитые светом жидкого огня, а потом сказал я:
- Вот что, дорогая,
с этих пор братишкой ты зови меня!
Сергей Васильев. Западный фронт.
«Правда», 16 февраля 1942 года
* * *
ПО ВОЛЧЬИМ СЛЕДАМ
Еще вчера они кружили здесь,
На этих стежках, ветренных и узких.
Дремучий лес! Он вытянулся весь,
приветствуя своих хозяев русских.
Мы здесь их с треском клали наповал,
штыком мели
от нашего Можая.
Их здесь
мороз крещенский прижимал,
Немилосердно мстя и сокрушая.
Их след здесь проклят у любой версты,
Они противны здесь самой природе.
Стоят кресты.
Но разве то кресты!
То - пугала на нашем огороде,
Они здесь завывали набегу,
по-волчьи грызлись
на своем наречьи.
Вон труп окоченевший на снегу,
но есть ли в нем приметы человечьи?
Можайск уже далеко позади.
Мы победить недаром клятву дали.
Попробуй-ка теперь нас осади,
Когда мы буре родственники стали.
Я, если надо, жизнь свою отдам,
лишь принимать бы в битвах мне участье,
итти вперед
по волчьим их следам,
охотничье испытывая счастье!
Сергей Васильев. Западный фронт.
«Литература и искусство», 3 февраля 1942 года
* * *
ЗАЩИТНИК МОСКВЫ
Оно приходит неожиданно - несчастье.
В разгаре боя вдруг оборвалась,
Оставив штаб отрезанным от части,
С большим трудом налаженная связь.
Порвался провод и умолк запутан!
А немцы - рядом.
Немцы жмут как раз.
- «Восстановить, не медля ни минуты! -
Сержанту Новикову
отдан был приказ.
И он прошел окольною тропою,
Он понимал, что он не чародей,
Но в этот час он был властитель боя, -
В его руках
была судьба людей.
Он отыскал разрыв и по́днял провод.
Соединил отдельных два конца.
Колючая, певучая, как овод,
Шмыгнула пуля возле храбреца.
И началось.
Запело, засвистало.
Посыпал густо вражеский свинец,
«Не отступлюсь!
Во что бы то ни стало
Налажу связь!» -
в ответ решил храбрец.
А немцы шли, блестя стальными лбами
(Их гнал в атаку смертный перепой).
Тогда он стиснул два конца зубами
И принял бой,
неравный, дерзкий бой.
Его нашли, когда уже смеркалось.
В руках - винтовка, по́днятый прицел.
В зубах был провод.
Связь не прерывалась.
Вблизи валялась груда вражьих тел.
Он тихо умер.
Чуть назад отпрянув,
Прижавшись к ели и оледенев.
Но на лице его спокойном и упрямом
Не ужас был, а ненависть и гнев.
Сергей Васильев.
1-я Московская мото-стрелковая Гвардейская дивизия.
«Правда», 27 января 1942 года
* * *
1 января 1942 года
Бьет двенадцать на старых кремлевских часах.
Осыпается снег на священный гранит мавзолея.
И, как эхо, в густых подмосковных лесах
В напряженной ночи отвечает часам батарея.
Нет, не быть в кабале моей славной стране.
Мы грозней,
мы суровей,
мы старше,
мы опытней стали.
Как тяжелый клинок закаляется в жарком огне,
Так и мы закалились и приняли качество стали.
Бьет двенадцать. У Спасских сменился патруль.
Притаился зенитчик. Спокойно, товарищ! Мужайся!
Крепчает мороз, но легко повинуется руль.
Громобойные танки идут в направленьи Можайска.
Сергей Васильев.
«Правда», 1 января 1942 года
* * *
Верим!
Верим -
победа будет за нами.
Знаем -
Россию не покорить.
Красное,
гордое наше знамя
Черною свастикой не затмить.
Верим -
огромен порыв народа.
Знаем -
сердца зажжены борьбой.
Ощерились горы,
запенились воды,
Лавина народная
хлынула в бой.
Верим -
земля расцветет родная.
Знаем -
хлеба золотые взойдут.
От моря до моря,
от края до края
Свершится
над подлыми бандами суд!
Верим -
свободным не быть рабами.
Знаем -
нас имя вождя хранит.
Враги
разобьются железными лбами
О мести и ненависти гранит.
Сергей Васильев, И.Молчанов. Действующая армия. (Западное направление).
