Наш Майдан: Параллельные истории
Как и обещала в прошлой записи, начинаю знакомить вас с интересными людьми. Вторая часть книги "Наш Майдан: Киев - San Francisco", которую мы написали с Павлом Кучером.
Помните, фотографию - бульдозер, готовый двинуться на шеренгу солдат-срочников, на ковше Петр Порошенко с мегафоном, рядом еще один человек, вокруг бушующая толпа? Человека, старавшегося остановить бульдозер, зовут Павел Сидоренко. Был тяжело ранен и лишился зрения на левый глаз вечером 19 января 2014 года, на Грушевского. Сейчас в составе инициативной группы занимается проблемами пострадавших на Майдане. Мы разговаривали с ним с помощью Скайпа. Павел поразил авторов тем, что вопросы, которые мы подготовили для встречи практически не пригодились - он говорил сам, именно о том, что мы хотели спросить. Разговор получился долгим. Мы опубликовали его в четырех частях. Итак, знакомьтесь.
Часть 1
Вместо эпиграфа: параллельные места
Из книги «Наш Майдан: Киев - San Francisco» (http://nashmaydan.in.ua)
Павел Кучер
02.02.2014 19:54
...В целом, чем ты рисковал, понимаешь только постфактум - когда пересматриваешь видео с ранеными. Метров за 5-10 передо мной парнишка бросал камни (я пока не дозрел до этого - стоял, скорее, в ожидании, когда беркут высунется, как и большое количество интеллигентных людей рядом со мной с отнюдь не детскими палками). В какой-то момент прозвучал выстрел, и он схватился за глаза... В тот момент это было непонятно. Только придя домой, я почитал и посмотрел, что стреляли резиновыми пулями. По глазам.
«Непосредственно меня заставили выйти 19 января на Грушевского так называемые «законы 16 января»
19 января - на Крещение - у нас традиция, мы уже третий год ездим к друзьям в село Буки Сквирского района, погружаемся в прорубь. На Майдане уже прошел Новый год с песнями, фейерверками, шампанским, люди праздновали. Все ждали, что будет вече. Но никто не думал, что оно будет массовое, никто не думал, что будут столкновения.Что заставило меня выйти 19 января? Я думаю, то же, что заставило сотни других людей взять в руки булыжники и выйти на Грушевского - это так называемые «законы 16 января». Это был акт насилия над Конституцией, принятый в результате голосования руками. Больше 5 машин не ездить, наказание за клевету, цензура, ограничение свободы слова и независимых СМИ, регистрация интернета и т.п., вводилось понятие «иностранных агентов»… То есть под копирку, только с ухудшением, были списаны с российских и белорусских законов, чтобы загнать гражданское общество Украины «под плинтус» и оттуда его не выпускать и откусывать по частям.Показательный момент: 17 января мы были у друга на дне рождения. Накануне эти законы были как-то проголосованы, нарисовали там 232 человека. Вот собралась компания - человек 10 - все сознательные люди, многие небедные, все патриотически настроенные, все за Майдан, и как раз приходит информация, что янукович подписал законы 16 января и уволил Левочкина, назначив Клюева. Тогда уже было понятно, что Клюев - представитель «фракции войны» в партии власти. Тень Клюева до сих пор стоит за разгоном студенческого Майдана, за событиями 1 декабря. Было четкое понимание, что все пойдет по силовому сценарию. И практически все, кто сидел за тем столом, сказали: «Ну все, Майдан закончился». Я спрашиваю:- В смысле - закончился?- Ну все, теперь просто беркут выйдет и разгонит всех тех, кто там остался.Я говорю:- Подожди, что значит «разгонят»? Попробуют этих разогнать - выйдут новые, как 9-10 декабря, когда пытались «мирным способом» зачистить Майдан. Выйдут люди…- Да никто уже не выйдет на Майдан. А кто выйдет - того упакуют и срок дадут.- Почему никто не выйдет? Я - выйду.Вот это мне врезалось в память. Надо было четко определяться: где ты, с кем ты, в какой ты лодке, ты ее раскачиваешь или ты берешь весло и гребешь.
«Грушевского - точка невозврата»
Так вот, 19 января, мы были у проруби, нырнули, пришли уже домой, включили телевизор, а по «5 каналу» показывают, что идет война: просто горят автобусы, выстрелы. 1 декабря на Банковой еще никто не стрелял - были дубинки, были щиты, газовые и шумовые гранаты. Долго не думал: я собрался, надел лыжный костюм, который смягчает, если что, удары, надел шлем. Где-то у меня было, конечно, внутреннее понимание, что еще надо надеть лыжные очки…Оделся, пошел на метро и поехал на Грушевского. Когда я приехал, там был что-то вроде театра абсурда. Стоит толпа в несколько тысяч человек в метрах 200-150 от «Динамо» и наблюдает. А человек 200-300 пытаются со стороны «Динамо», со стороны памятника Лобановскому что-то сделать - первое сопротивление оказать, первые какие-то выступления. Тогда же полетели первые булыжники, первые коктейли Молотова. Просто стоять и смотреть на это со стороны я не мог. У меня не тот характер. Я был уже в самой гуще прямо под колоннами стадиона «Динамо» и пытался что-то снимать на видео, пытался что-то показать, рассказать.Была поразительная самоорганизация. Кто-то принес коктейли Молотова. Кто-то наливал чистый бензин, который чуть ли не в руках загорался, кто-то наливал больше масла, кто-то не знал, что нужен кляп и как правильно его завернуть, а кидал просто… Когда ты уже в этой гуще, ты начинаешь подсказывать, что тут надо перевернуть машину сгоревшую боком, чтобы за ней было укрытие, тут надо помочь: «Давайте, передавайте булыжники…», и так далее.Уже было понимание, что добро должно быть с кулаками, что за свою свободу и независимость надо бороться и что, если мы сейчас не покажем силу и не покажем характер, то нас просто автозаками развезут по СИЗО. Уже люди выстроились в цепочку, кто-то с ломом дробит брусчатку, потому что ее надо было на две-три части разбивать, так чтоб она удобно ложилась в руку. Там уже бегали ребята из медслужбы - кого-то выносили. И тогда уже было понятно, что эту волну народного протеста не остановишь. Кличко тогда из огнетушителя посыпали, потому что он пытался остановить людей. Все - спичка была зажжена. Это точка невозврата - Рубикон был перейден: либо мы их, либо они нас. Когда ты за колоннами «Динамо», нас несколько - сотня, может, две, а там - тысячи, тысячи этих беркутовцев, этих внутренних войск, которые стоят в Мариинском парке, которые стоят везде-везде - это страшно. Это была война. Просто слава Богу, что тогда не стреляли боевыми патронами и боевой картечью, а стреляли резиновыми пулями. Кто скажет, что было не страшно - это неправда. Потому что, если у тебя нет естественного чувства страха, ты либо уже умер, либо это клинический случай и надо обращаться в психиатрическую больницу Павлова. Было страшно.
