Искренний человек
Искренний человек
(с) Р. В. Хлудов.
Военно-юридический аппарат был великолепен. Такой судебный аппарат есть у каждого государства, стоящего перед общим политическим, экономическим и моральным крахом.
Ярослав Гашек. Похождения бравого солдата Швейка.
Два слова о Гастоне Годэне. Вот, значит, перед вами он, человек совершенно бездарный; закоренелый мужеложник, глубоко презирающий американский быт; победоносно кичащийся своим незнанием английского языка; процветающий в чопорной Новой Англии; балуемый пожилыми людьми и ласкаемый мальчишками - о, да, наслаждающийся жизнью и дурачащий всех; и вот, значит, я.
Набоков. Лолита (в сокращении).
(Эпиграфы придется воспризводить и в продолжениях).
Начнем с поэмы «Зарево». Летом 1943 Пастернак в числе доугих писателей ездил к орловскому участку фронта. Видел он там неслыханные разрушения и бедствия оккупированной, а ныне освобожденной с боем территории, нищее разоренное население. В написанном тогда же Пастернаком «Воззвании к бойцам» об этом говорится с большим чувством:
"…Мы шли по следам жестокого и безжалостного врага. Нас встречало нечеловеческое зрелище разрушения, нескончаемые ряды взорванных и сожженных деревень. Население угонялось в неволю или, прячась в лесах, пережидало бесчинства отступающего неприятеля и редкими кучками голяков и бездомных возвращалось на свои спаленные пепелища. Сердце сжималось при виде этого зрелища».
В действительности Бориса Леонидовича посещали в этой поездке совсем иные чувства: поездка его «внутренне освободила», увиденнное оказалось ему очень «близко, естественно и доступно»; кроме того, по его мнению, из всех выехавших к фронтк писателей именно он, Пастернак, понравился генералитету больше всех, чем Пастернак был очень доволен. Обо всем этом он с чарующей простотой написал Валерию Авдееву (письмо от 21 окт.1943):
«Поездка на фронт имела для меня чрезвычайное значение, и даже не столько мне показала такого, чего бы я не мог ждать или угадать, сколько внутренне меня освободила. Вдруг все оказалось очень близко, естественно и доступно, в большем сходстве с моими привычными мыслями, нежели с общепринятыми изображениями. Не боюсь показаться хвастливым, могу сказать, что из целой и довольно большой компании ездивших, среди которых были Константин Александрович [Федин], Всеволод Иванов и К. Симонов, больше всего по себе среди высших военных было мне, и именно со мной стали на наиболее короткую ногу в течение месяца принимавшие нас генералы».
По впечатлением от поездки Пастернак начал сочинять поэму «Зарево»; сочинял он ее прицельно для публикации в «Правде». Дело это было для него сугубо добровольное: никто сверху у него ничего такого не требовал и не вытягивал. Вступление к поэме было действительно опубликовано в «Правде» 15 октября 1943. Общая характеристика переживаемого момента там такая:
«Нас время балует победами».
А также:
«А горизонты с перспективами!
А новизна народной роли!»
Содержание же таково:
Герой-фронтовик, младший офицер по имени Володя,
приезжает на побывку в родной городок к семье. Городок частично разрушен бомбежками, но у героя в квартире имеется ванная комната с горячей водой. В воззвании к Третьей Армии Пастернак писал: «…спаленные пепелища. Сердце сжималось при виде этого зрелища. Рождался вопрос: какие чудотворные силы поднимут на ноги эти области и вернут их к жизни?» Его герой смотрит на вещи оптимистичнее:
«Мы на словах не остановимся,
Но, точно в сновиденьи вещем,
Еще привольнее отстроимся
И лучше прежнего заблещем».
То есть жили привольно до войны, щас отстроимся и еще привольнее будем жить и блистать… Виноват, не жили привольно - строили привольно: у Пастернака ПРИВОЛЬНО СТРОЯТ.
