Машенька Пушкина - гордость Поэта... / К 100-летию памяти
Ещё семья Пушкиных здесь, здесь и здесь
Мария, дочь поэта
Ровно сто лет назад не стало Марии Гартунг, в девичестве Пушкиной
Впервые Пушкин ощутил радость отцовства 19 мая 1832 года, и случилось то счастливое событие в Петербурге, - тогда в семействе поэта родилась дочь Маша. ©По теме: Сын Пушкина - первая жертва ПМВ | Усадьба Лопасня-Зачатьевское
Мария Александровна Гартунг, дочь поэта. Фото: 1900-е
О рождении дочери Александр Сергеевич извещал свою добрую знакомую княгиню Веру Вяземскую: «...представьте себе, что жена моя имела неловкость разрешиться маленькой литографией с моей особы. Я в отчаянии, несмотря на всё свое самомнение».«Маленькая литография», «беззубая Пускина» стала предметом особой отцовской гордости, чувства доселе не испытанного поэтом.
Первый биограф-пушкинист Пётр Бартенев, вероятнее всего со слов Нащокина, близкого друга поэта, записал, что Пушкин «плакал при первых родах и говорил, что убежит от вторых». Так уж случалось, что при рождении других детей, сознательно или случайно, Александр Сергеевич приезжал домой уже после их появления на свет.
«Говорил он мне, - вспоминала сестра поэта Ольга Сергеевна, - что девочку назвал Марией в честь бабушки, а отчасти потому, что не хотел дать дочери другого имени, которое можно было бы коверкать, согласно народной фантазии…»
«Невестка чувствует себя хорошо, а малютка у нее хоть куда; на кого будет больше похожа, нельзя сказать, - делится тётушка Ольга первыми впечатлениями, - но, кажется, скорее на отца, и выйдет такая же крикунья, как и он, судя по тому, что голосит и теперь очень исправно».
Благодаря Ольге Сергеевне воскрешены интимные подробности семейной жизни её великого брата: «Александр, когда возвращался при мне домой, целовал свою жену в оба глаза, считая это приветствие самым подходящим выражением нежности, а потом отправлялся в детскую любоваться своей Машкой, как она находится или на руках у кормилицы, или почивает в колыбельке, и любовался ею довольно долго, часто со слезами на глазах, забывая, что суп давно на столе».
Девочку крестили в Сергиевском «всей артиллерии соборе» 7 июня 1832 года. Её восприемниками при крещении были Наталия Ивановна Гончарова, Сергей Львович Пушкин, Афанасий Николаевич Гончаров и Екатерина Ивановна Загряжская.
День рождения маленькой Маши Пушкиной отмечался как большой семейный праздник. В мае 1833 года, когда девочке исполнился год, на торжество в доме поэта собрались все родственники и друзья.
По сохранившимся счетам из винного погреба Рауля можно узнать, что в тот день за здоровье именинницы было выпито четыре бутылки шампанского и столько же бутылок легкого сухого вина. (В тот год столь пышно отмечались еще и крестины сына Александра.)
Маленькая Маша вскоре стала предметом восторгов родителей поэта. «Как бы мне хотелось, милая Оленька, - спешит поделиться радостью с дочерью Сергей Львович, - чтобы ты её увидала и нарисовала её портрет! Моя внучка - ангел кисти Рафаэля!..»
«Именно кисти Рафаэля, - вторит мужу Надежда Осиповна, - и чувствую: полюблю Машу до безумия, сделаюсь такой баловницей, как все прочие бабушки… Девочка меня полюбила; беру её на руки…»
Детские болезни дочери доставляли Пушкину немало волнений. «Моя дочь в течение последних пяти-шести дней заставила нас поволноваться, - делится он с приятельницей Прасковьей Александровной Осиповой. - Думаю, что у неё режутся зубы. У нее до сих пор нет ни одного. Хоть и стараешься успокоить себя мыслью, что все это претерпели, но созданьица эти так хрупки, что невозможно без содрогания смотреть на их страданья».
«Что ты про Машу ничего не пишешь? - спрашивает Александр Сергеевич жену в октябре 1835-го. - Ведь я, хоть Сашка и любимец мой, а всё люблю её затеи».