«Как будто ветер ударил в лицо, и моментально начал заплывать левый глаз»
Мы пытались закрываться, пытались уворачиваться. Слышались первые выстрелы - я тогда еще не понял, что это были пули. Я видел беркутовцев и солдат ВВ с помповыми ружьями (потом в СМИ сказали, что это вроде был Форт Ф-500), которые наводили в нашу сторону и стреляли. Вдруг на левой щеке ощутил, что у меня какая-то кровь, но не придал этому значения. Попробовал - ну чуть-чуть кровь, может, где-то цепануло осколком. На газовые и шумовые гранаты никто уже не обращал внимания. Главное, чтоб она у тебя под ногами не взорвалась, чтобы кисть не оторвало, а то, что эти гранаты летели - это было уже в порядке вещей. Они нам гранаты, мы им - брусчатку, они нам пули, мы им - коктейли…Когда я приехал, было уже часов семь - полвосьмого , на Грушевского, тогда уже активная фаза прошла и была такая «позиционная война». Были выстроены две линии, мы скрывались за киосками, которые тогда еще стояли на «Динамо», а беркут у ворот Мариинского парка. Шел, так сказать, «обмен любезностями». Я пытался укрываться, прятаться за колоннами, когда мы подходили, брали брусчатку и шли вперед, чтобы послать наш пламенный привет. Я понял на подсознательном уровне, что начинают выцеливать самых активных, тех, кто что-то пытается организовать, выцеливают журналистов. Когда я уже возвращался, чуть-чуть вышел из-за колонны, чтобы перебежать к киоскам, - раз… Я тогда еще не понял. Как будто ветер ударил в лицо, и моментально начал заплывать левый глаз. Я поднес правую руку, отодвинул, смотрю - вся рука в крови, присел, развернулся и пошел потихоньку обратно.Со стороны паркового въезда на стадион «Динамо» стояли скорые. Ребята из медслужбы подхватили, помогли подойти к машинам. Там обработали, я тогда даже не знал, что это - осколок или пуля. Просто понимал, что заплыл левый глаз и я ничего не вижу им. Тогда я не знал, что у меня кроме ранения в глаз еще две пули: одна торчит во лбу, а вторая - в правой щеке.Но инстинкт самосохранения начинал работать: после событий середины декабря все знали, что везут в Больницу скорой помощи, в специальное отделение с решетками, и оттуда - в суд, а потом распределяют дальше по СИЗО и по закрытым больницам. Я спросил у водителя скорой: - Вы откуда? - Больница скорой помощи. - Куда вы везете?- В БСП. - Нет, я не поеду.- Вы отказываетесь?- Да.- Тогда подпишите.
«Был преступный приказ: всех митингующих и протестующих везут только в Больницу скорой помощи в специально подготовленное отделение с решетками»
Я, имея личный контакт с одним из учредителей «Бориса», позвонил и попросил прислать скорую к стадиону «Динамо», потому что меня в событиях ранили и нужна помощь. Он сделал паузу и, надо отдать ему должное, сказал:- Машина будет. Жди.Машина ехала, правда, полчаса. Глаз уже к тому времени совсем запух. Кровь остановили. Когда привезли в «Борис», сотрудница в приемном отделении сказала: «Если бы вы не позвонили Михаилу, мы бы к вам бы не приехали. Потому что у нас есть специальное указание из Главного управления здравоохранения Киева, что на Грушевского ни одна машина скорой, кроме Больницы скорой помощи, не выезжает». То есть был преступный приказ, что всех митингующих и протестующих везут только в Больницу скорой помощи в специально подготовленное отделение с решетками. Причем, я понимаю, что все эти частные клиники за невыполнение могли быть наказаны - вплоть до отбора лицензии. И ни одна скорая не везла. Я по крайней мере, пока ждал карету «Бориса», ни одной машины, кроме Больницы скорой помощи, не видел.
Часть 2
Вместо эпиграфа: параллельные места
Из книги «Наш Майдан: Киев - San Francisco»
Павел Кучер
10.02.2014 6:56
Ночная зарисовка: мусора (извини, это точное для них слово) дежурят около больниц: отлавливают людей, которые направляются туда ночью. Есть такая тема: «Варта у лікарні» - это когда активисты дежурят, чтобы менты не приходили ночью и не забирали раненых (степень пиздеца в стране, когда такое происходит, можешь себе представить)...
Lena Bilyak
10.02.2014 9:25
Привет, Пашуня. Когда забирают из больниц, это уже вообще на голову не налазит. Читаю и думаю - вот как с этим люди живут. Это же ощущается, как тени чёрных марусь во дворе. Вот вроде бы нормальная жизнь, но рано или поздно в дверь позвонят...
Павел Кучер
10.02.2014 9:32
Это для иллюстрации, с чем приходится иметь дело и какой выбор нам предлагают. Не доведенный до полного выдавливания из страны нынешних с последующей зачисткой силовых структур протест - это, образно говоря, мусора под больницами на многие годы...
