Переписка премьеров. Ч1
Переписка опубликована в в журнале «Русская мысль» № 3, 1915
Кроме того, первое представленное письмо, приведено в сборнике Союз русского народа. По материалам Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства 1917 г. М. - Л., 1929. Из него я его и распознавал, чтоб не заниматься еще переводом к новой орфографии.
ПИСЬМО ГР. С. Ю. ВИТТЕ ПРЕДСЕДАТЕЛЮ СОВЕТА МИНИСТРОВ П. А. СТОЛЫПИНУ, ОТ 3 МАЯ 1910 Г.
[На первом листе письма имеются сделанные карандашом пометки: «Получ. 3 мая». «Это письмо и все проекты ответа подлежат хранению отдельно от других бумаг. Исп. об. вице-директора Виссарионов. 21 ноября 1910 г.».]
Милостивый государь, Петр Аркадьевич.
Через несколько месяцев после того, как государю императору благоугодно было освободить меня от должности председателя совета министров, я уехал за границу и не спешил вернуться в Россию, но б октября 1906 г. мною получена была от известного вашему высокопревосходительству князя М. М. Андронникова телеграмма, в которой он убеждал меня не возвращаться, так как меня решено убить. Это предупреждение заставило меня поспешить приехать в Петербург.
Вечером 29-го и затем утром 30-го января 1907 г., в дымовых трубах моего дома, по Каменноостровскому проспекту, в котором я постоянно живу, обнаружены были две адские машины, начиненные сильно действующим взрывчатым веществом. Через несколько дней после этого я получил, одно за другим, два анонимных письма, в которых от меня требовали прислать по обозначенному адресу 5 000 рублей, указывая при этом, что хотя покушение на мою жизнь посредством адских машин не удалось, но, тем не менее, будет устроено новое. Оба письма были переданы мною подлежащим властям: первое - директору департамента полиции, второе-дежурившему у меня агенту охранного отделения. О том, что было сделано по этим письмам, мне неизвестно.
В последних числах мая месяца того же (1907) года член государственного совета И. П. Шипов, на основании сведений, случайно им полученных от бывшего директора департамента полиции, А. А. Лопухина, предупредил меня, что во время следования моего в ближайшее заседание государственного совета в мой автомобиль будет брошена бомба. Я не собирался ехать в это заседание, но, после полученного известия, поехал и, возвращаясь домой, часть пути прошел пешком. Никакого покушения на мою жизнь сделано не было. На другой день я прочел в газетах, что в окрестностях Петербурга найден убитый неизвестный молодой человек, около трупа которого оказались разрывные снаряды. Впоследствии, как изложено будет ниже, было установлено, что означенные снаряды изготовлены были в Москве и привезены в Петербург с целью совершить покушение на мою жизнь, что руководителем этого преступления был агент полиции.
Прошло почти три года. В нынешнем году, 2-го февраля, в третью годовщину покушения взорвать мой дом, судебный следователь по важнейшим делам округа с.-петербургского окружного суда объявил мне постановление, в коем, между прочим, изложено, что организатор и руководитель покушения на мою жизнь, Александр Казанцев, убит его же соучастником, Василием Федоровым, который скрылся за границу, и хотя местонахождение его в Париже обнаружено, но правительство Французской республики отказывается выдать его русским властям в виду политического характера совершенных им преступлений, что другой соучастник Казанцева, крестьянин Алексей Степанов, несмотря на принятые меры, остался неразысканным.
На основании подлежащих законов и в законом установленном порядке, я получал от судебного следователя копии протоколов и постановлений из следственного производства о покушении взорвать мой дом и о приготовлении бросить бомбы в мой экипаж. Ознакомившись с этими материалами, я пришел к нижеследующим выводам:
1) предварительное следствие, хотя оно недостаточно полно, дополнять уже несвоевременно, а в виду изложенного ниже, пожалуй, и бесцельно;
2) если правительство Французской республики могло бы изменить свой взгляд на возможность выдачи русским властям Василия Федорова для суда над ним, как над обыкновенным убийцей, а не преступником политическим, то русскому правительству не следует настаивать на такой выдаче, так как рассмотрение дела на суде обнаружило бы обстоятельства, выяснение которых для самого правительства более чем нежелательно;
3) по тем же соображениям не следует принимать мер к розыску скрывшегося обвиняемого Алексея Степанова, если его действительно трудно найти, тем более, что пребывание его на свободе мне лично в настоящее время, по-видимому, опасностью не угрожает.
При таких обстоятельствах, казалось бы, мне надлежало ограничиться распискою в получении постановления о прекращении следствия; но я не могу допустить, чтобы вашему высокопревосходительству и г. министру юстиции было известно в достаточной полноте всё то, что частью обнаружено, частью оставлено без внимания полицейскими, а затем и следственными властями, так как я убежден, что правительство, руководимое желанием блага России, не может не принять всех зависящих от него мер к искоренению тех порядков, при которых жизнь, имущество и честь каждого обывателя будут находиться в опасности, а преступники будут пользоваться безнаказанностью потому, что арест их и предание суду могут выяснить преступную деятельность организаций, не только терпимых, но и поощряемых органами правительственной власти, должностными лицами или явно недобросовестными, или же, в лучшем случае, неразборчивыми на средства при исполнении возлагаемых на них поручений.
Исключительно с указанной точки зрения, я обращаюсь к вашему высокопревосходительству с настоящим письмом, принимая на себя ответственность в том, что всё в нем изложенное основано на актах, составленных судебными властями. Буду весьма благодарен, если, на основании ст. I учреждения совета министров (св. зак. т. I, ч. II, продолж. 1906 г.), вам будет угодно ознакомить с этим письмом гг. членов совета министров.
Обстоятельства дела, по данным предварительного следствия, представляются в следующем виде:
1. Покушение произвести взрыв в моем доме, в С.-Петербурге, по Каменноостровскому проспекту.
29 января 1907 г., в 10 час. вечера, истопник обнаружил в глубине одной из печей моего дома посторонний предмет, оказавшийся, при ближайшем осмотре, адскою машиною.
Дано было знать полиции, прокурорскому надзору и судебному следователю. В ту же ночь и на следующий день властями допрашивались свидетели и производился осмотр дома. Тем не менее, не по инициативе этих властей, а лишь благодаря распорядительности дворника и трубочиста, около полудня 30 января, обнаружен был в дымоходе второй разрывной снаряд, по устройству и составу взрывчатого вещества (гремучий студень) одинаковый с адскою машиною, найденной накануне в печке. Затем, как сказано выше, мною получены и переданы полиции письма с угрозами повторить покушение. Письма эти ни судебным следователям, ни мне не удалось получить обратно, и только в начале этого года, т. е. почти через три года по совершении преступления, фотографический снимок одного из этих писем, попал в руки судебного следователя, которому затем удалось восстановить, что письмо это было написано рукою вышеуказанного агента полиции, Казанцева. Время шло; сперва усилия судебных властей, под влиянием инсинуаций крайней правой печати, были, по-видимому, направлены не столько к раскрытию преступления, сколько к желательному установлению симуляции, оного... В чем же заключались полицейские по делу розыски,- не знаю, но из дальнейшего изложения ваше высокопревосходительство изволите усмотреть, что, во время этих безрезультатных розысков, названные выше виновники покушения, Казанцев и Василий Федоров, успели съездить в Москву и убили там, 14 марта, журналиста Иоллоса. Затем, в том же месяце, тот же Казанцев вернулся в Петербург, где раскрыл террористический заговор и обнаружил склад бомб и оружия. Оказав, эту бесспорно важную услугу, Казанцев вторично выехал в Москву, получив там от и. д. чиновника особых поручений при московском генерал-губернаторе, графа А. А. Буксгевдена, денежное вознаграждение за раскрытие петербургского заговора и, после частых свиданий с тем же графом Букгсведеном, в конце мая месяца, но на этот раз уже не один, а с Василием Федоровым, опять приехал в Петербург и привез с собою бомбы с целью вновь попытаться убить меня.