А в письме к тёще Наталии Ивановне Гончаровой, отправленном ей чуть ранее, летом того же года, Пушкин сообщает: «Мы живём теперь на даче, на Чёрной речке <...> Жена, дети и свояченицы - все слава Богу у меня здоровы - и целуют Ваши ручки. Маша просится на бал, и говорит, что она танцевать уже выучилась у собачек. Видите, как у нас скоро спеют; того и гляди будет невеста».
Наталья Николаевна Пушкина с дочерью Марией. Рисунок Н. И. Фризенгоф. 1841
А вот из Москвы поэт пишет жене: «Домик Нащокина доведен до совершенства - недостает только живых человечиков. Как бы Маша им радовалась!» Речь идет об искусной миниатюрной копии квартиры Павла Воиновича, знаменитом игрушечном домике, вызвавшем некогда немало восторгов поэта.
Бартенев писал о Марии, что, «выросши, она заняла красоты у своей красавицы-матери, а от сходства с отцом сохранила тот искренний задушевный смех, о котором А.С. Хомяков говаривал, что смех Пушкина был так же увлекателен, как его стихи».
Некогда Надежда Осиповна крайне беспокоилась о здоровье внучки: «Мари… слабенькая, едва ходит…, не думаю, чтоб она долго прожила». Опасения бабушки, к счастью, не оправдались.
Мария Александровна прожила жизнь долгую и нелегкую. Получила прекрасное образование, став выпускницей одного из лучших российских женских институтов - Екатерининского. В декабре 1852 года была принята к императорскому Двору фрейлиной.
«Признаюсь тебе, - пишет Наталия Николаевна своему второму супругу генералу Ланскому, - что комплименты Маше мне доставляют в тысячу раз больше удовольствия, чем те, которые могут сделать мне».
Довольно поздно по тем временам, в двадцатисемилетнем возрасте, Мария вышла замуж за поручика лейб-гвардии Конного полка Леонида Николаевича Гартунга. Венчание, что состоялось в апреле 1860 года, стало для Наталии Николаевны долгожданным и радостным событием, и, замечая в одном из писем, что Маша «очень изменилась к лучшему», благословляет ее: «Дай Бог ей счастливой семейной жизни…»
Молодая чета после свадьбы обосновалась в сельце Федяшево, родовом имении Гартунгов, что в Тульской губернии. В губернской столице, в доме генерала А.А. Тулубьева на Стародворянской улице, и произошло знакомство Марии Александровны с Львом Николаевичем Толстым.
«Дверь из передней отворилась, - вспоминала Татьяна Андреевна Кузминская, свояченица писателя, - и вошла незнакомая дама в чёрном кружевном платье. Её лёгкая походка легко несла её довольно полную, но прямую и изящную фигуру.
Меня познакомили с ней. Лев Николаевич ещё сидел за столом. Я видела, как он пристально разглядывал её.
- Кто это? - спросил он, подходя ко мне.
- M-me Гартунг, дочь поэта Пушкина.
- Да-а, - протянул он, - теперь я понимаю… Ты посмотри, какие у неё арабские завитки на затылке. Удивительно породистые.
Когда представили Льва Николаевича Марии Александровне, он сел за чайный стол около неё; разговор их я не знаю, но знаю, что она послужила ему типом Анны Карениной, не характером, не жизнью, а наружностью. Он сам признавал это».
А вот и строки гениального романа:
«Каренина стояла неподвижно, держась чрезвычайно прямо, и глаза её улыбались. <…> Она вышла быстрою походкой, так странно легко носившею её довольно полное тело»;
«Анна была не в лиловом, как того непременно хотела Кити, а в чёрном, низко срезанном бархатном платье, открывавшем её точёные, как старой слоновой кости, полные плечи и грудь и округлые руки с тонкою крошечною кистью. Всё платье было обшито венецианским гипюром. На голове у неё, в чёрных волосах, своих без примеси, была маленькая гирлянда анютиных глазок и такая же на чёрной ленте пояса между белыми кружевами. Причёска её была незаметна. Заметны были только, украшая её, эти своевольные короткие колечки курчавых волос, всегда выбивавшиеся на затылке и висках. На точеной крепкой шее была нитка жемчугу».