«Вечерняя Москва», 28 ноября 1941 года.
* * *
Москвич
Он кровно связан
с матерью Москвой.
Он предан ей, как сын,
до основанья.
Он не оставит
дивный город свой
в суровый час
большого испытанья.
Его не запугаешь никогда
ни бомбами,
ни вражеской брехнёю.
Столицу счастья.
мира и груда
он одевает грозною бронёю.
Он роет рвы на подступах к Москве,
возводит надолбы.
возносит баррикады
с единственною мыслью в голове:
не проползут!
Не просочатся, гады!
Он с острой киркой,
с топором,
с гремучим молотом,
с тяжелою лопатой,
с походной песней
с ломом и пером,
с винтовкой.
пулеметом и гранатой.
Пусть гром вокруг.
пусть пламень в небесах -
Москва моя.
Москве не быть в полоне!
★
Так говорит москвич,
стоящий на часах,
москвич-боец,
готовый к обороне.
Сергей Васильев.
«Известия», 12 ноября 1941 года.
* * *
Русская мать
(Рассказ Агриппины Куликовой)
Глаза воспалены. Красивые черты
избороздило, иссушило время.
Ей трудно говорить, То - приступ тошноты,
то - ломит грудь, то - больно ноет темя.
Превозмогая боль и кутаясь в платок,
она рассказывает глухо, но раздельно.
И горек тихих слов ее поток,
произносимых с гневом беспредельным.
- Сынки мои! Уж очень я стара.
Седьмой десяток лет я промахнула...
А в этот самый день с утра
я, как на грех, взяла да прихворнула.
Лежу, родимые, одна в избе.
Темнеет. За окном мокропогодит.
Лежу одна и чую по стрельбе,
что наши за околицу отходят.
Неужто, - думаю, - не выйду из села?
Зажгу избу и двинусь понемногу.
И поднялась.
Соломы принесла,
обувши валенки на босу ногу.
Легко ли рушить мирный свой очаг!
Стою, гляжу... В руках трясутся спички.
Перекрестилась трижды вгорячах
не то, что б так, а больше по привычке.
Одно беда - уж больно я стара!
Пока я за соломой-то ходила,
а немцы вот они. Бормочут у двора.
Ко мне валит чумная, вражья сила.
Забрали немцы все мои пожитки.
Половики, подушки, сухари -
все загребли, до капельки, до нитки.
На этом бы и кончить, мне рассказ,
казалось бы, уж сказано немало,
да упредить должна я сразу вас,
что это не конец, а лишь начало.
Я вышла.
Постояла за крыльцом.
И слышу вновь поганый вой немецкий.
Гляжу -
стоят разбойники кольцом,
а по середке -
наш боец советский.
И тут же рядом, у плетней витых -
три наших деревенских человека.
Две бабки древних, хилых и слепых,
да мой сосед, Иван Лыньков, калека.
Тот самый гад, что бил меня в дому,
сидит, как на престоле, под скворешней.
- Чей, - спрашивает, - сын? Кто родственник ему?
А что сказать, когда боец не здешний.
Быть может, тульский он, а может, из Ельца -
не все ль равно - одна любовь и вера.
Вдруг вырвался, сердешный, из кольца,
да как наотмашь хватит офицера!
Качнулся гад и сковырнупся с ног,
и угодил шальной башкой о бревна.
Я не сдержалась.
- Мой, - кричу, - сынок!
Мой золотой, единственный и кровный!
Схватили тут меня и под гору силком...
И паренька, что я назвала сыном.
И завалили нас обоих ивняком,
и облили обоих керосином.
Ну, - думаю, - приходит наш конец!
Да тут, вишь, самый бой-то и начался...
Я вот жива, а раненый боец,
слыхала я, не выдержал - скончался.
Умолкла Агриппина. Поздний час.
На миг нам кажется, что мы внезапно глухи.
Озноб и гнев охватывает нас,
услышавших рассказ седой старухи.
Мы в восхищеньи рядом с ней стоим.
Мы за тебя, родная, отомстим!
Мы все сынки твои.
Ты правильно сказала.
Сергей Васильев.
«Известия», 2 октября 1941 года.
* * *
Презрение к смерти
Враг озверел.
Отвергнув и закон и честь,
он ломится в закрытые ворота.
Презренье к смерти,
ненависть и месть
становятся оружьем патриота.
