Человек, которому хотелось.. - 7
Человек, которому хотелось.. - 7. Религиозные и политические мнения Леонида Ильича Брежнева (продолжение. Предыдущее см. http://wyradhe.livejournal.com/226034.html ).
Репрессии "за антисоветчину" и Брежнев.
На эту тему у Леонида Ильича были вполне продуманные взгляды, явственно видные из его действий и воспоминаний о нем. Целесообразно сначала изложить их в сводном виде, а потом демонстрировать их проявления в реальности. Взгляды эти определялись сочетанием четырех компонентов. С одной стороны, преступления Советской власти против жизни и собственности людей сам Брежнев считал преступлениями не меньше, чем любые диссиденты (а на самом деле и БОЛЬШЕ, чем немалая их часть, вполне принимавшая Октябрь) и уж точно он считал их преступлениями в намного большей степени, чем наши дорогие прогрессивные вольнодумцы а-ля "Новый мир" , Вознесенский и пр.; к комиссарам 1918 года в пыльных шлемах Окуджава, пожалуй, относился лучше, чем Брежнев. Карать людей за действия, проистекавшие от возмущения этими преступлениями, - которые и по Брежневу были преступлениями - выходило делом очень непригожим. Карать их за само выражение этого возмущения - совсем уж скверным. Кроме того, Брежнев вообще полагал недопустимым сажать за мнения и за частные разговоры - уж оправданные там по мотивам или нет.
С другой стороны, пресекать антиправительственную публичную деятельность, с каким бы правым негодованием люди на этот путь не вставали, он считал нужным уже и по делу (иной вопрос, КАК пресекать, с какой степенью суровости - и с какого уровня самой деятельности пресекать), а идею вводить демократию и свободу полагал - тут уж вполне справедливо - злотворным безответственным безумием.И, наконец, независимо от его личных принципов на этот счет оставалось считаться с реальностью - с позицией верхушки и элиты в целом. Как заметил однажды сам Брежнев, Политбюро и так принимало лишь одно из трех его предложений (вовсе не по вопросам либерализации, а вообще). Операцию по высылке Солженицына они с Андроповым проводили на грани фола, по правилам тайных операций и интриг, поскольку большинство Политбюро твердо желало его посадить, а вовсе не высылать. В этих условиях он был весьма ограничен в проведении своего взгляда на дело, и достойно внимания, что резкое снижение количества и ослабление самого качества репрессий за антисоветчину он тем не менее поставил одним из своих ключевых приоритетов - и так-таки смог продавить (причем продолжал это ослабление и на протяжении всех 70-х гг.), хотя большинство Политбюро в первые семь лет его генсекства активно желало прямо противоположного, а именно существенного ужесточения репрессий.
Соответственно сказанному, к антисоветскому инакомыслию и к диссидентской деятельности (тут речь уже шла не о инакомыслии и разговорах, а о б общественно-политической деятельности, противоправительственной пропаганде и демонстрациях) подходы у него были разные. "Антисоветчину", проявляющуюся просто в анекдотах и частных разговорах, Брежнев считал не заслуживающей кары в принципе и многое сделал для проведения этого своего мнения в жизнь. Правда, в жизнь он его проводил с весьма грубой степенью разрешения: проводил ту линию, чтобы за это больше не сажали и не ссылали (при Хрущеве за это как раз сажали), чтобы тут не карало государство. В заушения более мелкого уровня он вдавался очень мало - хорошо и то, что удалось провести не-сажание и не-ссылание. В бытность мою на первом курсе (1985 год) один парень сказанул на семинаре по истории партии, что, может, Троцкий и Зиновьев были не во всем так уж неправы, как написано в курсе истории партии. При каком-то другом преподавателе это могло бы сойти совершенно нормально, но у нас этот семинар вел С.С. Хромов, один из столпов этой самой истории партии и большой подлец и дурак даже по меркам своей дисциплины. Он взбушевался - и не на семинаре, а перед тогдашним деканом и парторганизацией. В течение недели парень был исключен из комсомола, исключен с истфака - факультет-то партийный и идеологический - и в скором времени отправился в армию (куда, впрочем, и остальные пошли, но на полгода позже). Никто его, конечно, не сажал и даже не вел с ним профилактическую работу в КГБ. Добавочный и печальный идиотизм ситуации заключался в том, что хвалить Троцкого и Зиновьева было по существу столь же мило, как хвалить Адольфа Алоизыча.