«За два дня прошло около ста человек, наверное, через центр травмы глаза Александровской больницы»
Когда я попал в «Борис», меня спросили фамилию и имя, я сказал: Павел Иванов, журналист. Дело в том, что я почётный президент Украинского Молодёжного Информационного Агентства - это всеукраинская молодёжная общественная организация. У меня удостоверение есть, мы иногда делаем материалы, я выступаю как независимый журналист. Я назвал псевдоним, которым с 2004 года подписывал статьи. Инстинкт самосохранения сработал. Меня так и записали в «Борисе», сделали обследование, компьютерную томографию, снимки и сказали: «Мы вам два инородных тела удалим,» - я и не понял сразу, какие инородные тела, а это вот «охотники» меня достали. Это была резиновая или пластиковая картечь диаметром 5-6 миллиметров. Изо лба вынули одну, из правой щеки. «А ещё одна, - сказали, - застряла в орбите левого глаза. Надо ехать в Александровскую больницу (бывшая Октябрьская), там городской «Центр травмы глаза». Они будут смотреть, что делать и как».
К полуночи привезли в Октябрьскую, а там уже было человек 20-30 с травмами глаз. Именно тогда 19 и 20 января было больше всего людей с такими травмами. Пятерым или шестерым раненым удалили один глаз 19 января и примерно стольким же 20 января. Там я тоже сказал, что журналист. Говорить, что я не согласен с этой властью и вышел на улицу выразить свой протест - это было все равно, что написать чистосердечное признание в том, что ты расстрелял пионерлагерь какой-то. Поэтому не я один - многие были под другими именами.
В первую ночь я не спал. То ли перенервничал, то ли переохладился, я не мог дышать носом, мне зашивали веко, потому что пуля эта резиновая она прошла по касательной глазного яблока, разрушила полностью стекловидное тело, сетчатку зацепила, дошла до зрительного нерва и застряла внутри. Врачи, которые меня смотрели, а это ведущие специалисты Украины в области офтальмологии, такие как главный офтальмолог Украины на то время, руководитель Центра микрохирургии глаза Киева, Сергей Рыков, профессора офтальмологического отделения Александровской больницы Наталья Розумей и Оксана Витовская, а потом и профессора, доктора медицинских наук из Киевского городского офтальмологического центра - Зоя Фёдоровна и Наталья Николаевна Веселовские - не давали никаких прогнозов. Когда пулю все-таки извлекли, мне врачи сказали, что надо ходить чаще в церковь. Потому что оставалось два миллиметра до головного мозга. Если бы она прошла чуть-чуть дальше, уже было бы не с кем общаться и некого спасать. Но тогда ночью зашили веко, причём вроде как обезболивали, но я чувствовал каждый раз, когда игла проходила сквозь веко, потому что там такие нежные нервные окончания. Это было больно и всю ночь что-то текло из глаза, и я не мог дышать, это было тяжело и страшно, что-то мне кололи, что-то мне капали.
На следующий день я пошёл в процедурную, там поставили капельницу, сказали лежать, я глянул на себя в зеркало, а глаза нет - просто кровавое месиво. И я это увидел и ужаснулся. Тогда было такое внутреннее ощущение, что надо что-то делать, нельзя прятаться как мыши, нельзя сидеть по норам, потому что, если сегодня попал я, то завтра попадут сотни таких. И надо говорить, надо называть вещи своими именами - черное черным, а белое белым. Надо те изменения, которые начали активно зарождаться в людях, этот подъем - усиливать. Потому что люди должны сопротивляться и не допустить, чтобы таких раненых, как я, стало больше. Моя супруга и друзья были категорически против, но я для себя принял решение сказать и показать, чтобы вся страна увидела эту жестокость, эту бесчеловечность. От резиновых пуль три дырки осталось в шлеме. Не было бы шлема, была бы шапочка такая вязаная, как первого декабря, - ну ещё из головы бы вынимали. Было несколько синяков на теле. Лыжные штаны смягчали удар, но синяки были на плечах, на ногах.
Думаю, что исполнители - беркутня и внутренние войска, которые нажимали на курок, - делали это сознательно. Мне кажется, что руководителям подразделений дали чёткую команду стрелять в лицо. Тогда за два дня прошли около ста человек, через «Центр травмы глаза» Александровской больницы, с лицевыми ранениями. Об этом надо было говорить. И я принял решение дать интервью для украинских СМИ, которые 20-го января пришли в больницу. Я не жалею об этом. Я много анализировал те события - и 1 декабря, и 19 января. Не так ты жалеешь о том, что сделал, как о том, что мог, но не сделал. Это намного тяжелее.
«Бог одной бедой отвёл другую беду, более серьёзную»
Я верующий человек и понимаю, что на все есть воля Божья. 19 января большой религиозный праздник Православный - Крещение Господнее. С одной стороны, Бог покарал за то, что полез, взял в руки булыжник в такой день, но с другой стороны, Он одной бедой отвёл другую беду, более серьёзную. 109 человек так же боролись за лучшую Украину, за другую страну, за свободную, европейскую, процветающую, но получили не резиновые пули, а картечь свинцовую, огнестрельные смертельные ранения. И настолько все в этой жизни не случайно, настолько над нами есть высшая сила и воля Господня, которая нами руководит, и мы предполагаем, а наверху располагают. Даже несмотря на ранение и то, что я потерял зрение на один глаз, 18-20 февраля, если б я был в Украине, я бы был на Майдане. Я бы был в числе первых и все равно пытался бы что-то организовать. Это была моя внутренняя позиция, я бы не смог сидеть дома.
Первая операция у меня была 28 января - это день, когда Верховная Рада проголосовала за отмену диктаторских «законов 16 января», а «крайняя» операция 21 февраля, - в день, когда сбежал Янукович, день, который фактически стал переломным и стало понятно, что Революция Достоинства свершилась, Евромайдан победил. Ничего не происходит случайно: значит, так было угодно Господу Богу, чтобы я остался жив.