На нас бросают
бомбы-самопалы,
но эти бомбы
в медленной ночи,
как ёлочные свечи,
чем попало
невозмутимо гасят москвичи.
На мир труда
по-воровски напав,
летят на нас
коричневые черти.
Но мы тараним их
и, смертью смерть поправ,
заслуживаем
славу и бессмертье.
Идут на фронт
бессчетные бойцы,
богатые отвагой
и проворством.
И если надо, -
сменят их отцы
и будут биться
с яростным упорством.
Бесстрашье -
лозунг наш,
единство -
наш девиз.
Мы все
выходим в бой одновременно.
Пусть гром вокруг.
Пусть едкий дым навис.
Но солнце
будет с нами в дружбе
непременно.
В пришедшем с фронта
маленьком конверте,
в цеху,
в колонне вышедших в поход
стремленье к жизни
и презренье к смерти
с несокрушимой ясностью живет.
Сергей Васильев.
«Известия», 20 сентября 1941 года.
* * *
Фашист
Он стоит передо мною,
как обиженный святой,
держит руки за спиною
почерневший и худой.
Дескать, вы меня не троньте,
уверяю, дескать, вас:
очутился я на фронте
против воли в этот раз.
Языком он вертит туго,
не видать на нем лица.
Словно вылинял с испуга -
не гиена, а овца.
Только я ему не верю!
На минуту на одну
разве можно верить зверю,
если даже зверь в плену.
Сбитый с неба под Москвою,
растерявший весь свой пыл,
через 20 дней с лихвою
он у фронта пойман был.
Он себя измаял влежку,
весь оброс и похудел,
он сырую жрал картошку,
но сдаваться не хотел.
Рылся с жадностью в навозе,
синих жаб ловил в траве,
чтобы вновь на бомбовозе
ночью вылететь к Москве.
Ясно! Негде ставить пробы,
гад законченный вполне.
И глухое чувство злобы
подымается во мне.
Я гляжу на эту морду,
долго, пристально гляжу
и решительно и твердо
про себя произношу:
- Из хозяйских рук поганых
получил ты не спроста
два железных, филигранных,
окантованных креста.
Ты за третьим, черный ворог,
к нам летел из дальних мест...
Ты его получишь скоро
этот самый третий крест!
Сергей Васильев. Действующая армия.
«Литературная газета», 17 сентября 1941 года.
***
МЫ ВМЕСТЕ С ТОБОЙ, ЛЕНИНГРАД!
Над городом Ленина
Тучи нависли.
Ему угрожает
Коричневый гад.
Но все наши думы
И все наши мысли
C тобою сегодня,
Родной Ленинград.
Держись, ленинградцы!
Минуют все беды.
Уж драться, так драться -
До полной победы!
Мы верим в победу!
Победа за нами.
Окупятся общие
Наши труды.
Шумит на ветру
Наше гордое знамя
И ширится свет
Пятикрылой звезды.
Держись, ленинградцы!
Минуют все беды.
Уж драться, так драться -
До полной победы.
Над городом Ленина
Дни грозовые,
Но родина знает,
Но верит Москва,
Что бить ленинградцам
Врагов не впервые,
Что близится
Солнечный день торжества.
Держись, ленинградцы!
Минуют все беды.
Уж драться, так драться -
До полной победы!
Сергей Васильев.
«Вечерняя Москва», 2 сентября 1941 года*
* * *
Библиография:
# С.Васильев. Война: фронтовые стихи. Москва, Правда, 1942
# С.Васильев. Гневные строки: фронтовые стихи. Москва, Советский писатель, 1942
# С.Васильев. Москва за нами: поэма. Москва, Гослитиздат, 1942
______________________________________________________
Василий Лебедев-Кумач. Стихи о войне (Спецархив)
Константин Симонов. Стихи о войне (Спецархив)
Семен Кирсанов. Стихи о войне (Спецархив)
Илья Эренбург. Стихи о войне (Спецархив)
Иосиф Уткин. Стихи о войне (Спецархив)
Демьян Бедный. Стихи о войне (Спецархив)
Самуил Маршак. Стихи о войне (Спецархив)
Николай Тихонов. Стихи о войне (Спецархив)
Михаил Исаковский. Стихи о войне (Спецархив)
Александр Прокофьев. Стихи о войне (Спецархив)
Александр Твардовский. Стихи о войне (Спецархив)