Правнучка поэта Софья Вельяминова-Воронцова, близко знавшая свою родственницу, вспоминала: «До глубокой старости она (Мария Александровна) очень внимательно относилась к своей внешности: изящно одевалась, следила за красотой рук… Тётя Маша обладала какой-то торжественной красотой. У неё был звонкий, молодой голос, лёгкая походка, маленькие руки…»
Сохранилось немало и других свидетельств в пользу того, что писатель придал своей героине Анне Карениной своеобразные черты Марии Пушкиной, её оригинальную красоту. Ещё при первой встрече с дочерью поэта Льва Толстого поразили «арабские завитки» её волос. Да и в черновых рукописях романа Каренина носила иную фамилию… Пушкина.
Муж Марии Александровны, генерал-майор Леонид Николаевич Гартунг, (член совета Главного управления государственного коннозаводства) ложно обвиненный в подлоге и краже ценных бумаг, покончил жизнь самоубийством - застрелился во время суда, оставив лишь записку: «Клянусь всемогущим Богом, что я невиновен». Произошла та трагедия 13 октября 1877 года.
Потрясенный ею Фёдор Достоевский записал в дневнике: «Все русские газеты толковали недавно (и до сих пор толкуют) о самоубийстве генерала Гартунга, в Москве, во время заседания окружного суда, четверть часа спустя после прослушания им обвинительного над ним приговора присяжных. <…> Выйдя в другую комнату… сел к столу и схватил обеими руками свою бедную голову; затем вдруг раздался выстрел: он умертвил себя принесенным с собою и заряженным заранее револьвером, ударом в сердце».
«Вся Москва была возмущена исходом гартунговского дела, - свидетельствовал князь Дмитрий Оболенский. - Московская знать на руках переносила тело Гартунга в церковь, твёрдо убеждённая в его невиновности. Да и высшее правительство не верило в его виновность, не отрешая его от должности, которую он занимал, будучи и под судом».
Льву Николаевичу Толстому были ведомы все подробности того громкого дела: подобно генералу поступает Фёдор Протасов, герой его пьесы «Живой труп». Так же как и Леонид Гартунг, Фёдор Протасов отказывается в суде от последнего слова, как и он, «вынимает пистолет и стреляет себе в сердце».
Похороны генерала ещё долго помнились москвичам. Память его пришли почтить (помимо вдовы, старушки-матери, друзей) множество совсем незнакомых людей. Через всю Москву: от церкви до Симонова монастыря на руках пронесли гроб Гартунга, за ним «следовали погребальная колесница, его конь, покрытый траурной попоной, далее большая процессия экипажей и батальон местных войск с оркестром».
Посмертно Леонид Николаевич был полностью оправдан, и доброе имя его восстановлено. «Ужасная смерть моего мужа была страшным ударом для меня, - писала Мария Александровна своим родным. - <...> Я была с самого начала процесса убеждена в невиновности в тех ужасах, в которых обвиняли моего мужа. Я прожила с ним более 17 лет и знала все его недостатки; у него их было много, но он всегда был безупречной честности и с добрейшим сердцем. Умирая, он простил своих врагов, но я, я им не прощаю…»
Замуж более Мария Александровна не вышла. Детей у неё не было, и все свои душевные силы и тепло она отдала воспитанию племянников. «Не знаю, знаешь ли ты, что у меня с осени гостит сестра Маша. Для меня это такая благодать, что ты и вообразить себе не можешь. Есть с кем душу отвести, и для девочек моих это большое счастье, что она у меня», - делился радостью с братом Григорием старший Александр.
В памяти близких ей людей Мария Александровна осталась радушной, приветливой, не унывающей во всех жизненных невзгодах, и - свято чтившей память отца.
В мае 1900 года она стала попечительницей открывшейся в Москве пушкинской библиотеки-читальни (ныне Библиотека имени А.С. Пушкина на Спартаковской улице, близ Богоявленского собора, где крестили будущего поэта). На содержание библиотеки Мария Гартунг бескорыстно жертвовала немалые личные сбережения.
Сохранились тёплые воспоминания правнучки поэта Наталии Сергеевны Мезенцовой: «Тётю Машу всегда отличало неизменное жизнелюбие, и манеры ее были истинно манерами светской дамы, много лет прожившей в высшем кругу. Когда она появлялась в гостиной, то до самого позднего вечера в ней уже не умолкали шутки и смех. Очень тётушка следила за руками. У неё были красивые руки пианистки с длинными пальцами. Когда я смотрела на её руки, то вспоминала о руках Александра Сергеевича, про красоту которых читала и слышала много раз. Баночки из-под кольдкрема и старинное жемчужное ожерелье - ожерелье Наталии Николаевны, в котором она стояла под венцом с Пушкиным - вот что было среди тех немногих памятных вещей, что достались родным после ее смерти. Вещи более памятные и значительные она передала в музеи и библиотеку, попечителем которой была».