На этот раз злоумышление Казанцева оказалось роковым для него самого. Федоров уже знал, что Казанцев является агентом-провокатором, и в то время, как Казанцев снаряжал бомбы, Федоров зарезал его. Теперь полиции предстояло уже не разыскивать Казанцева, а лишь установить тождество его личности с личностью убитого, якобы никому неизвестного, а затем обнаружить и задержать убийцу. В Москве сожительница Казанцева, Евдокия Иларионова, и граф Буксгевден стали беспокоиться продолжительным отсутствием Казанцева. Наводить справки по телеграфу или телефону - почему-то признано было графом неудобным, и на розыск Казанцева был командирован из Москвы агент по охране лиц высокопоставленных и, лидеров союза русского народа, Коробов. В Петербурге Коробову, без всякого со стороны полиции содействия, удается в первый же день разыскать не самого Казанцева, а его вещи; он этим довольствуется и увозит эти вещи в Москву, показывает их графу Буксгевдену и затем передает Иларионовой. В это время убийца Казанцева, Василий Федоров, всё еще находится в Петербурге и лишь 12 июня уезжает в Финляндию, а оттуда за границу. Через неделю после его отъезда личность убитого Казанцева установлена, вскоре выясняется бесспорно, кто его убил, установлено также, что убийцы скрылись.
Как ни мало правдоподобно всё изложенное, ваше высокопревосходительство легко можете убедиться из следствия в том, что всё было именно так, как я излагаю. Полицейские власти должны были разыскивать лицо, которое само занималось политическим розыском и состояло в сношениях с охранным отделением; его, разумеется, не находили и сообщали следователю, что виновные в покушении взорвать мой дом бесследно скрылись.
С своей стороны, судебный следователь, получив такие сообщения от полиции сыскной и охранной, направил дело к прекращению и в постановлении от 15 июля 1907 г. изложил, что он не находит нужным «остановиться на вопросе о мотивах» произвести взрыв в моем доме, так как, по его мнению, «предположения могли быть только гадательными».
Не считая себя лицом в следственной части компетентным, позволяю себе однако высказать, что мотив преступления нередко служит основанием для обнаружения личности преступника. С другой стороны, у властей, призванных для расследования дела, имелись прямые указания на такой мотив и на то, где именно, с достаточной вероятностью, надлежало искать преступника.
Допрошенный следователем тотчас по обнаружении покушения 30 января, свидетель, вашему высокопревосходительству известный, д. с. с. А. Н. Гурьев, заявил, что «в органах печати крайней правой партии систематически велась самая возмутительная агитация против личности графа Витте, почему и злоумышленников следует предположить из среды крайних правых партий».
Казалось бы, что заявление г. Гурьева заслуживало внимания и что надлежало просмотреть хотя бы некоторые «органы» указанной им печати с целью поискать в них мотив, по которому «крайним партиям» могло бы представляться желательным меня уничтожить или, по крайней мере, взрывом уничтожить мой дом и будто в нем находившиеся и, повидимому, некоторых лиц интересующие мои бумаги... Если высказанного д. с. с. Гурьевым предположения для производства розысков в указанном им направлении было недостаточно, то после 29 марта 1907 г., когда допрошен был свидетель, цеховой Александр Тхорь, казалось бы явилось прямое указание на совершенно определенную группу лиц, желавших так или иначе со мною покончить. Названный свидетель заявил следователю, что с августа 1906 г. по 1 января 1907 г. он состоял членом союза русского народа, но затем вышел из союза, так как «ему не нравилось, что в союзе по целым дням говорилось и обсуждалось о побоях и убийствах»... В ноябре, по словам свидетеля, в конторе союза происходил разговор о том, что я, граф Витте, виновник «всего движения», что меня следовало бы «пристрелить», причем один из союзников сказал, что пристрелил бы меня «с удовольствием», а другой на это ответил, что, «кого на это назначат, тот и пойдет».
В то время как в Петербурге производилось следствие о покушении взорвать мой дом, в Москве следственные и полицейские власти старались обнаружить виновных совершенного 14 марта 1907 г. убийства журналиста Иоллоса. Московский следователь остановился на мотиве этого преступления и занялся выяснением вопроса о возможной прикосновенности к делу лиц, принадлежащих к крайним правым политическим партиям. Уже через две недели после начала следствия, 28 марта, было доставлено к делу два анонимных письма, адресованных в редакцию «Русских ведомостей», сотрудником которых состоял убитый Иоллос. В этих письмах высказывались угрозы правых политических партий, вслед за Иоллосом, убить еще многих лиц, «Иоллос первым был по очереди», - сказано в одном из писем, и далее следует целый ряд имен приговоренных к смерти лиц, и в числе их назван и я, граф Витте, с добавлением такой фразы: «устроивший недавно симуляцию покушения на себя бомбами». Приведенная фраза является повторением того, что было напечатано за месяц перед тем, 8 и 10 февраля, в органе союза русского народа «Русском знамени», в мнимых корреспонденциях из Гельсингфорса, где передавалось содержание финляндских карикатур, изображающих меня подкладывающим адские машины в трубы моего дома.
О том, что будто бы происходило в это время в кабинете редактора «Русского знамени», доктора А. И. Дубровина, свидетель А. И. Пруссаков, допрошенный только в феврале месяце 1909 г., показал следующее: с 17 декабря 1905 г. по 10 июня 1907 г. он состоял кандидатом в члены главного совета союза русского народа и секретарем редакции газеты «Русское знамя». В декабре 1906 г. доктор Дубровин просил его достать подробный план моего, графа Витте, дома, причем заявил, что этого желает августейшая особа для изобличения меня, графа Витте, в двойственности и предательстве. Далее Дубровин объяснил свидетелю, что у меня, графа Витте, имеется компрометирующая переписка, которую необходимо получить, и что план дома нужен для того, чтобы возможно было ориентироваться при обыске и занять выходы и входы. Дубровин, по словам свидетеля, будто бы «не двузначно» говорил, что всё это делается с высочайшего соизволения и что августейшая особа (которую он не называл по имени) обращается с этим делом к главному совету союза русского народа, так как «не доверяет высшему правительству с премьер-министром во главе».
Далее Пруссаков показал, что, еще за два дня до покушения взорвать мой дом, он видел на столе Дубровина черновой набросок статьи о состоявшемся покушении, причем в статье указывалось, что это - дело рук революционеров. Через несколько дней, когда покушение было обнаружено, по указанному выше наброску Дубровин продиктовал свидетелю статью, которая и была напечатана в № 24 «Русского знамени» от 31 января 1907 г. В этой статье, приложенной к делу, указывается на то, что я, граф Витте, нахожусь не у дел, не могу влиять на ход событий, не могу быть «опасным», так как никогда «не верну потерянной власти», и далее спрашивается: «Чего же хотят кровожадные безумцы, вкладывающие адские машины в печь, - неужели убийства ради убийства, крови ради крови...».
Пруссаков утверждает далее, что, через день после покушения взорвать мой дом, он случайно оказался свидетелем того, как Дубровин вел разговор с двумя неизвестными лицами, которые упрекали его в алчности и неправильном расчете и угрожали всё «рассказать графу Витте». Дубровин, по словам Пруссакова, передавал этим неизвестным деньги и, когда они ушли и Дубровин заметил, что он, Пруссаков, мог видеть и слышать происходившее, Дубровин сначала перепугался, но затем, придя в себя, сказал, что это приходили «шантажисты от левых и графа Витте» и требовали 6 тыс. рублей, угрожая ложным доносом, что покушение взорвать мой дом было устроено союзом русского народа и им, Дубровиным, как председателем союза.
Мне приятно верить, что Пруссаков, как это объяснил впоследствии доктор Дубровин, всё налгал. Но уже одно ложное и дерзкое упоминание о высочайшем соизволении и августейшей особе, казалось бы, обязывало подлежащие власти попытаться выяснить, сплошной ли вымысел показания свидетелей Пруссакова и Тхоря, или же в этих рассказах имеется частица правды, достаточная для того, чтобы заняться особым и тщательным расследованием деятельности председателя союза русского народа и редактора «Русского знамени», независимо от того, платил ли он деньги действительным наемным убийцам-союзникам или откупался от шантажистов левых партий... Полагаю, что надлежало попытаться установить или полную невиновность доктора Дубровина или же виновность Пруссакова в лжесвидетельстве, а затем, с тем из них, кто окажется виновным, поступить по закону.
Следствия в Москве об убийстве Иоллоса и в Петербурге о покушении взорвать мой дом производились одновременно, и хотя, как изложено выше, в конце марта месяца у московской сыскной полиции, а затем и у следственных властей, оказались в руках анонимные письма, в которых имя убитого Иоллоса и мое, как приговоренного к смерти его же, Иоллоса, убийцами, поставлены были рядом, оба следствия велись независимо одно от другого. Связь между ними установилась значительно позже того, как 27 мая 1907 года, в окрестностях Петербурга, был убит полицейский агент Казанцев, главный виновник двукратного покушения" на мою жизнь.
2. Перехожу к изложению этого второго, направленного против меня, преступления.