После первой операции в Александровской больнице, я понял, что нужно куда-то ехать, двигаться дальше, потому что, если останусь ещё на день, придут ребята «в серых костюмах», и уже будет неважно, ты - журналист, пацифист или активный демонстрант. Просто вынимали всех, кто был, и вывозили: кого - в Больницу скорой помощи, кого - вообще непонятно куда. В среду друзья перевезли меня на Красный хутор (микрорайон на краю Киева на левом берегу) в Городской офтальмологический центр при Киевской городской больнице №1. А уже в четверг, в Александровскую больницу пришли «дяди в серых костюмах» со списками журналистов и активистов. Искали Иванова, искали Фалькевича, искали и других, которые были. Искали не только со списками. На электронную почту Украинского Молодёжного Информационного Агентства, которую я назвал еще в момент поступления, прислали повестку, вызывали Павла Иванова для дачи пояснений в главное следственное управление МВД города Киева. То, что я назвал свой псевдоним, во многом меня спасло.
«Врачи делали невозможное!»
Очень хочется отметить врачей - в Александровской больнице, в городской больнице № 1, в городском офтальмологическом центре - они действительно делали невозможное. Галина Иосифовна - старшая медсестра офтальмологического отделения Александровской больницы - утром 20-го января сказала, что для всех, кто с Майдана, будет усиленное питание. Мы тогда этого не понимали: что такое усиленное питание, нам три раза в день давали мясо или рыбную котлету… Там тогда, буквально до обеда, появились лекарства, появилось питание, причём без ограничений. Мы это воспринимали как должное… Потом уже рассказывали, как Галина Иосифовна пошла к главврачу и пока не выбила лекарства, не выбила усиленное питание, не уходила. А врачи шили тогда до 3-х ночи людей - всех, кто поступал. И потом в феврале, когда поступало очень много людей, - опять-таки, с глазами, рассечёнными лицами, дубинки, осколки, - они работали до утра. Врачи делали невозможное!
Когда меня друзья привезли в Городской офтальмологический центр при Киевской городской больнице №1, врачи сказали, что главный вопрос сейчас - сохранение глаза как органа. Очень тяжелая травма и даже внешне было заметно, что глаза фактически нет. «Тебе надо определяться: либо ты ложишься в больницу, и мы тебя оперируем, лечим и пытаемся спасти глаз, либо ты уезжаешь, прячешься, думаешь про свою свободу…». Конечно, были разные мнения, но я понимал, что каждый день, каждая минута затягивания может привести к тому, что я потеряю глаз. И тогда в среду меня оформили в офтальмологическое отделение больницы. Врачи взяли на себя ответственность… Мы знали, что по всем поступающим все больницы отчитывались по специфическим травмам - травмам, которые могли быть получены во время Майдана.
Врачи, оформившие «бытовую травму», рисковали. Никто же не знал тогда, каким будет выход из ситуации. «Доброжелатели», которые и сегодня остались, смеялись : «Как вы себе это представляете - «янукович уходи!»? Думаете, он куда-то уйдет? Никуда он не уйдет». Те, кто выступал 19-го января, когда не было еще массового организованного протеста, - были фактически камикадзе. Мы были первыми. И врачи не знали, какой будет ситуация, не поувольняют ли их всех. Это было очень жёстко. Мне поставили условие - мы тебя оформляем в больнице как Сидоренко, всё по паспорту, готовим к операции. Я сказал: «Да». В среду оформили, а в четверг друзья из службы безопасности сказали, что в субботу-воскресенье может быть рейд по больницам… И мне идут навстречу: выписывают вроде как с ОРВИ, друзья меня вывезли.
«У нас Сидоренко Павла Владимировича не было, а был Иванов Павел Андреевич…»
В понедельник я вернулся, во вторник, 28 января, меня оперировали - достали пулю из глаза. Операция была тяжелая, длилась около четырех часов, глаз фактически по-новому собирали, по микрону выкладывали сетчатку. Врачи сделали невозможное - из кровавого сгустка восстановили уже что-то похожее на глаз. Оперировали трое моих врачей-волшебников: Веселовские Зоя Федоровна и Наталья Николаевна, а также Жеребко Инна Борисовна.
А на следующий день главврач вызывает заведующую отделением Наталью Николаевну Веселовскую. С криками, с матом, с разгонами:
- У вас лежит в отделении майдановец, о котором вы мне не сообщили. У меня есть четкий приказ Городского управления охраны здоровья Киева сообщать!
Но это просто великая женщина Наталья Николаевна. Она спокойно так говорит:
- Нет у меня майдановцев, есть пациент, с бытовой травмой - с кем-то там сцепился на Подоле.
Это выдержка какая, вы представляете. Вот пуля, вот главврач, который орет:
- При мне набирайте Октябрьскую больницу, я хочу знать, лежал ли такой пациент.
Она набирает завотделением, Розумий Наталью Михайловну, которая очень много помогла нашим ребятам с травмами, до сих пор помогает. И спрашивает:
- Лежал ли у вас Сидоренко Павел Владимирович?
Наталья Михайловна отвечает:
- Нет, у нас такого не было.
Главврач говорит:
- А был ли у вас пациент, у которого было бы инородное тело - пуля - в глазу?
- У нас Сидоренко Павла Владимировича не было, а был Иванов Павел Андреевич…
Наталья Николаевна потом говорит: «Я сижу, у меня немеют кончики пальцев, я холодею, бледнею, понимаю, что это вообще…». Но эта выдержка! Она говорит:
- Видите, Сидоренко там не было. Это вообще другой человек.
- Нет, я буду за вами следить…
К сожалению, у нас таких людей - большинство, причём, начиная с министерств и центральных органов исполнительной власти. Многие так и остались на своих местах, особенно на уровне заместителей министров и, так называемых, «менеджеров среднего звена». И пока у нас не будет кардинального изменения качества и состава этих людей, ничего не поменяется.