Старые москвичи вспоминали, как часто на Тверском бульваре видели Марию Александровну, статную пожилую даму в чёрном платье, в задумчивости сидевшую на скамейке близ памятника её великому отцу...
Да, будто взамен семейного счастья Бог даровал Марии Александровне долгую жизнь. Но последние годы престарелой дочери поэта, совпавшие с крахом Императорской России, были сопряжены с бедностью и болезнями.
С сердечной болью она решилась продать одному из московских коллекционеров подсвечник, некогда принадлежавший её прапрадеду Абраму Петровичу Ганнибалу, «царскому арапу», крестнику и любимцу Петра Великого.
Но с другой фамильной реликвией, оставшейся у неё с молодых лет, изысканной чернильницей из золоченой бронзы (не подарком ли мужа?) расстаться не пожелала. Долгое время её хранителем был Григорий Григорьевич Пушкин, правнук поэта; затем по его распоряжению дорогая реликвия находилась у меня, а ныне - обрела своё постоянное место в мемориальной пушкинской квартире на Арбате.
…Марии Александровне, единственной из всех детей Пушкина, довелось стать свидетельницей смутных октябрьских дней. Умерла она в голодной Москве седьмого марта 1919 года. По вине тогдашнего наркома просвещения Луначарского решение о назначении ей персональной пенсии («учтя заслуги поэта Пушкина перед русской художественной литературой»!) тянулось непростительно долго, и, по горькой иронии судьбы, первая пенсия Марии Александровны пошла на её же похороны.
Наталья Сергеевна Мезенцова, чуть-чуть не дожившая до двухсотлетнего юбилея своего великого прадеда, с горечью восклицала: «Ну в какой бы ещё стране мог быть такой министр культуры, который дал роскошный особняк босоножке Дункан и при этом оставил в нищете дочь Пушкина?!»
…Свой последний приют Мария Александровна обрела в Москве, в некрополе Донского монастыря, близ родовых могил.
Лариса Черкашина
специально для «Столетия», 7 марта 2019
Мария, дочь поэта
Ровно сто лет назад не стало Марии Гартунг, в девичестве Пушкиной
Впервые Пушкин ощутил радость отцовства 19 мая 1832 года, и случилось то счастливое событие в Петербурге, - тогда в семействе поэта родилась дочь Маша. ©По теме: Сын Пушкина - первая жертва ПМВ | Усадьба Лопасня-Зачатьевское
Мария Александровна Гартунг, дочь поэта. Фото: 1900-е
О рождении дочери Александр Сергеевич извещал свою добрую знакомую княгиню Веру Вяземскую: «...представьте себе, что жена моя имела неловкость разрешиться маленькой литографией с моей особы. Я в отчаянии, несмотря на всё свое самомнение».«Маленькая литография», «беззубая Пускина» стала предметом особой отцовской гордости, чувства доселе не испытанного поэтом.
Первый биограф-пушкинист Пётр Бартенев, вероятнее всего со слов Нащокина, близкого друга поэта, записал, что Пушкин «плакал при первых родах и говорил, что убежит от вторых». Так уж случалось, что при рождении других детей, сознательно или случайно, Александр Сергеевич приезжал домой уже после их появления на свет.
«Говорил он мне, - вспоминала сестра поэта Ольга Сергеевна, - что девочку назвал Марией в честь бабушки, а отчасти потому, что не хотел дать дочери другого имени, которое можно было бы коверкать, согласно народной фантазии…»
«Невестка чувствует себя хорошо, а малютка у нее хоть куда; на кого будет больше похожа, нельзя сказать, - делится тётушка Ольга первыми впечатлениями, - но, кажется, скорее на отца, и выйдет такая же крикунья, как и он, судя по тому, что голосит и теперь очень исправно».
Благодаря Ольге Сергеевне воскрешены интимные подробности семейной жизни её великого брата: «Александр, когда возвращался при мне домой, целовал свою жену в оба глаза, считая это приветствие самым подходящим выражением нежности, а потом отправлялся в детскую любоваться своей Машкой, как она находится или на руках у кормилицы, или почивает в колыбельке, и любовался ею довольно долго, часто со слезами на глазах, забывая, что суп давно на столе».