Назначенное на 26-е мая заседание государственного совета было отменено вследствие полученных сведений, что готовится террористический акт. Затем заседание было назначено на 30-е мая, и за день или накануне я был предупрежден, что в мой автомобиль будет брошена бомба. Как вполне установлено следствием, предупреждение меня об угрожающей опасности исходило от членов государственной думы, принадлежащих к левым партиям. В том, что террористический акт действительно подготовлялся, нельзя было сомневаться, так как 27 мая, в нескольких верстах от Петербурга, близ линии железной дороги, в лесу найдены разрывные снаряды. Тут же лежал зарезанный молодой человек. Полиции и следственным властям предстояла задача обнаружить не только убийцу, но и выяснить личность убитого, тоже несомненного преступника, так как обстановка, при которой он был найден, не оставляла сомнения в том, что он, в той или иной степени, имел отношение к изготовлению или доставлению на место бомб, найденных около его трупа.
Смею думать, что если обнаружение убийц представлялось, как и всегда, трудным, то для выяснения личности убитого, в течение если не нескольких часов, то в течение одного-двух дней, для агентов сыскной и охранной полиции не представляло особых затруднений и вот почему: убитый, как это бесспорно установлено предварительным следствием, сам состоял агентом по розыску политических преступников, проживал по паспорту на чужое имя, выданному ему высшими агентами по той же специальности, и, следовательно, невозможно допустить, чтобы личность его не была признана ни одним из агентов, так же точно, как невозможно предположить, что именно агентам, прежде других, не был предъявлен труп и снятые с него фотографии. Убийство было незаурядное, около убитого лежали бомбы, и это в те самые дни, когда ожидался террористический акт в здании государственного совета. - Понимаю, что из-за каждого убийства, совершенного в пьяной драке, нельзя тревожить всю столичную полицию, охранную и сыскную, достаточно распоряжений чинов участковой полиции наружной; но трудно верить, чтобы в 1907 г. к факту обнаружения в окрестностях Петербурга бомб власти могли отнестись безучастно. Был и другой, как кажется, элементарный, но почему-то неиспользованный способ быстро выяснить личность убитого или хотя бы попытаться ее выяснить. Чего проще, казалось бы, если не в день обнаружения убийства, то на следующее утро, по телефону через участковых приставов и дворников проверить, не исчез ли кто-либо из столичных обывателей таких-то примет. Не ночевавших дома могло бы оказаться много, но в числе их оказался бы и тот самый Казанцев, он же Олейко, который, заняв номер в меблированных комнатах (угол Невского и Литейного просп.), не только в эту ночь дома не ночевал, а, оставив свои вещи, не появлялся несколько дней. Непринятие указанной меры привело к тому, что вещи убитого «неизвестного» увезены были в Москву, и здесь, несмотря на то, что они попали на квартиру к лицу, заведующему охраной лиц высокопоставленных, эти вещи опять на время перешли в частные руки и были «разысканы» судебными властями только после того, когда убийцы Казанцева, они же соучастники его по подготовлению и метанию в меня бомб, успели скрыться из Петербурга, один - через Финляндию в Париж, а другой - мне неизвестно, куда именно.
Прежде чем перейти к изложению обстоятельств, при которых выяснялась личность убитого агента Казанцева и скрывались его убийцы и соучастники, считаю необходимым привести из данных предварительного следствия по делу об убийстве Иоллоса нижеследующие данные для моего дела факты.
В апреле 1907 г. московским судебным следователем было установлено, что, на ряду с правильно организованною сыскною и охранной полицией, в Москве существует специальная и независимая полицейская организация, во главе которой стоит контролер контроля министерства императорского двора, тит. сов. Дмитрий Рафаилович Гофштеттер, который показал, что в особо снимаемом помещении, на средства отдельных лиц, а отчасти на свои, он, Гофштеттер, содержит 5 - 6 человек, в обязанности которых входит охрана высокопоставленных лиц и которые, когда им поручается охрана, например при публичных церемониях, получают оружие, но именно только на то время, когда они несут обязанности по охране.
Другой свидетель, некто Павел Михайлович Яблочков, показал на допросе у следователя, что в ноябре месяце 1906 г. в Москве образовался «московский отдел активной борьбы с анархией и революцией». На первом собрании был избран комитет отдела, в состав которого вошел и он, Яблочков, Гофштеттер же принимал участие в особом, самостоятельном подотделе общества активной борьбы, задачею которого является охрана видных личностей союза русского народа и представителей администрации.
Наконец, предварительным следствием установлено, что в Москве, под главным руководством и. д. чиновника для особых поручений при московском генерал-губернаторе, графа Александра Анатолиевича Буксгевдена, существует еще одна охранная организация, в состав которой входил убитый 27-го мая Казанцев, будто бы служивший у графа управляющим его домами.
Этот факт установлен нижеследующими свидетельскими показаниями:
Крестьянка Тверской губернии, Ржевского уезда, Евдокия Иларионова показала, что с Казанцевым она познакомилась в декабре 1905 г. и вступила с ним в близкие сношения. Казанцев в то время не имел определенных средств и жил очень скромно. После Пасхи 1906 г. он записался в «Общество патриотов» и стал иметь какое-то отношение к редакциям газет «Медведь» и «Вече». Летом он ездил в Петербург и привез оттуда 500 рублей. В конце ноября он опять уехал в Петербург и вернулся перед масляницей 1907 г. Приехал он, видимо, с деньгами и вскоре рассказал, что получил «должность по сыску». В конце февраля он нанял квартиру на имя Казимира Олейко и на то же имя у него появился паспорт, полученный, как говорил Казанцев, от графа Буксгевдена, к которому он поступил на жалованье в 150 - 200 руб. в месяц.
В субботу на масляной Казанцев опять поехал в Петербург и через несколько дней вернулся в сопровождении двух молодых людей: Алексея Степанова и другого, по имени Василия, - фамилии которого она не знает. Вскоре после приезда Казанцев купил им обоим новое платье. Свидетельнице Казанцев объяснил, что приезжие - революционеры и что он поселил их у себя с целью узнать что-нибудь, для чего и себя называл при них революционером. Казанцев, по его словам, бывал в это время у графа Буксгевдена, последний также заезжал к нему раза два. В начале апреля Казанцев открыл на Пресне кузнечное заведение с квартирою для мастеров. Туда переехали Степанов и Василий, но обедать приходили к Казанцеву. Возвращаясь от графа Буксгевдена, Казанцев привозил деньги, причем говорил, что получал то 150, то 200 р., а первого мая сказал, что получил 300 руб. В половине марта Казанцев ездил с Василием дня на 3 - 4 в Петербург, по возвращении они поссорились, и Василий уехал, но затем в первых числах мая от Василия было получено письмо, в котором он сообщал, что находится в критическом положении. Казанцев послал ему денег, и через несколько дней Василий приехал и поселился на квартире при кузнице. В половине мая там же, при кузнице, поселился некий Семен, по словам Казанцева, «также революционер и главный головорез». Около 17 мая Казанцев стал собираться в Петербург, Василий и Семен торопили отъездом, и 24-го они все трое уехали, причем Казанцев дал Василию и Семену по револьверу. Василий и Семен уехали с 6-часовым поездом, Казанцев после их отъезда еще оставался, куда-то уходил из дому, и, когда он возвратился, свидетельница увидела на столе две жестяные коробки с припаянными к ним трубочками. Эти коробки он уложил в чемодан со своими вещами и уехал на десятичасовом поезде, сказав, что «едет с графом» и что пробудет в отсутствии дня три, но если не вернется до 4 июня, то нужно кузнечное его заведение с Пресни перевести в Марьину Рощу, в дом графа Буксгевдена. Недели через две после отъезда Казанцева, зашел к свидетельнице Коробов, высказал подозрение, не Казанцев ли тот молодой человек, об убийстве которого под Петербургом сообщают газеты, и, говоря, что он, Коробов, едет в Петербург по своим делам, обещал Иларионовой справиться о Казанцеве в адресном столе. По возвращении из Петербурга Коробов сказал, что розыски его были бесцельны и что он только привез платье и вещи Казанцева, не сказав при этом, где он их взял. Эти вещи он доставил свидетельнице 11 июня, и 23 числа того же месяца они были отобраны у нее при обыске, произведенном судебным следователем. В начале июня, согласно данному Казанцевым перед отъездом его распоряжению, Алексей Степанов перевез кузницу в дом графа Буксгевдена, причем, по словам Степанова, мастера были рассчитаны графом и самая кузница закрыта.
Сестра Иларионовой Мария Егорова показала, что в декабре 1906 г. Казанцев нуждался в деньгах, а в феврале 1907 г. вернулся из Петербурга с деньгами, нанял квартиру, купил обстановку, завел кузницу и лошадей, ездил на лихачах. На вопрос свидетельницы о том, где он служит, Казанцев выразился, что состоит начальником охранного отделения, а в другой раз сказал, что служит управляющим у графа.