«Первый месяц я не видел толком»
После операции я ещё 10 дней лежал, получал три капельницы в день, пять уколов разных, капал шесть капель в глаз. Первый месяц я не видел толком. Слушал аудиокниги, новости, только через месяц второй глаз настроился и начал нормально воспринимать и видеть все окружающее. 13 февраля, я пришёл на обследование. И мои лечащие врачи, все трое, - Веселовские и Инна Борисовна Жеребко - говорят:
- Не все хорошо с глазом. Пошло отслоение сетчатки…
Помните, фотографию - бульдозер, готовый двинуться на шеренгу солдат-срочников, на ковше Петр Порошенко с мегафоном, рядом еще один человек, вокруг бушующая толпа? Человека, старавшегося остановить бульдозер, зовут Павел Сидоренко. Был тяжело ранен и лишился зрения на левый глаз вечером 19 января 2014 года, на Грушевского. Сейчас в составе инициативной группы занимается проблемами пострадавших на Майдане. Мы разговаривали с ним с помощью Скайпа. Павел поразил авторов тем, что вопросы, которые мы подготовили для встречи практически не пригодились - он говорил сам, именно о том, что мы хотели спросить. Разговор получился долгим. Мы опубликовали его в четырех частях. Итак, знакомьтесь.
Часть 1
Вместо эпиграфа: параллельные места
Из книги «Наш Майдан: Киев - San Francisco» (http://nashmaydan.in.ua)
Павел Кучер
02.02.2014 19:54
...В целом, чем ты рисковал, понимаешь только постфактум - когда пересматриваешь видео с ранеными. Метров за 5-10 передо мной парнишка бросал камни (я пока не дозрел до этого - стоял, скорее, в ожидании, когда беркут высунется, как и большое количество интеллигентных людей рядом со мной с отнюдь не детскими палками). В какой-то момент прозвучал выстрел, и он схватился за глаза... В тот момент это было непонятно. Только придя домой, я почитал и посмотрел, что стреляли резиновыми пулями. По глазам.
«Непосредственно меня заставили выйти 19 января на Грушевского так называемые «законы 16 января»
19 января - на Крещение - у нас традиция, мы уже третий год ездим к друзьям в село Буки Сквирского района, погружаемся в прорубь. На Майдане уже прошел Новый год с песнями, фейерверками, шампанским, люди праздновали. Все ждали, что будет вече. Но никто не думал, что оно будет массовое, никто не думал, что будут столкновения.Что заставило меня выйти 19 января? Я думаю, то же, что заставило сотни других людей взять в руки булыжники и выйти на Грушевского - это так называемые «законы 16 января». Это был акт насилия над Конституцией, принятый в результате голосования руками. Больше 5 машин не ездить, наказание за клевету, цензура, ограничение свободы слова и независимых СМИ, регистрация интернета и т.п., вводилось понятие «иностранных агентов»… То есть под копирку, только с ухудшением, были списаны с российских и белорусских законов, чтобы загнать гражданское общество Украины «под плинтус» и оттуда его не выпускать и откусывать по частям.Показательный момент: 17 января мы были у друга на дне рождения. Накануне эти законы были как-то проголосованы, нарисовали там 232 человека. Вот собралась компания - человек 10 - все сознательные люди, многие небедные, все патриотически настроенные, все за Майдан, и как раз приходит информация, что янукович подписал законы 16 января и уволил Левочкина, назначив Клюева. Тогда уже было понятно, что Клюев - представитель «фракции войны» в партии власти. Тень Клюева до сих пор стоит за разгоном студенческого Майдана, за событиями 1 декабря. Было четкое понимание, что все пойдет по силовому сценарию. И практически все, кто сидел за тем столом, сказали: «Ну все, Майдан закончился». Я спрашиваю:- В смысле - закончился?- Ну все, теперь просто беркут выйдет и разгонит всех тех, кто там остался.Я говорю:- Подожди, что значит «разгонят»? Попробуют этих разогнать - выйдут новые, как 9-10 декабря, когда пытались «мирным способом» зачистить Майдан. Выйдут люди…- Да никто уже не выйдет на Майдан. А кто выйдет - того упакуют и срок дадут.- Почему никто не выйдет? Я - выйду.Вот это мне врезалось в память. Надо было четко определяться: где ты, с кем ты, в какой ты лодке, ты ее раскачиваешь или ты берешь весло и гребешь.
«Грушевского - точка невозврата»
Так вот, 19 января, мы были у проруби, нырнули, пришли уже домой, включили телевизор, а по «5 каналу» показывают, что идет война: просто горят автобусы, выстрелы. 1 декабря на Банковой еще никто не стрелял - были дубинки, были щиты, газовые и шумовые гранаты. Долго не думал: я собрался, надел лыжный костюм, который смягчает, если что, удары, надел шлем. Где-то у меня было, конечно, внутреннее понимание, что еще надо надеть лыжные очки…Оделся, пошел на метро и поехал на Грушевского. Когда я приехал, там был что-то вроде театра абсурда. Стоит толпа в несколько тысяч человек в метрах 200-150 от «Динамо» и наблюдает. А человек 200-300 пытаются со стороны «Динамо», со стороны памятника Лобановскому что-то сделать - первое сопротивление оказать, первые какие-то выступления. Тогда же полетели первые булыжники, первые коктейли Молотова. Просто стоять и смотреть на это со стороны я не мог. У меня не тот характер. Я был уже в самой гуще прямо под колоннами стадиона «Динамо» и пытался что-то снимать на видео, пытался что-то показать, рассказать.Была поразительная самоорганизация. Кто-то принес коктейли Молотова. Кто-то наливал чистый бензин, который чуть ли не в руках загорался, кто-то наливал больше масла, кто-то не знал, что нужен кляп и как правильно его завернуть, а кидал просто… Когда ты уже в этой гуще, ты начинаешь подсказывать, что тут надо перевернуть машину сгоревшую боком, чтобы за ней было укрытие, тут надо помочь: «Давайте, передавайте булыжники…», и так далее.Уже было понимание, что добро должно быть с кулаками, что за свою свободу и независимость надо бороться и что, если мы сейчас не покажем силу и не покажем характер, то нас просто автозаками развезут по СИЗО. Уже люди выстроились в цепочку, кто-то с ломом дробит брусчатку, потому что ее надо было на две-три части разбивать, так чтоб она удобно ложилась в руку. Там уже бегали ребята из медслужбы - кого-то выносили. И тогда уже было понятно, что эту волну народного протеста не остановишь. Кличко тогда из огнетушителя посыпали, потому что он пытался остановить людей. Все - спичка была зажжена. Это точка невозврата - Рубикон был перейден: либо мы их, либо они нас. Когда ты за колоннами «Динамо», нас несколько - сотня, может, две, а там - тысячи, тысячи этих беркутовцев, этих внутренних войск, которые стоят в Мариинском парке, которые стоят везде-везде - это страшно. Это была война. Просто слава Богу, что тогда не стреляли боевыми патронами и боевой картечью, а стреляли резиновыми пулями. Кто скажет, что было не страшно - это неправда. Потому что, если у тебя нет естественного чувства страха, ты либо уже умер, либо это клинический случай и надо обращаться в психиатрическую больницу Павлова. Было страшно.