Скажи об этой истории покойному уже три года как Брежневу - по моим представлениям, он ответил бы нечто в стиле "Жаль дурака" - и порядки, при которых вот за это полагается вот такое, нимало не одобрял бы (кстати, как раз по поводу всех этих деятелей он как-то сказал Бовину и компании, - когда те в прогрессизме своем ставили вопрос о необходимости реабилитации Троцкого, Зиновьева и Каменева - что, конечно, никакие это были не вредители и не наймиты иностранной реакции, но поднимать вопрос об их реабилитации, мягко говоря, несвоевременно, а Бовин и прочие должны прекратить подавать записки по этому поводу, потому что им может за это прилететь и ему трудно будет их защитить, если они будут так подставляться, да и его самого таким манером подставлять. Следует добавить, что Троцкого с Зиновьевым Л.И. должен был в душе жаловать всяко не больше, чем остальных великих драконов), но и не считал бы приоритетом такие порядки менять - просто потому, что и заклятых друзей по Политбюро в этом не убедишь, и парень сам дурак - вольно ж ему было на семинаре такое брякать, он что, с Марса упал, или так уж язык за зубами на семинаре держать сложно (собственно, это были бы вполне оправданные замечания), и дело идет о скверных обычаях малого масштаба - не сажали же и не сослали; скверными вещами такого масштаба пронизана вся жизнь, и когда еще дойдет до них очередь - тут куда более важные вещи не сдвинешь с места. Когда до Брежнева доходили известия о наездах на людей по аналогичным причинам и когда его просили о заступничестве по таким поводам, он часто вступался (характерный пример - как он приказал Гришину отстать от института Иноземцева), сам он за "антипартийные" вещи такого порядка вообще не считал допустимым взыскивать (напомню его ответ Бовину и Ко в точности по тому вопросу, за который мой сокурсник вылетел с факультета - при том, что Бовин и Ко куда как превзошли его в степени крамольно-положительного отношения к Троцкому и пр.), но каких-то общих усилий в этой сфере не предпринимал.
Итак, просто за разговорчики, просто за инакомыслие карать не должно вообще - таких людей будем признавать заблуждающимися, но не преследовать (это он формулировал открыто и специально, и на эту формулировку даже ссылался Андропов в письме к Капице, о чем еще будет речь ниже). Иное дело с диссидентами. Сам Брежнев полагал, что сажать не надо и их (что не значило, что их не надо пресекать вообще), и что сажать их, собственно, стыдно: мало того, что наворотили известно каких скверных дел и теперь хвалимся ими, так еще и сажаем людей, которые пошли против власти, выражая возмущения этими делами и этой неправдой. Брежнев и брату, и, независимо, Кунаеву, и, независимо, своему начальнику охраны Медведеву говорил и давал в разное время понять, что будь его воля, он бы диссидентов вообще не сажал. По их воспоминаниям об этих эпизодах (см. ниже), а также по всему известному о словах и делах Брежнева несомненно, что к деятельности диссидентов он относился отрицательно, полагая, что они несут вред - смуту, и был ими сильно раздражен как вредными для дела людьми, но считал, что после всего сотворенного и налганного Советской властью _сажать_ их за то, что они возвеличиванием всего этого (и запретами на критику этого возвеличивания, и подавлением нарушений этих запретов) доведены до остервенения, криков про демократию и бросания на власть - это только усугублять вины и позор власти. Как известно, взгляды самого Брежнева на репрессии вообще примерно совпадали с мнениями Щелокова, а тот считал (и мало того, что считал - он это публично говорил), что [сталинский] ГУЛАГ не отличается от гитлеровских концлагерей.
Однако, учитывая очевидную невозможность провести такое отношение к диссидентам в жизнь, в качестве реалистической программы (которую надеялся более или менее осуществить) он выработал для себя такую: снизить количество привлекаемых к ответственности за "антисоветчину" (даже выразившуюся в антиправительственной пропаганде), сначала пытаться из застращать и уговорить оставить эту деятельность, и только при упорствовании... вот тут уже начинались существенные разногласия. Брежнев предлагал Политбюро постановить, что даже при упорствовании таких людей надо не сажать, а только лишать гражданства и высылать на Запад. Конечно, при этом получилось бы, что щуку бросили в реку и что Советская власть собственными руками предоставляет своим врагам свободу и усиленные возможности пропаганды из-за рубежа, однако Брежнев без всяких колебаний готов был на это пойти - до того ему не хотелось таких людей сажать (хотя ни положительной программе, ни средствам, которыми они хотели за нее бороться - то есть публичному противостоянию властям - он нимало не сочувствовал и в душе). Он выдвигал идею попросту принять такой закон, однако это тоже не прошло (и даже не выносилось как предложение на официальное заседание Политбюро), и практика осталась двойственной: многих высылали, но многих и сажали (хотя и намного меньше, чем при Хрущеве). За первое спасибо можно сказать исключительно Леониду Ильичу. Любопытно, что, насколько я знаю, сами высылаемые так и не задумались над тем, а почему их, собственно, высылают (на западные хлеба, на свободную "клеветническую работу" против СССР на западные деньги), вместо того, чтобы сажать? Чего ради СССР собственными руками создает антисоветскую эмиграцию, ведущую с ним, с СССР, политическо-информационную войну иждивением западных держав, которые соответствующих эмигрантов ради этого поддерживают, либо содержат, либо просто дают им соответствующие задания в своих учреждениях пропагандистской войны? Зачем СССР посылает своим противникам людей, которые заведомо будут на этих противников работать против самого же СССР?