Крестьянин Звенигородского уезда Дмитрий Чугунов показал, что он работал в кузнице Казанцева. В мае месяце 1907 года, - которого числа - свидетель не помнит, - Казанцев принес две жестяные коробки, в крышки которых впаяны были жестяные трубочки. У одной коробки трубочка качалась, и Казанцев поручил свидетелю впаять ее получше, что он и исполнил. В тот же или на следующий день Казанцев уехал в Петербург.
Поверенные графа А. А. Буксгевдена, Дубинский и Шамонин, показали, что они никогда не слышали, что у графа был управляющий Казанцев или Олейко и что управляющий вовсе не нужен был графу, так как его домом заведовал дворник.
Студент Иосиф Левинский, состоявший в начале 1906 г. делопроизводителем в «Обществе патриотов», показал, что Казанцев имел в Москве несколько квартир одновременно и казался личностью загадочною. Летом 1906 г. Казанцев рассказывал свидетелю, что его, Казанцева, почему-то разыскивают в Петербурге и что ему там нельзя жить; когда же на страстной неделе 1907 г. Казанцев рассказывал о своих поездках в Петербург, свидетель спросил его, как же он там жил, если его разыскивают. Казанцев ответил, что теперь совсем другое, что он служит в «государственном контроле» и, когда он идет домой, «то полицейские перед ним шапку ломают». На вопрос свидетеля, не служит ли он в охранном отделении, Казанцев ответил, что это не то, и сейчас же замял разговор. Из рассказов Казанцева и его полунамеков свидетель вывел заключение, что граф Буксгевден являлся как бы начальником Казанцева и состоял в том же «государственном контроле».
Крестьянин Самарской губернии Иван Коробов показал, что он служил в Петербурге лакеем. В мае его вызвал в Москву знакомый его, Казанцев, состоявший управляющим у графа Буксгевдена. По рекомендации Казанцева он, Коробов, явился к названному выше тит. сов. Гофштеттеру и был зачислен в дмитровскую охранную дружину по охране должностных лиц, с жалованьем в 35 руб. в месяц. Казанцев в то время проживал в Москве под именем Олейко. В конце мая Казанцев уехал в Петербург, а через две недели после его отъезда граф Буксгевден поручил ему, Коробову, съездить в Петербург и достать какие-либо сведения о Казанцеве, а также просила и сожительница Казанцева, Иларионова. В Петербурге он, Коробов, разыскал меблированные комнаты, в которых остановился Казанцев, и узнал, что последний оставил там свои вещи и сам исчез. По предложению хозяина квартиры он, Коробов, уплатил следуемые с Казанцева за комнату деньги и взял его вещи, которые и отвез в Москву. Вещи эти он доставил первоначально на квартиру графа Буксгевдена, который осмотрел их, а затем он, Коробов, передал их Иларионовой.
2 июля 1907 г. граф Александр Анатольевич Буксгевден был допрошен также в качестве свидетеля, причем показал:
С Казанцевым он познакомился зимой 1906- 1907 гг., на одном из собраний монархической партии, после чего Казанцев стал приходить к нему, графу Буксгевдену, и он, убедившись, что Казанцев человек «безусловно порядочный, энергичный и предприимчивый», предложил Казанцеву принять участие в его, графа Буксгевдена, имущественных, довольно запутанных делах и за это занятие платил ему сначала 50, а затем 60 руб. в месяц. Казанцев рассказывал, что, в интересах монархической партии и вообще в целях помощи правительству для прекращения террористических актов, он, Казанцев, поддерживает сношения с революционными партиями, даже входит в их организации и, когда что-нибудь узнает, сообщает властям. Чтобы избегнуть мести революционных организаций, Казанцев должен был скрывать свое настоящее имя и имел, кроме своего паспорта, паспорт на имя Олейко; где и как он его достал, свидетелю неизвестно. Он, граф Буксгевден, лично был у Казанцева раза два и, по просьбе Казанцева, разрешил ему перевести его кузнечную мастерскую в его, графа Буксгевдена, дом. Впоследствии мастерская и была переведена в дом графа служившим у Казанцева рабочим Алексеем, причем, по просьбе последнего, граф Буксгевден дал денег для расчета с рабочими. Казанцев несколько раз уезжал в Петербург, как он говорил, по своим делам, а раз или два перед Пасхой 1907 г. он ездил туда «для раскрытия какой-то готовившейся экспроприации или какого-то террористического акта». В двадцатых числах мая Казанцев проводил его, графа Буксгевдена, на вокзал (граф уезжал в Тамбовскую губернию) и тогда же сам уехал в Петербург, после чего он, граф Буксгевден, Казанцева не видел и, хотя просил названного выше рабочего Алексея собрать сведения и пролить свет на исчезновение Казанцева, но никаких сведений не получил, и Алексей к нему в последние две недели (т. е. за две недели до 2 июля 1907 г.) не показывался.
На предложенные следователем вопросы граф Буксгевден тогда же дополнительно объяснил, что иногда он давал «личные поручения» Казанцеву, которые заключались в следующем: ему поручалась охрана должностных лиц при выездах и торжествах; когда он заявлял, что у него имеются сведения о готовившихся террористических актах и грабежах, ему предлагалось собрать точные сведения и сообщить их свидетелю. Между прочим, Казанцевым было указано, что готовятся террористические акты в Петербурге, о чем было сообщено петербургскому охранному отделению. Сам Казанцев по этому же делу ездил в Петербург, там произведен был обыск, в начале безрезультатный, но недели через две - три сопровождавшийся взятием оружия и бомб и арестом нескольких лиц. Относительно Коробова граф Буксгевден показал, что последний, по рекомендации Казанцева, поступил в дружину союза русского народа для охраны как лидеров партии, так и должностных лиц. Он же, граф Буксгевден, «видел Коробова только издали и никаких сношений с ним не имел». После исчезновения Казанцева, Коробов или Алексей (вернее - последний) пришел к нему, графу Буксгевдену, и говорил, что надо бы съездить в Петербург и там узнать, не случилось ли с Казанцевым какого-либо несчастия. Он, граф Буксгевден, сказал ему: «поезжайте», и тогда, кажется, Коробов и Алексей вместе поехали в Петербург и, вернувшись, сообщили, что Казанцев, вероятно, убит революционерами за то, что их выдавал. При этом они привезли чемодан с вещами Казанцева и его палку, полученные ими в меблированных комнатах, где Казанцев останавливался в Петербурге. За сведения о деятельности революционеров он, граф Буксгевден, давал Казанцеву в награду или на расходы по 25 - 30 руб. и только раз выдал ему 100 руб. за сообщение им сведений о готовившихся в Петербурге перед Пасхой террористических актах.
Таким образом, собственным признанием графа Буксгевдена, вполне согласным в этой части с показанием других допрошенных по делу свидетелей, было установлено в начале июля месяца 1907 г., что 1) и. д. чиновника особых поручений при московском генерал-губернаторе, граф Буксгевден, состоит во главе охранной организации, 2) что эта организация имеет своей задачей охранять как лиц должностных, так и «лидеров союза русского народа», 3) что входившему в состав организации Казанцеву поручалось производство расследования о замышляемых террористических актах не только в Москве, но и в Петербурге, где, по указаниям Казанцева, охранным отделением в марте месяце 1907 г. было арестовано несколько лиц и обнаружен склад бомб и оружия. Казалось бы, нельзя допустить, чтобы личность столь деятельного и важного агента, раскрывшего террористический заговор в Петербурге, могла быть неизвестна петербургской сыскной и охранной полиции. Совершенно непонятным является и то обстоятельство, что невозвращение Казанцева в Москву, после того как на розыск его командирован был агент Коробов, оставлено было и г. Гофштеттером и графом Буксгевденом без внимания и не было поставлено ими в связь с указанным выше убийством, подробности о котором сообщались газетами обеих столиц, и только после того, когда убийца Казанцева, Василий Федоров, пробыв в Петербурге более двух недель, 12 июня выехал в Выборг, а оттуда за границу, после того, как 11 июня Коробов доставил в Москву вещи убитого Казанцева и передал их из квартиры графа Буксгевдена сожительнице Казанцева, Евдокии Иларионовой, - судебный следователь г. Москвы 17 июня получил через прокурорский надзор указание на то, что убитый под Петербургом неизвестный молодой человек не кто иной, как агент Казанцев, проживавший в Москве под двумя именами и по двум документам, на имя Казанцева и Олейко, и находившийся на службе у графа Буксгевдена.