«Как будто ветер ударил в лицо, и моментально начал заплывать левый глаз»
Мы пытались закрываться, пытались уворачиваться. Слышались первые выстрелы - я тогда еще не понял, что это были пули. Я видел беркутовцев и солдат ВВ с помповыми ружьями (потом в СМИ сказали, что это вроде был Форт Ф-500), которые наводили в нашу сторону и стреляли. Вдруг на левой щеке ощутил, что у меня какая-то кровь, но не придал этому значения. Попробовал - ну чуть-чуть кровь, может, где-то цепануло осколком. На газовые и шумовые гранаты никто уже не обращал внимания. Главное, чтоб она у тебя под ногами не взорвалась, чтобы кисть не оторвало, а то, что эти гранаты летели - это было уже в порядке вещей. Они нам гранаты, мы им - брусчатку, они нам пули, мы им - коктейли…Когда я приехал, было уже часов семь - полвосьмого , на Грушевского, тогда уже активная фаза прошла и была такая «позиционная война». Были выстроены две линии, мы скрывались за киосками, которые тогда еще стояли на «Динамо», а беркут у ворот Мариинского парка. Шел, так сказать, «обмен любезностями». Я пытался укрываться, прятаться за колоннами, когда мы подходили, брали брусчатку и шли вперед, чтобы послать наш пламенный привет. Я понял на подсознательном уровне, что начинают выцеливать самых активных, тех, кто что-то пытается организовать, выцеливают журналистов. Когда я уже возвращался, чуть-чуть вышел из-за колонны, чтобы перебежать к киоскам, - раз… Я тогда еще не понял. Как будто ветер ударил в лицо, и моментально начал заплывать левый глаз. Я поднес правую руку, отодвинул, смотрю - вся рука в крови, присел, развернулся и пошел потихоньку обратно.Со стороны паркового въезда на стадион «Динамо» стояли скорые. Ребята из медслужбы подхватили, помогли подойти к машинам. Там обработали, я тогда даже не знал, что это - осколок или пуля. Просто понимал, что заплыл левый глаз и я ничего не вижу им. Тогда я не знал, что у меня кроме ранения в глаз еще две пули: одна торчит во лбу, а вторая - в правой щеке.Но инстинкт самосохранения начинал работать: после событий середины декабря все знали, что везут в Больницу скорой помощи, в специальное отделение с решетками, и оттуда - в суд, а потом распределяют дальше по СИЗО и по закрытым больницам. Я спросил у водителя скорой: - Вы откуда? - Больница скорой помощи. - Куда вы везете?- В БСП. - Нет, я не поеду.- Вы отказываетесь?- Да.- Тогда подпишите.
«Был преступный приказ: всех митингующих и протестующих везут только в Больницу скорой помощи в специально подготовленное отделение с решетками»
Я, имея личный контакт с одним из учредителей «Бориса», позвонил и попросил прислать скорую к стадиону «Динамо», потому что меня в событиях ранили и нужна помощь. Он сделал паузу и, надо отдать ему должное, сказал:- Машина будет. Жди.Машина ехала, правда, полчаса. Глаз уже к тому времени совсем запух. Кровь остановили. Когда привезли в «Борис», сотрудница в приемном отделении сказала: «Если бы вы не позвонили Михаилу, мы бы к вам бы не приехали. Потому что у нас есть специальное указание из Главного управления здравоохранения Киева, что на Грушевского ни одна машина скорой, кроме Больницы скорой помощи, не выезжает». То есть был преступный приказ, что всех митингующих и протестующих везут только в Больницу скорой помощи в специально подготовленное отделение с решетками. Причем, я понимаю, что все эти частные клиники за невыполнение могли быть наказаны - вплоть до отбора лицензии. И ни одна скорая не везла. Я по крайней мере, пока ждал карету «Бориса», ни одной машины, кроме Больницы скорой помощи, не видел.
Часть 2
Вместо эпиграфа: параллельные места
Из книги «Наш Майдан: Киев - San Francisco»
Павел Кучер
10.02.2014 6:56
Ночная зарисовка: мусора (извини, это точное для них слово) дежурят около больниц: отлавливают людей, которые направляются туда ночью. Есть такая тема: «Варта у лікарні» - это когда активисты дежурят, чтобы менты не приходили ночью и не забирали раненых (степень пиздеца в стране, когда такое происходит, можешь себе представить)...
Lena Bilyak
10.02.2014 9:25
Привет, Пашуня. Когда забирают из больниц, это уже вообще на голову не налазит. Читаю и думаю - вот как с этим люди живут. Это же ощущается, как тени чёрных марусь во дворе. Вот вроде бы нормальная жизнь, но рано или поздно в дверь позвонят...
Павел Кучер
10.02.2014 9:32
Это для иллюстрации, с чем приходится иметь дело и какой выбор нам предлагают. Не доведенный до полного выдавливания из страны нынешних с последующей зачисткой силовых структур протест - это, образно говоря, мусора под больницами на многие годы...