Девочку крестили в Сергиевском «всей артиллерии соборе» 7 июня 1832 года. Её восприемниками при крещении были Наталия Ивановна Гончарова, Сергей Львович Пушкин, Афанасий Николаевич Гончаров и Екатерина Ивановна Загряжская.
День рождения маленькой Маши Пушкиной отмечался как большой семейный праздник. В мае 1833 года, когда девочке исполнился год, на торжество в доме поэта собрались все родственники и друзья.
По сохранившимся счетам из винного погреба Рауля можно узнать, что в тот день за здоровье именинницы было выпито четыре бутылки шампанского и столько же бутылок легкого сухого вина. (В тот год столь пышно отмечались еще и крестины сына Александра.)
Маленькая Маша вскоре стала предметом восторгов родителей поэта. «Как бы мне хотелось, милая Оленька, - спешит поделиться радостью с дочерью Сергей Львович, - чтобы ты её увидала и нарисовала её портрет! Моя внучка - ангел кисти Рафаэля!..»
«Именно кисти Рафаэля, - вторит мужу Надежда Осиповна, - и чувствую: полюблю Машу до безумия, сделаюсь такой баловницей, как все прочие бабушки… Девочка меня полюбила; беру её на руки…»
Детские болезни дочери доставляли Пушкину немало волнений. «Моя дочь в течение последних пяти-шести дней заставила нас поволноваться, - делится он с приятельницей Прасковьей Александровной Осиповой. - Думаю, что у неё режутся зубы. У нее до сих пор нет ни одного. Хоть и стараешься успокоить себя мыслью, что все это претерпели, но созданьица эти так хрупки, что невозможно без содрогания смотреть на их страданья».
«Что ты про Машу ничего не пишешь? - спрашивает Александр Сергеевич жену в октябре 1835-го. - Ведь я, хоть Сашка и любимец мой, а всё люблю её затеи».
А в письме к тёще Наталии Ивановне Гончаровой, отправленном ей чуть ранее, летом того же года, Пушкин сообщает: «Мы живём теперь на даче, на Чёрной речке <...> Жена, дети и свояченицы - все слава Богу у меня здоровы - и целуют Ваши ручки. Маша просится на бал, и говорит, что она танцевать уже выучилась у собачек. Видите, как у нас скоро спеют; того и гляди будет невеста».
Наталья Николаевна Пушкина с дочерью Марией. Рисунок Н. И. Фризенгоф. 1841
А вот из Москвы поэт пишет жене: «Домик Нащокина доведен до совершенства - недостает только живых человечиков. Как бы Маша им радовалась!» Речь идет об искусной миниатюрной копии квартиры Павла Воиновича, знаменитом игрушечном домике, вызвавшем некогда немало восторгов поэта.
Бартенев писал о Марии, что, «выросши, она заняла красоты у своей красавицы-матери, а от сходства с отцом сохранила тот искренний задушевный смех, о котором А.С. Хомяков говаривал, что смех Пушкина был так же увлекателен, как его стихи».
Некогда Надежда Осиповна крайне беспокоилась о здоровье внучки: «Мари… слабенькая, едва ходит…, не думаю, чтоб она долго прожила». Опасения бабушки, к счастью, не оправдались.
Мария Александровна прожила жизнь долгую и нелегкую. Получила прекрасное образование, став выпускницей одного из лучших российских женских институтов - Екатерининского. В декабре 1852 года была принята к императорскому Двору фрейлиной.
«Признаюсь тебе, - пишет Наталия Николаевна своему второму супругу генералу Ланскому, - что комплименты Маше мне доставляют в тысячу раз больше удовольствия, чем те, которые могут сделать мне».
Довольно поздно по тем временам, в двадцатисемилетнем возрасте, Мария вышла замуж за поручика лейб-гвардии Конного полка Леонида Николаевича Гартунга. Венчание, что состоялось в апреле 1860 года, стало для Наталии Николаевны долгожданным и радостным событием, и, замечая в одном из писем, что Маша «очень изменилась к лучшему», благословляет ее: «Дай Бог ей счастливой семейной жизни…»
Молодая чета после свадьбы обосновалась в сельце Федяшево, родовом имении Гартунгов, что в Тульской губернии. В губернской столице, в доме генерала А.А. Тулубьева на Стародворянской улице, и произошло знакомство Марии Александровны с Львом Николаевичем Толстым.