Продолжение.
Кроме того, первое представленное письмо, приведено в сборнике Союз русского народа. По материалам Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства 1917 г. М. - Л., 1929. Из него я его и распознавал, чтоб не заниматься еще переводом к новой орфографии.
ПИСЬМО ГР. С. Ю. ВИТТЕ ПРЕДСЕДАТЕЛЮ СОВЕТА МИНИСТРОВ П. А. СТОЛЫПИНУ, ОТ 3 МАЯ 1910 Г.
[На первом листе письма имеются сделанные карандашом пометки: «Получ. 3 мая». «Это письмо и все проекты ответа подлежат хранению отдельно от других бумаг. Исп. об. вице-директора Виссарионов. 21 ноября 1910 г.».]
Милостивый государь, Петр Аркадьевич.
Через несколько месяцев после того, как государю императору благоугодно было освободить меня от должности председателя совета министров, я уехал за границу и не спешил вернуться в Россию, но б октября 1906 г. мною получена была от известного вашему высокопревосходительству князя М. М. Андронникова телеграмма, в которой он убеждал меня не возвращаться, так как меня решено убить. Это предупреждение заставило меня поспешить приехать в Петербург.
Вечером 29-го и затем утром 30-го января 1907 г., в дымовых трубах моего дома, по Каменноостровскому проспекту, в котором я постоянно живу, обнаружены были две адские машины, начиненные сильно действующим взрывчатым веществом. Через несколько дней после этого я получил, одно за другим, два анонимных письма, в которых от меня требовали прислать по обозначенному адресу 5 000 рублей, указывая при этом, что хотя покушение на мою жизнь посредством адских машин не удалось, но, тем не менее, будет устроено новое. Оба письма были переданы мною подлежащим властям: первое - директору департамента полиции, второе-дежурившему у меня агенту охранного отделения. О том, что было сделано по этим письмам, мне неизвестно.
В последних числах мая месяца того же (1907) года член государственного совета И. П. Шипов, на основании сведений, случайно им полученных от бывшего директора департамента полиции, А. А. Лопухина, предупредил меня, что во время следования моего в ближайшее заседание государственного совета в мой автомобиль будет брошена бомба. Я не собирался ехать в это заседание, но, после полученного известия, поехал и, возвращаясь домой, часть пути прошел пешком. Никакого покушения на мою жизнь сделано не было. На другой день я прочел в газетах, что в окрестностях Петербурга найден убитый неизвестный молодой человек, около трупа которого оказались разрывные снаряды. Впоследствии, как изложено будет ниже, было установлено, что означенные снаряды изготовлены были в Москве и привезены в Петербург с целью совершить покушение на мою жизнь, что руководителем этого преступления был агент полиции.
Прошло почти три года. В нынешнем году, 2-го февраля, в третью годовщину покушения взорвать мой дом, судебный следователь по важнейшим делам округа с.-петербургского окружного суда объявил мне постановление, в коем, между прочим, изложено, что организатор и руководитель покушения на мою жизнь, Александр Казанцев, убит его же соучастником, Василием Федоровым, который скрылся за границу, и хотя местонахождение его в Париже обнаружено, но правительство Французской республики отказывается выдать его русским властям в виду политического характера совершенных им преступлений, что другой соучастник Казанцева, крестьянин Алексей Степанов, несмотря на принятые меры, остался неразысканным.
На основании подлежащих законов и в законом установленном порядке, я получал от судебного следователя копии протоколов и постановлений из следственного производства о покушении взорвать мой дом и о приготовлении бросить бомбы в мой экипаж. Ознакомившись с этими материалами, я пришел к нижеследующим выводам:
1) предварительное следствие, хотя оно недостаточно полно, дополнять уже несвоевременно, а в виду изложенного ниже, пожалуй, и бесцельно;
2) если правительство Французской республики могло бы изменить свой взгляд на возможность выдачи русским властям Василия Федорова для суда над ним, как над обыкновенным убийцей, а не преступником политическим, то русскому правительству не следует настаивать на такой выдаче, так как рассмотрение дела на суде обнаружило бы обстоятельства, выяснение которых для самого правительства более чем нежелательно;
3) по тем же соображениям не следует принимать мер к розыску скрывшегося обвиняемого Алексея Степанова, если его действительно трудно найти, тем более, что пребывание его на свободе мне лично в настоящее время, по-видимому, опасностью не угрожает.
При таких обстоятельствах, казалось бы, мне надлежало ограничиться распискою в получении постановления о прекращении следствия; но я не могу допустить, чтобы вашему высокопревосходительству и г. министру юстиции было известно в достаточной полноте всё то, что частью обнаружено, частью оставлено без внимания полицейскими, а затем и следственными властями, так как я убежден, что правительство, руководимое желанием блага России, не может не принять всех зависящих от него мер к искоренению тех порядков, при которых жизнь, имущество и честь каждого обывателя будут находиться в опасности, а преступники будут пользоваться безнаказанностью потому, что арест их и предание суду могут выяснить преступную деятельность организаций, не только терпимых, но и поощряемых органами правительственной власти, должностными лицами или явно недобросовестными, или же, в лучшем случае, неразборчивыми на средства при исполнении возлагаемых на них поручений.
Исключительно с указанной точки зрения, я обращаюсь к вашему высокопревосходительству с настоящим письмом, принимая на себя ответственность в том, что всё в нем изложенное основано на актах, составленных судебными властями. Буду весьма благодарен, если, на основании ст. I учреждения совета министров (св. зак. т. I, ч. II, продолж. 1906 г.), вам будет угодно ознакомить с этим письмом гг. членов совета министров.
Обстоятельства дела, по данным предварительного следствия, представляются в следующем виде:
1. Покушение произвести взрыв в моем доме, в С.-Петербурге, по Каменноостровскому проспекту.
29 января 1907 г., в 10 час. вечера, истопник обнаружил в глубине одной из печей моего дома посторонний предмет, оказавшийся, при ближайшем осмотре, адскою машиною.
Дано было знать полиции, прокурорскому надзору и судебному следователю. В ту же ночь и на следующий день властями допрашивались свидетели и производился осмотр дома. Тем не менее, не по инициативе этих властей, а лишь благодаря распорядительности дворника и трубочиста, около полудня 30 января, обнаружен был в дымоходе второй разрывной снаряд, по устройству и составу взрывчатого вещества (гремучий студень) одинаковый с адскою машиною, найденной накануне в печке. Затем, как сказано выше, мною получены и переданы полиции письма с угрозами повторить покушение. Письма эти ни судебным следователям, ни мне не удалось получить обратно, и только в начале этого года, т. е. почти через три года по совершении преступления, фотографический снимок одного из этих писем, попал в руки судебного следователя, которому затем удалось восстановить, что письмо это было написано рукою вышеуказанного агента полиции, Казанцева. Время шло; сперва усилия судебных властей, под влиянием инсинуаций крайней правой печати, были, по-видимому, направлены не столько к раскрытию преступления, сколько к желательному установлению симуляции, оного... В чем же заключались полицейские по делу розыски,- не знаю, но из дальнейшего изложения ваше высокопревосходительство изволите усмотреть, что, во время этих безрезультатных розысков, названные выше виновники покушения, Казанцев и Василий Федоров, успели съездить в Москву и убили там, 14 марта, журналиста Иоллоса. Затем, в том же месяце, тот же Казанцев вернулся в Петербург, где раскрыл террористический заговор и обнаружил склад бомб и оружия. Оказав, эту бесспорно важную услугу, Казанцев вторично выехал в Москву, получив там от и. д. чиновника особых поручений при московском генерал-губернаторе, графа А. А. Буксгевдена, денежное вознаграждение за раскрытие петербургского заговора и, после частых свиданий с тем же графом Букгсведеном, в конце мая месяца, но на этот раз уже не один, а с Василием Федоровым, опять приехал в Петербург и привез с собою бомбы с целью вновь попытаться убить меня.
На этот раз злоумышление Казанцева оказалось роковым для него самого. Федоров уже знал, что Казанцев является агентом-провокатором, и в то время, как Казанцев снаряжал бомбы, Федоров зарезал его. Теперь полиции предстояло уже не разыскивать Казанцева, а лишь установить тождество его личности с личностью убитого, якобы никому неизвестного, а затем обнаружить и задержать убийцу. В Москве сожительница Казанцева, Евдокия Иларионова, и граф Буксгевден стали беспокоиться продолжительным отсутствием Казанцева. Наводить справки по телеграфу или телефону - почему-то признано было графом неудобным, и на розыск Казанцева был командирован из Москвы агент по охране лиц высокопоставленных и, лидеров союза русского народа, Коробов. В Петербурге Коробову, без всякого со стороны полиции содействия, удается в первый же день разыскать не самого Казанцева, а его вещи; он этим довольствуется и увозит эти вещи в Москву, показывает их графу Буксгевдену и затем передает Иларионовой. В это время убийца Казанцева, Василий Федоров, всё еще находится в Петербурге и лишь 12 июня уезжает в Финляндию, а оттуда за границу. Через неделю после его отъезда личность убитого Казанцева установлена, вскоре выясняется бесспорно, кто его убил, установлено также, что убийцы скрылись.