«За два дня прошло около ста человек, наверное, через центр травмы глаза Александровской больницы»
Когда я попал в «Борис», меня спросили фамилию и имя, я сказал: Павел Иванов, журналист. Дело в том, что я почётный президент Украинского Молодёжного Информационного Агентства - это всеукраинская молодёжная общественная организация. У меня удостоверение есть, мы иногда делаем материалы, я выступаю как независимый журналист. Я назвал псевдоним, которым с 2004 года подписывал статьи. Инстинкт самосохранения сработал. Меня так и записали в «Борисе», сделали обследование, компьютерную томографию, снимки и сказали: «Мы вам два инородных тела удалим,» - я и не понял сразу, какие инородные тела, а это вот «охотники» меня достали. Это была резиновая или пластиковая картечь диаметром 5-6 миллиметров. Изо лба вынули одну, из правой щеки. «А ещё одна, - сказали, - застряла в орбите левого глаза. Надо ехать в Александровскую больницу (бывшая Октябрьская), там городской «Центр травмы глаза». Они будут смотреть, что делать и как».
К полуночи привезли в Октябрьскую, а там уже было человек 20-30 с травмами глаз. Именно тогда 19 и 20 января было больше всего людей с такими травмами. Пятерым или шестерым раненым удалили один глаз 19 января и примерно стольким же 20 января. Там я тоже сказал, что журналист. Говорить, что я не согласен с этой властью и вышел на улицу выразить свой протест - это было все равно, что написать чистосердечное признание в том, что ты расстрелял пионерлагерь какой-то. Поэтому не я один - многие были под другими именами.
В первую ночь я не спал. То ли перенервничал, то ли переохладился, я не мог дышать носом, мне зашивали веко, потому что пуля эта резиновая она прошла по касательной глазного яблока, разрушила полностью стекловидное тело, сетчатку зацепила, дошла до зрительного нерва и застряла внутри. Врачи, которые меня смотрели, а это ведущие специалисты Украины в области офтальмологии, такие как главный офтальмолог Украины на то время, руководитель Центра микрохирургии глаза Киева, Сергей Рыков, профессора офтальмологического отделения Александровской больницы Наталья Розумей и Оксана Витовская, а потом и профессора, доктора медицинских наук из Киевского городского офтальмологического центра - Зоя Фёдоровна и Наталья Николаевна Веселовские - не давали никаких прогнозов. Когда пулю все-таки извлекли, мне врачи сказали, что надо ходить чаще в церковь. Потому что оставалось два миллиметра до головного мозга. Если бы она прошла чуть-чуть дальше, уже было бы не с кем общаться и некого спасать. Но тогда ночью зашили веко, причём вроде как обезболивали, но я чувствовал каждый раз, когда игла проходила сквозь веко, потому что там такие нежные нервные окончания. Это было больно и всю ночь что-то текло из глаза, и я не мог дышать, это было тяжело и страшно, что-то мне кололи, что-то мне капали.
На следующий день я пошёл в процедурную, там поставили капельницу, сказали лежать, я глянул на себя в зеркало, а глаза нет - просто кровавое месиво. И я это увидел и ужаснулся. Тогда было такое внутреннее ощущение, что надо что-то делать, нельзя прятаться как мыши, нельзя сидеть по норам, потому что, если сегодня попал я, то завтра попадут сотни таких. И надо говорить, надо называть вещи своими именами - черное черным, а белое белым. Надо те изменения, которые начали активно зарождаться в людях, этот подъем - усиливать. Потому что люди должны сопротивляться и не допустить, чтобы таких раненых, как я, стало больше. Моя супруга и друзья были категорически против, но я для себя принял решение сказать и показать, чтобы вся страна увидела эту жестокость, эту бесчеловечность. От резиновых пуль три дырки осталось в шлеме. Не было бы шлема, была бы шапочка такая вязаная, как первого декабря, - ну ещё из головы бы вынимали. Было несколько синяков на теле. Лыжные штаны смягчали удар, но синяки были на плечах, на ногах.
Думаю, что исполнители - беркутня и внутренние войска, которые нажимали на курок, - делали это сознательно. Мне кажется, что руководителям подразделений дали чёткую команду стрелять в лицо. Тогда за два дня прошли около ста человек, через «Центр травмы глаза» Александровской больницы, с лицевыми ранениями. Об этом надо было говорить. И я принял решение дать интервью для украинских СМИ, которые 20-го января пришли в больницу. Я не жалею об этом. Я много анализировал те события - и 1 декабря, и 19 января. Не так ты жалеешь о том, что сделал, как о том, что мог, но не сделал. Это намного тяжелее.
«Бог одной бедой отвёл другую беду, более серьёзную»
Я верующий человек и понимаю, что на все есть воля Божья. 19 января большой религиозный праздник Православный - Крещение Господнее. С одной стороны, Бог покарал за то, что полез, взял в руки булыжник в такой день, но с другой стороны, Он одной бедой отвёл другую беду, более серьёзную. 109 человек так же боролись за лучшую Украину, за другую страну, за свободную, европейскую, процветающую, но получили не резиновые пули, а картечь свинцовую, огнестрельные смертельные ранения. И настолько все в этой жизни не случайно, настолько над нами есть высшая сила и воля Господня, которая нами руководит, и мы предполагаем, а наверху располагают. Даже несмотря на ранение и то, что я потерял зрение на один глаз, 18-20 февраля, если б я был в Украине, я бы был на Майдане. Я бы был в числе первых и все равно пытался бы что-то организовать. Это была моя внутренняя позиция, я бы не смог сидеть дома.
Первая операция у меня была 28 января - это день, когда Верховная Рада проголосовала за отмену диктаторских «законов 16 января», а «крайняя» операция 21 февраля, - в день, когда сбежал Янукович, день, который фактически стал переломным и стало понятно, что Революция Достоинства свершилась, Евромайдан победил. Ничего не происходит случайно: значит, так было угодно Господу Богу, чтобы я остался жив.
