Пятый десяток
Между тем сегодня миновал сороковой день нашего затвора (классический карантин, в полном соответствии с исходным значением слова; сидим мы в нём чуть дольше, чем основное число сограждан, засевши по возвращении из Германии через Чехию 13-го марта - и вскоре он плавно перетёк в самоизоляцию, роднящую нас с соотечественниками). И что я вам скажу: переносится оно всё легче и легче, всё естественнее и естественнее. Всякий образ жизни формирует человека под себя, обращивает его навыками, создаёт свои ритуалы и автоматизмы, свои зоны уюта, свои формы свободы.
О, сколько нам открытий чудных сулит ограниченья дух, - и всё, что характерно, из породы дремучих банальностей, перед носом лежали.
На исходе сорокового дня заточения понимаешь, что не так уж ты томишься по неувиденным на майские праздники иным городам
(стоп - вот только не говори, что не так уж они тебе и нужны, - нечего культивировать узость, нет в ней никакой добродетели. - Ясно, что нужны, но не менее ясно и то, что можешь осмысленно обходиться без),
не говоря уже о той дивно свежей мысли, что количество неувиденного, непрочувствованного и неисхоженного в Москве существенно превосходит твои утлые возможности это освоить.
Речь идёт всего лишь о перераспределении и настройке внимания.
И ещё одна мысль, не менее свежая: свобода не только в том, чтобы иметь на свой выбор разнообразие возможностей устроить собственную жизнь, но ещё и в том, чтобы не зависеть по существу от наличия таких возможностей и их количества. (Надо ли напоминать, что свобода - противоположность зависимости.)
Понятно, что это сидение дома (как всякая экономия сил и усилий) ещё и развращает. Попросту говоря, облениваешься. - За эти сорок дней привыкаешь как к норме к тому, что всё это вязкое, тягучее, медленное время - твоё, и ты его можешь резать по собственному усмотрению кусками любого размера. Но привыкаешь и к тому, что (почти) не тратишь его попусту просто уже из страстной потребности в содержательности жизни, отсутствия которой себе не простишь, наличие которой держит в тонусе чисто физически (связь - очевидная и прямая).
Дела делаются, работа работается, жизнь жительствует. Пошёл пятый десяток дней затвора.
Владимир Орлов. Сретенский бульвар.
О, сколько нам открытий чудных сулит ограниченья дух, - и всё, что характерно, из породы дремучих банальностей, перед носом лежали.
На исходе сорокового дня заточения понимаешь, что не так уж ты томишься по неувиденным на майские праздники иным городам
(стоп - вот только не говори, что не так уж они тебе и нужны, - нечего культивировать узость, нет в ней никакой добродетели. - Ясно, что нужны, но не менее ясно и то, что можешь осмысленно обходиться без),
не говоря уже о той дивно свежей мысли, что количество неувиденного, непрочувствованного и неисхоженного в Москве существенно превосходит твои утлые возможности это освоить.
Речь идёт всего лишь о перераспределении и настройке внимания.
И ещё одна мысль, не менее свежая: свобода не только в том, чтобы иметь на свой выбор разнообразие возможностей устроить собственную жизнь, но ещё и в том, чтобы не зависеть по существу от наличия таких возможностей и их количества. (Надо ли напоминать, что свобода - противоположность зависимости.)
Понятно, что это сидение дома (как всякая экономия сил и усилий) ещё и развращает. Попросту говоря, облениваешься. - За эти сорок дней привыкаешь как к норме к тому, что всё это вязкое, тягучее, медленное время - твоё, и ты его можешь резать по собственному усмотрению кусками любого размера. Но привыкаешь и к тому, что (почти) не тратишь его попусту просто уже из страстной потребности в содержательности жизни, отсутствия которой себе не простишь, наличие которой держит в тонусе чисто физически (связь - очевидная и прямая).
Дела делаются, работа работается, жизнь жительствует. Пошёл пятый десяток дней затвора.
Владимир Орлов. Сретенский бульвар.