Как ни мало правдоподобно всё изложенное, ваше высокопревосходительство легко можете убедиться из следствия в том, что всё было именно так, как я излагаю. Полицейские власти должны были разыскивать лицо, которое само занималось политическим розыском и состояло в сношениях с охранным отделением; его, разумеется, не находили и сообщали следователю, что виновные в покушении взорвать мой дом бесследно скрылись.
С своей стороны, судебный следователь, получив такие сообщения от полиции сыскной и охранной, направил дело к прекращению и в постановлении от 15 июля 1907 г. изложил, что он не находит нужным «остановиться на вопросе о мотивах» произвести взрыв в моем доме, так как, по его мнению, «предположения могли быть только гадательными».
Не считая себя лицом в следственной части компетентным, позволяю себе однако высказать, что мотив преступления нередко служит основанием для обнаружения личности преступника. С другой стороны, у властей, призванных для расследования дела, имелись прямые указания на такой мотив и на то, где именно, с достаточной вероятностью, надлежало искать преступника.
Допрошенный следователем тотчас по обнаружении покушения 30 января, свидетель, вашему высокопревосходительству известный, д. с. с. А. Н. Гурьев, заявил, что «в органах печати крайней правой партии систематически велась самая возмутительная агитация против личности графа Витте, почему и злоумышленников следует предположить из среды крайних правых партий».
Казалось бы, что заявление г. Гурьева заслуживало внимания и что надлежало просмотреть хотя бы некоторые «органы» указанной им печати с целью поискать в них мотив, по которому «крайним партиям» могло бы представляться желательным меня уничтожить или, по крайней мере, взрывом уничтожить мой дом и будто в нем находившиеся и, повидимому, некоторых лиц интересующие мои бумаги... Если высказанного д. с. с. Гурьевым предположения для производства розысков в указанном им направлении было недостаточно, то после 29 марта 1907 г., когда допрошен был свидетель, цеховой Александр Тхорь, казалось бы явилось прямое указание на совершенно определенную группу лиц, желавших так или иначе со мною покончить. Названный свидетель заявил следователю, что с августа 1906 г. по 1 января 1907 г. он состоял членом союза русского народа, но затем вышел из союза, так как «ему не нравилось, что в союзе по целым дням говорилось и обсуждалось о побоях и убийствах»... В ноябре, по словам свидетеля, в конторе союза происходил разговор о том, что я, граф Витте, виновник «всего движения», что меня следовало бы «пристрелить», причем один из союзников сказал, что пристрелил бы меня «с удовольствием», а другой на это ответил, что, «кого на это назначат, тот и пойдет».
В то время как в Петербурге производилось следствие о покушении взорвать мой дом, в Москве следственные и полицейские власти старались обнаружить виновных совершенного 14 марта 1907 г. убийства журналиста Иоллоса. Московский следователь остановился на мотиве этого преступления и занялся выяснением вопроса о возможной прикосновенности к делу лиц, принадлежащих к крайним правым политическим партиям. Уже через две недели после начала следствия, 28 марта, было доставлено к делу два анонимных письма, адресованных в редакцию «Русских ведомостей», сотрудником которых состоял убитый Иоллос. В этих письмах высказывались угрозы правых политических партий, вслед за Иоллосом, убить еще многих лиц, «Иоллос первым был по очереди», - сказано в одном из писем, и далее следует целый ряд имен приговоренных к смерти лиц, и в числе их назван и я, граф Витте, с добавлением такой фразы: «устроивший недавно симуляцию покушения на себя бомбами». Приведенная фраза является повторением того, что было напечатано за месяц перед тем, 8 и 10 февраля, в органе союза русского народа «Русском знамени», в мнимых корреспонденциях из Гельсингфорса, где передавалось содержание финляндских карикатур, изображающих меня подкладывающим адские машины в трубы моего дома.
О том, что будто бы происходило в это время в кабинете редактора «Русского знамени», доктора А. И. Дубровина, свидетель А. И. Пруссаков, допрошенный только в феврале месяце 1909 г., показал следующее: с 17 декабря 1905 г. по 10 июня 1907 г. он состоял кандидатом в члены главного совета союза русского народа и секретарем редакции газеты «Русское знамя». В декабре 1906 г. доктор Дубровин просил его достать подробный план моего, графа Витте, дома, причем заявил, что этого желает августейшая особа для изобличения меня, графа Витте, в двойственности и предательстве. Далее Дубровин объяснил свидетелю, что у меня, графа Витте, имеется компрометирующая переписка, которую необходимо получить, и что план дома нужен для того, чтобы возможно было ориентироваться при обыске и занять выходы и входы. Дубровин, по словам свидетеля, будто бы «не двузначно» говорил, что всё это делается с высочайшего соизволения и что августейшая особа (которую он не называл по имени) обращается с этим делом к главному совету союза русского народа, так как «не доверяет высшему правительству с премьер-министром во главе».
Далее Пруссаков показал, что, еще за два дня до покушения взорвать мой дом, он видел на столе Дубровина черновой набросок статьи о состоявшемся покушении, причем в статье указывалось, что это - дело рук революционеров. Через несколько дней, когда покушение было обнаружено, по указанному выше наброску Дубровин продиктовал свидетелю статью, которая и была напечатана в № 24 «Русского знамени» от 31 января 1907 г. В этой статье, приложенной к делу, указывается на то, что я, граф Витте, нахожусь не у дел, не могу влиять на ход событий, не могу быть «опасным», так как никогда «не верну потерянной власти», и далее спрашивается: «Чего же хотят кровожадные безумцы, вкладывающие адские машины в печь, - неужели убийства ради убийства, крови ради крови...».
Пруссаков утверждает далее, что, через день после покушения взорвать мой дом, он случайно оказался свидетелем того, как Дубровин вел разговор с двумя неизвестными лицами, которые упрекали его в алчности и неправильном расчете и угрожали всё «рассказать графу Витте». Дубровин, по словам Пруссакова, передавал этим неизвестным деньги и, когда они ушли и Дубровин заметил, что он, Пруссаков, мог видеть и слышать происходившее, Дубровин сначала перепугался, но затем, придя в себя, сказал, что это приходили «шантажисты от левых и графа Витте» и требовали 6 тыс. рублей, угрожая ложным доносом, что покушение взорвать мой дом было устроено союзом русского народа и им, Дубровиным, как председателем союза.
Мне приятно верить, что Пруссаков, как это объяснил впоследствии доктор Дубровин, всё налгал. Но уже одно ложное и дерзкое упоминание о высочайшем соизволении и августейшей особе, казалось бы, обязывало подлежащие власти попытаться выяснить, сплошной ли вымысел показания свидетелей Пруссакова и Тхоря, или же в этих рассказах имеется частица правды, достаточная для того, чтобы заняться особым и тщательным расследованием деятельности председателя союза русского народа и редактора «Русского знамени», независимо от того, платил ли он деньги действительным наемным убийцам-союзникам или откупался от шантажистов левых партий... Полагаю, что надлежало попытаться установить или полную невиновность доктора Дубровина или же виновность Пруссакова в лжесвидетельстве, а затем, с тем из них, кто окажется виновным, поступить по закону.
Следствия в Москве об убийстве Иоллоса и в Петербурге о покушении взорвать мой дом производились одновременно, и хотя, как изложено выше, в конце марта месяца у московской сыскной полиции, а затем и у следственных властей, оказались в руках анонимные письма, в которых имя убитого Иоллоса и мое, как приговоренного к смерти его же, Иоллоса, убийцами, поставлены были рядом, оба следствия велись независимо одно от другого. Связь между ними установилась значительно позже того, как 27 мая 1907 года, в окрестностях Петербурга, был убит полицейский агент Казанцев, главный виновник двукратного покушения" на мою жизнь.
2. Перехожу к изложению этого второго, направленного против меня, преступления.