«Дверь из передней отворилась, - вспоминала Татьяна Андреевна Кузминская, свояченица писателя, - и вошла незнакомая дама в чёрном кружевном платье. Её лёгкая походка легко несла её довольно полную, но прямую и изящную фигуру.
Меня познакомили с ней. Лев Николаевич ещё сидел за столом. Я видела, как он пристально разглядывал её.
- Кто это? - спросил он, подходя ко мне.
- M-me Гартунг, дочь поэта Пушкина.
- Да-а, - протянул он, - теперь я понимаю… Ты посмотри, какие у неё арабские завитки на затылке. Удивительно породистые.
Когда представили Льва Николаевича Марии Александровне, он сел за чайный стол около неё; разговор их я не знаю, но знаю, что она послужила ему типом Анны Карениной, не характером, не жизнью, а наружностью. Он сам признавал это».
А вот и строки гениального романа:
«Каренина стояла неподвижно, держась чрезвычайно прямо, и глаза её улыбались. <…> Она вышла быстрою походкой, так странно легко носившею её довольно полное тело»;
«Анна была не в лиловом, как того непременно хотела Кити, а в чёрном, низко срезанном бархатном платье, открывавшем её точёные, как старой слоновой кости, полные плечи и грудь и округлые руки с тонкою крошечною кистью. Всё платье было обшито венецианским гипюром. На голове у неё, в чёрных волосах, своих без примеси, была маленькая гирлянда анютиных глазок и такая же на чёрной ленте пояса между белыми кружевами. Причёска её была незаметна. Заметны были только, украшая её, эти своевольные короткие колечки курчавых волос, всегда выбивавшиеся на затылке и висках. На точеной крепкой шее была нитка жемчугу».
Правнучка поэта Софья Вельяминова-Воронцова, близко знавшая свою родственницу, вспоминала: «До глубокой старости она (Мария Александровна) очень внимательно относилась к своей внешности: изящно одевалась, следила за красотой рук… Тётя Маша обладала какой-то торжественной красотой. У неё был звонкий, молодой голос, лёгкая походка, маленькие руки…»
Сохранилось немало и других свидетельств в пользу того, что писатель придал своей героине Анне Карениной своеобразные черты Марии Пушкиной, её оригинальную красоту. Ещё при первой встрече с дочерью поэта Льва Толстого поразили «арабские завитки» её волос. Да и в черновых рукописях романа Каренина носила иную фамилию… Пушкина.
Муж Марии Александровны, генерал-майор Леонид Николаевич Гартунг, (член совета Главного управления государственного коннозаводства) ложно обвиненный в подлоге и краже ценных бумаг, покончил жизнь самоубийством - застрелился во время суда, оставив лишь записку: «Клянусь всемогущим Богом, что я невиновен». Произошла та трагедия 13 октября 1877 года.
Потрясенный ею Фёдор Достоевский записал в дневнике: «Все русские газеты толковали недавно (и до сих пор толкуют) о самоубийстве генерала Гартунга, в Москве, во время заседания окружного суда, четверть часа спустя после прослушания им обвинительного над ним приговора присяжных. <…> Выйдя в другую комнату… сел к столу и схватил обеими руками свою бедную голову; затем вдруг раздался выстрел: он умертвил себя принесенным с собою и заряженным заранее револьвером, ударом в сердце».
«Вся Москва была возмущена исходом гартунговского дела, - свидетельствовал князь Дмитрий Оболенский. - Московская знать на руках переносила тело Гартунга в церковь, твёрдо убеждённая в его невиновности. Да и высшее правительство не верило в его виновность, не отрешая его от должности, которую он занимал, будучи и под судом».
Льву Николаевичу Толстому были ведомы все подробности того громкого дела: подобно генералу поступает Фёдор Протасов, герой его пьесы «Живой труп». Так же как и Леонид Гартунг, Фёдор Протасов отказывается в суде от последнего слова, как и он, «вынимает пистолет и стреляет себе в сердце».
Похороны генерала ещё долго помнились москвичам. Память его пришли почтить (помимо вдовы, старушки-матери, друзей) множество совсем незнакомых людей. Через всю Москву: от церкви до Симонова монастыря на руках пронесли гроб Гартунга, за ним «следовали погребальная колесница, его конь, покрытый траурной попоной, далее большая процессия экипажей и батальон местных войск с оркестром».