Жена рассказывает герою Володе о бытовых трудностях, - соду и крахмал приходится доставать с трудом через знакомого (и не совсем ясно, какой ценой; не исключено, ценой собственного тела). Дети бедные в коросте… Герою Володе мерзко - нет, вовсе не то, что его жена, возможно, спит с каким-то тыловиком, а подымай выше: то, что она вообще в дни великих народных побед думает о каких-то бытовых неустройствах.
Людей переродило порохом,
Дерзанием, смертельным риском.
Он стал чужой мышиным шорохам
И треснувшим горшкам и мискам.
Она же, кроме того, и своевольна.
Ах это своеволье Катино!
Когда ни вспомнишь, перепалка
Из-за какой-нибудь пошлятины.
Уйти - детей несчастных жалко.
В итоге - давящая обстановка в семье. Но если даже и уйдет он от семьи, то детям все-таки будет помогать.
…Детей несчастных и племянницу.
Остаться - обстановка давит.
Но если с ней он и расстанется,
Детей в беде он не оставит.
В общем, в семью в прежнем виде, с женой, погрязшей в треснувших горшках, помаде, соде с крахмалом и своеволии, он уже не уместится. Людей, повторяю, переродило порохом,
Дерзанием, смертельным риском.
Он стал чужой мышиным шорохам
И треснувшим горшкам и мискам.
А горизонты с перспективами!
А новизна народной роли!
А вдаль летящее прорывами
И победившее раздолье!
Разговаривать с глупой обывательской женой он не хочет, затыкает ее и ложится спать ("Дай мне уснуть. Не разговаривай. Нельзя ли, право, понормальней"). И вот снится ему сон. Во сне некий жалкий и смешной обыватель жалуется ему на тягости жизни и беззаконные репрессии (!!!), на то, что власти слишком тяжких податей и повинностей требуют, - но герой-фронтовик с презрением отвергает его скулёж, ибо не о том надо думать, и клеймит его «клейкой слякотью» за попытку спекулировать на сердоболии. Заодно презрительно посмеялись над «всеми порядочными людьми», которых-де сажают. Тем более, что все такие жалобы - нытьё, и, что хуже, ужасно однообразное. Я не шучу, так всё и написано:
Он спит, и зубы сжаты в скрежете.
Он стонет. У него диалог
С какой-то придорожной нежитью.
Его двойник смешон и жалок.
"Вам не до нас, такому соколу.
В честь вас пускают фейерверки.
Хоть я все время терся около,
Нас не видать, мы недомерки…
Над рощей буквы трехаршинные
Зовут к далеким идеалам.
Вам что, вы со своей машиною,
А пехтурою, пешедралом?
За полосатой перекладиной,
Где предъявляются бумаги,
Прогалина и дачка дядина.
Свой огород, грибы в овраге.
Мой дядя жертва беззакония,
Как все порядочные люди.
B лесу их целая колония,
А в чем ошибка правосудия?
У нас ни ведер, ни учебников,
А плохи прачки, педагоги.
С нас спрашивают, как с волшебников,
А разве служащие - боги?"
На все на это герой дает решительный отлуп, сводящийся к трем великим заклинаниям: «а нефиг!», «а фигли!» и «а нафиг!»:
-"Да, боги, боги, слякоть клейкая,
Да, либо боги, либо плесень.
Не пользуйся своей лазейкою,
Не пой мне больше старых песен.
Нытьем меня своим пресытили,
Ужасное однообразье.
Пройди при жизни в победители
И волю ей диктуй в приказе.
Bертясь, как бес перед заутреней,
Перед душою сердобольной,
Ты подменял мой голос внутренний.
Я больше не хочу. Довольно".
* * *
Нытьем своим пресытили.
Ужасное однообразье!
Хоть бы поразнообразнее ныли, а то вечно жалуются на одно и то же: на нищету да на беззаконные репрессии...
Все это писалось, повторю, по зову сердца, совершенно добровольно. Такое уж сердце было.
2 be cont.