Назначенное на 26-е мая заседание государственного совета было отменено вследствие полученных сведений, что готовится террористический акт. Затем заседание было назначено на 30-е мая, и за день или накануне я был предупрежден, что в мой автомобиль будет брошена бомба. Как вполне установлено следствием, предупреждение меня об угрожающей опасности исходило от членов государственной думы, принадлежащих к левым партиям. В том, что террористический акт действительно подготовлялся, нельзя было сомневаться, так как 27 мая, в нескольких верстах от Петербурга, близ линии железной дороги, в лесу найдены разрывные снаряды. Тут же лежал зарезанный молодой человек. Полиции и следственным властям предстояла задача обнаружить не только убийцу, но и выяснить личность убитого, тоже несомненного преступника, так как обстановка, при которой он был найден, не оставляла сомнения в том, что он, в той или иной степени, имел отношение к изготовлению или доставлению на место бомб, найденных около его трупа.
Смею думать, что если обнаружение убийц представлялось, как и всегда, трудным, то для выяснения личности убитого, в течение если не нескольких часов, то в течение одного-двух дней, для агентов сыскной и охранной полиции не представляло особых затруднений и вот почему: убитый, как это бесспорно установлено предварительным следствием, сам состоял агентом по розыску политических преступников, проживал по паспорту на чужое имя, выданному ему высшими агентами по той же специальности, и, следовательно, невозможно допустить, чтобы личность его не была признана ни одним из агентов, так же точно, как невозможно предположить, что именно агентам, прежде других, не был предъявлен труп и снятые с него фотографии. Убийство было незаурядное, около убитого лежали бомбы, и это в те самые дни, когда ожидался террористический акт в здании государственного совета. - Понимаю, что из-за каждого убийства, совершенного в пьяной драке, нельзя тревожить всю столичную полицию, охранную и сыскную, достаточно распоряжений чинов участковой полиции наружной; но трудно верить, чтобы в 1907 г. к факту обнаружения в окрестностях Петербурга бомб власти могли отнестись безучастно. Был и другой, как кажется, элементарный, но почему-то неиспользованный способ быстро выяснить личность убитого или хотя бы попытаться ее выяснить. Чего проще, казалось бы, если не в день обнаружения убийства, то на следующее утро, по телефону через участковых приставов и дворников проверить, не исчез ли кто-либо из столичных обывателей таких-то примет. Не ночевавших дома могло бы оказаться много, но в числе их оказался бы и тот самый Казанцев, он же Олейко, который, заняв номер в меблированных комнатах (угол Невского и Литейного просп.), не только в эту ночь дома не ночевал, а, оставив свои вещи, не появлялся несколько дней. Непринятие указанной меры привело к тому, что вещи убитого «неизвестного» увезены были в Москву, и здесь, несмотря на то, что они попали на квартиру к лицу, заведующему охраной лиц высокопоставленных, эти вещи опять на время перешли в частные руки и были «разысканы» судебными властями только после того, когда убийцы Казанцева, они же соучастники его по подготовлению и метанию в меня бомб, успели скрыться из Петербурга, один - через Финляндию в Париж, а другой - мне неизвестно, куда именно.
Прежде чем перейти к изложению обстоятельств, при которых выяснялась личность убитого агента Казанцева и скрывались его убийцы и соучастники, считаю необходимым привести из данных предварительного следствия по делу об убийстве Иоллоса нижеследующие данные для моего дела факты.
В апреле 1907 г. московским судебным следователем было установлено, что, на ряду с правильно организованною сыскною и охранной полицией, в Москве существует специальная и независимая полицейская организация, во главе которой стоит контролер контроля министерства императорского двора, тит. сов. Дмитрий Рафаилович Гофштеттер, который показал, что в особо снимаемом помещении, на средства отдельных лиц, а отчасти на свои, он, Гофштеттер, содержит 5 - 6 человек, в обязанности которых входит охрана высокопоставленных лиц и которые, когда им поручается охрана, например при публичных церемониях, получают оружие, но именно только на то время, когда они несут обязанности по охране.
Другой свидетель, некто Павел Михайлович Яблочков, показал на допросе у следователя, что в ноябре месяце 1906 г. в Москве образовался «московский отдел активной борьбы с анархией и революцией». На первом собрании был избран комитет отдела, в состав которого вошел и он, Яблочков, Гофштеттер же принимал участие в особом, самостоятельном подотделе общества активной борьбы, задачею которого является охрана видных личностей союза русского народа и представителей администрации.
Наконец, предварительным следствием установлено, что в Москве, под главным руководством и. д. чиновника для особых поручений при московском генерал-губернаторе, графа Александра Анатолиевича Буксгевдена, существует еще одна охранная организация, в состав которой входил убитый 27-го мая Казанцев, будто бы служивший у графа управляющим его домами.
Этот факт установлен нижеследующими свидетельскими показаниями:
Крестьянка Тверской губернии, Ржевского уезда, Евдокия Иларионова показала, что с Казанцевым она познакомилась в декабре 1905 г. и вступила с ним в близкие сношения. Казанцев в то время не имел определенных средств и жил очень скромно. После Пасхи 1906 г. он записался в «Общество патриотов» и стал иметь какое-то отношение к редакциям газет «Медведь» и «Вече». Летом он ездил в Петербург и привез оттуда 500 рублей. В конце ноября он опять уехал в Петербург и вернулся перед масляницей 1907 г. Приехал он, видимо, с деньгами и вскоре рассказал, что получил «должность по сыску». В конце февраля он нанял квартиру на имя Казимира Олейко и на то же имя у него появился паспорт, полученный, как говорил Казанцев, от графа Буксгевдена, к которому он поступил на жалованье в 150 - 200 руб. в месяц.
В субботу на масляной Казанцев опять поехал в Петербург и через несколько дней вернулся в сопровождении двух молодых людей: Алексея Степанова и другого, по имени Василия, - фамилии которого она не знает. Вскоре после приезда Казанцев купил им обоим новое платье. Свидетельнице Казанцев объяснил, что приезжие - революционеры и что он поселил их у себя с целью узнать что-нибудь, для чего и себя называл при них революционером. Казанцев, по его словам, бывал в это время у графа Буксгевдена, последний также заезжал к нему раза два. В начале апреля Казанцев открыл на Пресне кузнечное заведение с квартирою для мастеров. Туда переехали Степанов и Василий, но обедать приходили к Казанцеву. Возвращаясь от графа Буксгевдена, Казанцев привозил деньги, причем говорил, что получал то 150, то 200 р., а первого мая сказал, что получил 300 руб. В половине марта Казанцев ездил с Василием дня на 3 - 4 в Петербург, по возвращении они поссорились, и Василий уехал, но затем в первых числах мая от Василия было получено письмо, в котором он сообщал, что находится в критическом положении. Казанцев послал ему денег, и через несколько дней Василий приехал и поселился на квартире при кузнице. В половине мая там же, при кузнице, поселился некий Семен, по словам Казанцева, «также революционер и главный головорез». Около 17 мая Казанцев стал собираться в Петербург, Василий и Семен торопили отъездом, и 24-го они все трое уехали, причем Казанцев дал Василию и Семену по револьверу. Василий и Семен уехали с 6-часовым поездом, Казанцев после их отъезда еще оставался, куда-то уходил из дому, и, когда он возвратился, свидетельница увидела на столе две жестяные коробки с припаянными к ним трубочками. Эти коробки он уложил в чемодан со своими вещами и уехал на десятичасовом поезде, сказав, что «едет с графом» и что пробудет в отсутствии дня три, но если не вернется до 4 июня, то нужно кузнечное его заведение с Пресни перевести в Марьину Рощу, в дом графа Буксгевдена. Недели через две после отъезда Казанцева, зашел к свидетельнице Коробов, высказал подозрение, не Казанцев ли тот молодой человек, об убийстве которого под Петербургом сообщают газеты, и, говоря, что он, Коробов, едет в Петербург по своим делам, обещал Иларионовой справиться о Казанцеве в адресном столе. По возвращении из Петербурга Коробов сказал, что розыски его были бесцельны и что он только привез платье и вещи Казанцева, не сказав при этом, где он их взял. Эти вещи он доставил свидетельнице 11 июня, и 23 числа того же месяца они были отобраны у нее при обыске, произведенном судебным следователем. В начале июня, согласно данному Казанцевым перед отъездом его распоряжению, Алексей Степанов перевез кузницу в дом графа Буксгевдена, причем, по словам Степанова, мастера были рассчитаны графом и самая кузница закрыта.
Сестра Иларионовой Мария Егорова показала, что в декабре 1906 г. Казанцев нуждался в деньгах, а в феврале 1907 г. вернулся из Петербурга с деньгами, нанял квартиру, купил обстановку, завел кузницу и лошадей, ездил на лихачах. На вопрос свидетельницы о том, где он служит, Казанцев выразился, что состоит начальником охранного отделения, а в другой раз сказал, что служит управляющим у графа.