Некоторые из высылаемых, по-видимому, всерьез думали, что их высылали, а не сажали, потому что _боялись_ посадить. Боялись могучего Запада, который бы никак этого не простил Советскому Союзу, и был бы от этого начальству ужас-ужас... Мнение совершенно вздорное и говорящее только о, мягко говоря, преувеличенном мнении соответствующих лиц о своей значимости для мировой истории. Кроме того, мнение это полностью опровергается элементарным фактом: когда разрядка в конце 70-х была спущена под откос, посадки не усилились, напротив, Брежнев их снижал все свое правление с начала 70-х (хотя по логике обсуждаемого мнения с того момента, как выторговывать что-то у Запада в рамках разрядки стало невозможно, и от нее перешли к конфронтации, заменять посадку высылкой было бы бессмысленно и контрпродуктивно). Остальным высылаемым, видимо, вообще нечасто приходили в голову вопросы на эту тему. Оно и к лучшему, потому что в правильный ответ (заключавшийся в том, что Брежнев считал настолько скверным делом их сажать после всего происшедшего в стране, что и высылку их на хлеба и службу супостатов считал намного лучшим выходом, хоть для СССР оно и было намного вреднее политически; вдобавок он считал, что вообще-то скверно - хоть и приходится это делать - удерживать в стране людей против их воли, см. ниже) они бы просто не поверили.
Фактическая сторона дела выглядела так (здесь и ниже в число посаженных за антисоветчину -то есть по антисоветским статьям - включены те, кто был повергнут принудительному психиатрическому лечению в связи с обвинениями по этим статьям, то есть включая политические жертвы "карательной психиатрии").
При Хрущеве в 1956-1960 сажали по антисоветским статьям в среднем по 458 человек на 100 млн. населения в год (далее мы будем приводить именно этот коэффициент - число посаженных на 100 млн. населения в год) - всего за эти 5 лет свободы после XX съезда посадили 4676 человек, особенно много из них в 1957 году (1964 человека) и 1958 году (1416 человек). 50-60 процентов из посаженных садились просто за разговоры. В 1961-1964 размах репрессий резко снизился - всего посадили 1052 человека, то есть 95 (в среднем) человек в год на 100 млн. Большая часть членов Политбюро решила, что это недопустимо низко, и Шелепин с Семичастным после переворота 1964 года для приведения страны в чувство просили на первое время лимит на 30 000 посадок за антисоветчину. Им не дали сразу, и начались медленные перетягивания каната на эту тему - а пока Брежнев сбросил уровень посадок за антисоветчину более чем в десять раз. В 1965 посадили 20 человек (коэффициент - 9 человек в год на 100 млн.). В частности, Брежнев в первые же годы правления провел замену строго-репрессивной системы "профилактической", когда при доносах по поводу антисоветских разговоров, кружков, распространении и размножении антисоветской литературы дела на человека не возбуждали, а вызывали его в КГБ и вели с ним беседу угрожающе-увещевательного характера - "профилактировали" его. Например, в 1967 за антисоветскую агитацию и пропаганду были проведены действия по 12 с лишним тысячам человек, признанных виновными в ней; из них 103 было привлечено к соответствующей уголовной ответственности, а остальные более 12 тыс. - просто подверглись "профилактической беседе", им погрозили пальцем, высказали угрозы на будущее в случае повторений - и все. При Хрущеве из них села бы добрая 1000 человек. С 1967 по 1971 г. только антиправительственных кружков ("антисоветских группирований") было обнаружено 3096, профилактировано было подавляющее большинство из их участников (13 602), посажено подавляющее меньшинство. Была введена новая статья за антисоветизм (190-1), значительно более мягкая, чем старая (70-я). Наконец, с самого 1965 была введена новая политика, по которой "просто за разговоры" сажать было отныне нельзя.