Посмертно Леонид Николаевич был полностью оправдан, и доброе имя его восстановлено. «Ужасная смерть моего мужа была страшным ударом для меня, - писала Мария Александровна своим родным. - <...> Я была с самого начала процесса убеждена в невиновности в тех ужасах, в которых обвиняли моего мужа. Я прожила с ним более 17 лет и знала все его недостатки; у него их было много, но он всегда был безупречной честности и с добрейшим сердцем. Умирая, он простил своих врагов, но я, я им не прощаю…»
Замуж более Мария Александровна не вышла. Детей у неё не было, и все свои душевные силы и тепло она отдала воспитанию племянников. «Не знаю, знаешь ли ты, что у меня с осени гостит сестра Маша. Для меня это такая благодать, что ты и вообразить себе не можешь. Есть с кем душу отвести, и для девочек моих это большое счастье, что она у меня», - делился радостью с братом Григорием старший Александр.
В памяти близких ей людей Мария Александровна осталась радушной, приветливой, не унывающей во всех жизненных невзгодах, и - свято чтившей память отца.
В мае 1900 года она стала попечительницей открывшейся в Москве пушкинской библиотеки-читальни (ныне Библиотека имени А.С. Пушкина на Спартаковской улице, близ Богоявленского собора, где крестили будущего поэта). На содержание библиотеки Мария Гартунг бескорыстно жертвовала немалые личные сбережения.
Сохранились тёплые воспоминания правнучки поэта Наталии Сергеевны Мезенцовой: «Тётю Машу всегда отличало неизменное жизнелюбие, и манеры ее были истинно манерами светской дамы, много лет прожившей в высшем кругу. Когда она появлялась в гостиной, то до самого позднего вечера в ней уже не умолкали шутки и смех. Очень тётушка следила за руками. У неё были красивые руки пианистки с длинными пальцами. Когда я смотрела на её руки, то вспоминала о руках Александра Сергеевича, про красоту которых читала и слышала много раз. Баночки из-под кольдкрема и старинное жемчужное ожерелье - ожерелье Наталии Николаевны, в котором она стояла под венцом с Пушкиным - вот что было среди тех немногих памятных вещей, что достались родным после ее смерти. Вещи более памятные и значительные она передала в музеи и библиотеку, попечителем которой была».
Старые москвичи вспоминали, как часто на Тверском бульваре видели Марию Александровну, статную пожилую даму в чёрном платье, в задумчивости сидевшую на скамейке близ памятника её великому отцу...
Да, будто взамен семейного счастья Бог даровал Марии Александровне долгую жизнь. Но последние годы престарелой дочери поэта, совпавшие с крахом Императорской России, были сопряжены с бедностью и болезнями.
С сердечной болью она решилась продать одному из московских коллекционеров подсвечник, некогда принадлежавший её прапрадеду Абраму Петровичу Ганнибалу, «царскому арапу», крестнику и любимцу Петра Великого.
Но с другой фамильной реликвией, оставшейся у неё с молодых лет, изысканной чернильницей из золоченой бронзы (не подарком ли мужа?) расстаться не пожелала. Долгое время её хранителем был Григорий Григорьевич Пушкин, правнук поэта; затем по его распоряжению дорогая реликвия находилась у меня, а ныне - обрела своё постоянное место в мемориальной пушкинской квартире на Арбате.
…Марии Александровне, единственной из всех детей Пушкина, довелось стать свидетельницей смутных октябрьских дней. Умерла она в голодной Москве седьмого марта 1919 года. По вине тогдашнего наркома просвещения Луначарского решение о назначении ей персональной пенсии («учтя заслуги поэта Пушкина перед русской художественной литературой»!) тянулось непростительно долго, и, по горькой иронии судьбы, первая пенсия Марии Александровны пошла на её же похороны.
Наталья Сергеевна Мезенцова, чуть-чуть не дожившая до двухсотлетнего юбилея своего великого прадеда, с горечью восклицала: «Ну в какой бы ещё стране мог быть такой министр культуры, который дал роскошный особняк босоножке Дункан и при этом оставил в нищете дочь Пушкина?!»
…Свой последний приют Мария Александровна обрела в Москве, в некрополе Донского монастыря, близ родовых могил.
Лариса Черкашина
специально для «Столетия», 7 марта 2019