После первой операции в Александровской больнице, я понял, что нужно куда-то ехать, двигаться дальше, потому что, если останусь ещё на день, придут ребята «в серых костюмах», и уже будет неважно, ты - журналист, пацифист или активный демонстрант. Просто вынимали всех, кто был, и вывозили: кого - в Больницу скорой помощи, кого - вообще непонятно куда. В среду друзья перевезли меня на Красный хутор (микрорайон на краю Киева на левом берегу) в Городской офтальмологический центр при Киевской городской больнице №1. А уже в четверг, в Александровскую больницу пришли «дяди в серых костюмах» со списками журналистов и активистов. Искали Иванова, искали Фалькевича, искали и других, которые были. Искали не только со списками. На электронную почту Украинского Молодёжного Информационного Агентства, которую я назвал еще в момент поступления, прислали повестку, вызывали Павла Иванова для дачи пояснений в главное следственное управление МВД города Киева. То, что я назвал свой псевдоним, во многом меня спасло.
«Врачи делали невозможное!»
Очень хочется отметить врачей - в Александровской больнице, в городской больнице № 1, в городском офтальмологическом центре - они действительно делали невозможное. Галина Иосифовна - старшая медсестра офтальмологического отделения Александровской больницы - утром 20-го января сказала, что для всех, кто с Майдана, будет усиленное питание. Мы тогда этого не понимали: что такое усиленное питание, нам три раза в день давали мясо или рыбную котлету… Там тогда, буквально до обеда, появились лекарства, появилось питание, причём без ограничений. Мы это воспринимали как должное… Потом уже рассказывали, как Галина Иосифовна пошла к главврачу и пока не выбила лекарства, не выбила усиленное питание, не уходила. А врачи шили тогда до 3-х ночи людей - всех, кто поступал. И потом в феврале, когда поступало очень много людей, - опять-таки, с глазами, рассечёнными лицами, дубинки, осколки, - они работали до утра. Врачи делали невозможное!
Когда меня друзья привезли в Городской офтальмологический центр при Киевской городской больнице №1, врачи сказали, что главный вопрос сейчас - сохранение глаза как органа. Очень тяжелая травма и даже внешне было заметно, что глаза фактически нет. «Тебе надо определяться: либо ты ложишься в больницу, и мы тебя оперируем, лечим и пытаемся спасти глаз, либо ты уезжаешь, прячешься, думаешь про свою свободу…». Конечно, были разные мнения, но я понимал, что каждый день, каждая минута затягивания может привести к тому, что я потеряю глаз. И тогда в среду меня оформили в офтальмологическое отделение больницы. Врачи взяли на себя ответственность… Мы знали, что по всем поступающим все больницы отчитывались по специфическим травмам - травмам, которые могли быть получены во время Майдана.
Врачи, оформившие «бытовую травму», рисковали. Никто же не знал тогда, каким будет выход из ситуации. «Доброжелатели», которые и сегодня остались, смеялись : «Как вы себе это представляете - «янукович уходи!»? Думаете, он куда-то уйдет? Никуда он не уйдет». Те, кто выступал 19-го января, когда не было еще массового организованного протеста, - были фактически камикадзе. Мы были первыми. И врачи не знали, какой будет ситуация, не поувольняют ли их всех. Это было очень жёстко. Мне поставили условие - мы тебя оформляем в больнице как Сидоренко, всё по паспорту, готовим к операции. Я сказал: «Да». В среду оформили, а в четверг друзья из службы безопасности сказали, что в субботу-воскресенье может быть рейд по больницам… И мне идут навстречу: выписывают вроде как с ОРВИ, друзья меня вывезли.
«У нас Сидоренко Павла Владимировича не было, а был Иванов Павел Андреевич…»
В понедельник я вернулся, во вторник, 28 января, меня оперировали - достали пулю из глаза. Операция была тяжелая, длилась около четырех часов, глаз фактически по-новому собирали, по микрону выкладывали сетчатку. Врачи сделали невозможное - из кровавого сгустка восстановили уже что-то похожее на глаз. Оперировали трое моих врачей-волшебников: Веселовские Зоя Федоровна и Наталья Николаевна, а также Жеребко Инна Борисовна.
А на следующий день главврач вызывает заведующую отделением Наталью Николаевну Веселовскую. С криками, с матом, с разгонами:
- У вас лежит в отделении майдановец, о котором вы мне не сообщили. У меня есть четкий приказ Городского управления охраны здоровья Киева сообщать!
Но это просто великая женщина Наталья Николаевна. Она спокойно так говорит:
- Нет у меня майдановцев, есть пациент, с бытовой травмой - с кем-то там сцепился на Подоле.
Это выдержка какая, вы представляете. Вот пуля, вот главврач, который орет:
- При мне набирайте Октябрьскую больницу, я хочу знать, лежал ли такой пациент.
Она набирает завотделением, Розумий Наталью Михайловну, которая очень много помогла нашим ребятам с травмами, до сих пор помогает. И спрашивает:
- Лежал ли у вас Сидоренко Павел Владимирович?
Наталья Михайловна отвечает:
- Нет, у нас такого не было.
Главврач говорит:
- А был ли у вас пациент, у которого было бы инородное тело - пуля - в глазу?
- У нас Сидоренко Павла Владимировича не было, а был Иванов Павел Андреевич…
Наталья Николаевна потом говорит: «Я сижу, у меня немеют кончики пальцев, я холодею, бледнею, понимаю, что это вообще…». Но эта выдержка! Она говорит:
- Видите, Сидоренко там не было. Это вообще другой человек.
- Нет, я буду за вами следить…
К сожалению, у нас таких людей - большинство, причём, начиная с министерств и центральных органов исполнительной власти. Многие так и остались на своих местах, особенно на уровне заместителей министров и, так называемых, «менеджеров среднего звена». И пока у нас не будет кардинального изменения качества и состава этих людей, ничего не поменяется.
«Первый месяц я не видел толком»
После операции я ещё 10 дней лежал, получал три капельницы в день, пять уколов разных, капал шесть капель в глаз. Первый месяц я не видел толком. Слушал аудиокниги, новости, только через месяц второй глаз настроился и начал нормально воспринимать и видеть все окружающее. 13 февраля, я пришёл на обследование. И мои лечащие врачи, все трое, - Веселовские и Инна Борисовна Жеребко - говорят:
- Не все хорошо с глазом. Пошло отслоение сетчатки…