Крестьянин Звенигородского уезда Дмитрий Чугунов показал, что он работал в кузнице Казанцева. В мае месяце 1907 года, - которого числа - свидетель не помнит, - Казанцев принес две жестяные коробки, в крышки которых впаяны были жестяные трубочки. У одной коробки трубочка качалась, и Казанцев поручил свидетелю впаять ее получше, что он и исполнил. В тот же или на следующий день Казанцев уехал в Петербург.
Поверенные графа А. А. Буксгевдена, Дубинский и Шамонин, показали, что они никогда не слышали, что у графа был управляющий Казанцев или Олейко и что управляющий вовсе не нужен был графу, так как его домом заведовал дворник.
Студент Иосиф Левинский, состоявший в начале 1906 г. делопроизводителем в «Обществе патриотов», показал, что Казанцев имел в Москве несколько квартир одновременно и казался личностью загадочною. Летом 1906 г. Казанцев рассказывал свидетелю, что его, Казанцева, почему-то разыскивают в Петербурге и что ему там нельзя жить; когда же на страстной неделе 1907 г. Казанцев рассказывал о своих поездках в Петербург, свидетель спросил его, как же он там жил, если его разыскивают. Казанцев ответил, что теперь совсем другое, что он служит в «государственном контроле» и, когда он идет домой, «то полицейские перед ним шапку ломают». На вопрос свидетеля, не служит ли он в охранном отделении, Казанцев ответил, что это не то, и сейчас же замял разговор. Из рассказов Казанцева и его полунамеков свидетель вывел заключение, что граф Буксгевден являлся как бы начальником Казанцева и состоял в том же «государственном контроле».
Крестьянин Самарской губернии Иван Коробов показал, что он служил в Петербурге лакеем. В мае его вызвал в Москву знакомый его, Казанцев, состоявший управляющим у графа Буксгевдена. По рекомендации Казанцева он, Коробов, явился к названному выше тит. сов. Гофштеттеру и был зачислен в дмитровскую охранную дружину по охране должностных лиц, с жалованьем в 35 руб. в месяц. Казанцев в то время проживал в Москве под именем Олейко. В конце мая Казанцев уехал в Петербург, а через две недели после его отъезда граф Буксгевден поручил ему, Коробову, съездить в Петербург и достать какие-либо сведения о Казанцеве, а также просила и сожительница Казанцева, Иларионова. В Петербурге он, Коробов, разыскал меблированные комнаты, в которых остановился Казанцев, и узнал, что последний оставил там свои вещи и сам исчез. По предложению хозяина квартиры он, Коробов, уплатил следуемые с Казанцева за комнату деньги и взял его вещи, которые и отвез в Москву. Вещи эти он доставил первоначально на квартиру графа Буксгевдена, который осмотрел их, а затем он, Коробов, передал их Иларионовой.
2 июля 1907 г. граф Александр Анатольевич Буксгевден был допрошен также в качестве свидетеля, причем показал:
С Казанцевым он познакомился зимой 1906- 1907 гг., на одном из собраний монархической партии, после чего Казанцев стал приходить к нему, графу Буксгевдену, и он, убедившись, что Казанцев человек «безусловно порядочный, энергичный и предприимчивый», предложил Казанцеву принять участие в его, графа Буксгевдена, имущественных, довольно запутанных делах и за это занятие платил ему сначала 50, а затем 60 руб. в месяц. Казанцев рассказывал, что, в интересах монархической партии и вообще в целях помощи правительству для прекращения террористических актов, он, Казанцев, поддерживает сношения с революционными партиями, даже входит в их организации и, когда что-нибудь узнает, сообщает властям. Чтобы избегнуть мести революционных организаций, Казанцев должен был скрывать свое настоящее имя и имел, кроме своего паспорта, паспорт на имя Олейко; где и как он его достал, свидетелю неизвестно. Он, граф Буксгевден, лично был у Казанцева раза два и, по просьбе Казанцева, разрешил ему перевести его кузнечную мастерскую в его, графа Буксгевдена, дом. Впоследствии мастерская и была переведена в дом графа служившим у Казанцева рабочим Алексеем, причем, по просьбе последнего, граф Буксгевден дал денег для расчета с рабочими. Казанцев несколько раз уезжал в Петербург, как он говорил, по своим делам, а раз или два перед Пасхой 1907 г. он ездил туда «для раскрытия какой-то готовившейся экспроприации или какого-то террористического акта». В двадцатых числах мая Казанцев проводил его, графа Буксгевдена, на вокзал (граф уезжал в Тамбовскую губернию) и тогда же сам уехал в Петербург, после чего он, граф Буксгевден, Казанцева не видел и, хотя просил названного выше рабочего Алексея собрать сведения и пролить свет на исчезновение Казанцева, но никаких сведений не получил, и Алексей к нему в последние две недели (т. е. за две недели до 2 июля 1907 г.) не показывался.
На предложенные следователем вопросы граф Буксгевден тогда же дополнительно объяснил, что иногда он давал «личные поручения» Казанцеву, которые заключались в следующем: ему поручалась охрана должностных лиц при выездах и торжествах; когда он заявлял, что у него имеются сведения о готовившихся террористических актах и грабежах, ему предлагалось собрать точные сведения и сообщить их свидетелю. Между прочим, Казанцевым было указано, что готовятся террористические акты в Петербурге, о чем было сообщено петербургскому охранному отделению. Сам Казанцев по этому же делу ездил в Петербург, там произведен был обыск, в начале безрезультатный, но недели через две - три сопровождавшийся взятием оружия и бомб и арестом нескольких лиц. Относительно Коробова граф Буксгевден показал, что последний, по рекомендации Казанцева, поступил в дружину союза русского народа для охраны как лидеров партии, так и должностных лиц. Он же, граф Буксгевден, «видел Коробова только издали и никаких сношений с ним не имел». После исчезновения Казанцева, Коробов или Алексей (вернее - последний) пришел к нему, графу Буксгевдену, и говорил, что надо бы съездить в Петербург и там узнать, не случилось ли с Казанцевым какого-либо несчастия. Он, граф Буксгевден, сказал ему: «поезжайте», и тогда, кажется, Коробов и Алексей вместе поехали в Петербург и, вернувшись, сообщили, что Казанцев, вероятно, убит революционерами за то, что их выдавал. При этом они привезли чемодан с вещами Казанцева и его палку, полученные ими в меблированных комнатах, где Казанцев останавливался в Петербурге. За сведения о деятельности революционеров он, граф Буксгевден, давал Казанцеву в награду или на расходы по 25 - 30 руб. и только раз выдал ему 100 руб. за сообщение им сведений о готовившихся в Петербурге перед Пасхой террористических актах.
Таким образом, собственным признанием графа Буксгевдена, вполне согласным в этой части с показанием других допрошенных по делу свидетелей, было установлено в начале июля месяца 1907 г., что 1) и. д. чиновника особых поручений при московском генерал-губернаторе, граф Буксгевден, состоит во главе охранной организации, 2) что эта организация имеет своей задачей охранять как лиц должностных, так и «лидеров союза русского народа», 3) что входившему в состав организации Казанцеву поручалось производство расследования о замышляемых террористических актах не только в Москве, но и в Петербурге, где, по указаниям Казанцева, охранным отделением в марте месяце 1907 г. было арестовано несколько лиц и обнаружен склад бомб и оружия. Казалось бы, нельзя допустить, чтобы личность столь деятельного и важного агента, раскрывшего террористический заговор в Петербурге, могла быть неизвестна петербургской сыскной и охранной полиции. Совершенно непонятным является и то обстоятельство, что невозвращение Казанцева в Москву, после того как на розыск его командирован был агент Коробов, оставлено было и г. Гофштеттером и графом Буксгевденом без внимания и не было поставлено ими в связь с указанным выше убийством, подробности о котором сообщались газетами обеих столиц, и только после того, когда убийца Казанцева, Василий Федоров, пробыв в Петербурге более двух недель, 12 июня выехал в Выборг, а оттуда за границу, после того, как 11 июня Коробов доставил в Москву вещи убитого Казанцева и передал их из квартиры графа Буксгевдена сожительнице Казанцева, Евдокии Иларионовой, - судебный следователь г. Москвы 17 июня получил через прокурорский надзор указание на то, что убитый под Петербургом неизвестный молодой человек не кто иной, как агент Казанцев, проживавший в Москве под двумя именами и по двум документам, на имя Казанцева и Олейко, и находившийся на службе у графа Буксгевдена.
Продолжение.