Вместе с тем всю вторую половину 1960-х, частью трудами Семичастного, Шелепина и прочих сторонников строгих мер, частью вследствие роста самого числа открытых протестантов, число посаженных за антисоветчину начало расти, хотя все равно и отдаленно не дотягивало до позднехрущевского коэффициента 120/100 млн.: в 1966 - 48 человек, К = 20; в 1967 - 103 человека, К = 43.
В 1967 году Брежнев смог провести на ГБ Андропова - в качестве лучшего из возможных вариантов, в очень сложной обстановке, на смену откровенному борцу за укрепление идеологии и репрессий Семичастному. Андропов был самым трусливым и умеренным, а также самым зависимым от Брежнева и самым заинтересованным в нем из всех кандидатов, которых тогда можно было провести на ГБ. Пока Брежнев был правителем, Андропов оказывался вместе с ним сторонником редуцирования репрессий сравнительно с Хрущевым и даже просто с советскими законами - по закону, например, Солженицын должен был сесть на много лет, большинство Политбюро было именно за это, Брежнев и Андропов его сплавили за границу после ряда хитрых маневров в обход большинства Политбюро. Но при этом Андропов был намного злобнее в смысле репрессий самого Брежнева, что и сказалось немедленно, когда Андропов сам стал верховным правителем.
В 1967 Брежнев и Андропов приготовили проект амнистии к 50-летию Октябрьской революции, по которой должны были быть амнистированы и осужденные за политику (в том числе Даниэль и Синявский). Однако Политбюро заблокировало этот пункт и существенно изменило проект, оставив амнистию в суженном формате - политзаключенные были из нее исключены. Среди дневниковых записей Брежнева за 1968 есть фраза: "О законодательстве - высылать за пределы страны". Практику соответствующую позднее ввели, но отказа от посадок в пользу высылки так и не произошло.
В 1968 за антисоветчину посадили 129 человек (К = 54/100 млн.), в 1969 - 195 человек (К = 81/100 млн.), в 1970 - 204 ( К = 84). Это был апогей репрессий брежневского времени - все равно в полтора раза меньший, чем в самые льготные хрущевские времена. В 1969-1971 гг. Брежнев добился существенных сдвигов в распределении власти в свою пользу, XXIV съезд (1971) явился "его" съездом - и эти сдвиги немедленно сказались на деле. В 1971 - 1975 посадили за антисоветчину 893 человека (К = 64/100 млн.), в 1975-1977 официально приняли третью корзину хельсинкских соглашений и бессословную "общенародную" конституцию, в 1976-1980 посадили за антисоветчину 347 человек (К = 26 /100 млн.), в 1981-1982 (как показывает сличение разных данных) посадили 34 человека (К = 6; возможно, занижено из-за рассогласования подсчетов). Профилактирование также резко пошло на убыль: в 1975 г. было «предостережено» 484 человека (сравнительно с примерно тремя тысячами в год в конце 60-х), из них лишь один впоследствии был привлечен к уголовной ответственности.
После чего пришел к власти Андропов, и в 1983-1985 по антисоветским статьям посадили 506 человек, в среднем 168 человек в год (К = 61/100 млн.). Иными словами, Андропов в разы поднял уровень репрессий сравнительно с Брежневым.
Итак, в первые же годы после прихода к власти Брежнев смог существенно снизить уровень политических репрессий позднехрущевского времени, а в десятилетие наибольшей своей концентрации власти (1971-1982) он этот уровень снизил еще примерно вчетверо (в 1961-1964 К = 95/100 млн., в 1968-1970 К = 73/100 млн., в 1971-1975 К= 64/100 млн., в 1976-1980 К=26/100 млн.) к большому неудовольствию Андропова, который незамедлительно вернул его к показателям 1970 г. (при Андропове К >> 60/100 млн.).
Добавлю, что после 1967 при подавлении массовых беспорядков не применяли огнестрельного оружия: при Хрущеве при подавлении стреляли практически всегда, всего за 1957-1964 убито при этом более 50 человек, при Брежневе стреляли сначала редко, и в 1965-1967 - убито 9 человек, а потом вообще прекратили при этом стрелять, и, например, при разгоне массовых беспорядков в Орджоникидзе в 1981 не стреляли вовсе. Все это также было сознательной позицией Брежнева, который был в полной ярости в 1958 по поводу пальбы в Темир-Тау (по слухам - набил рожу местному боссу, частично отвечавшему за нее; совершенно точно - повыкидывал множество начальников, доведших до этого: "Назавтра в Темиртау прибыл из Москвы посланец Хрущева Леонид Брежнев. В феврале он вручал области орден Ленина. На этот раз его миссия была не из приятных. Он учинил партийно-хозяйственному активу жуткий разнос. Полетели многие партийные и милицейские головы").
Разрозненные воспоминания и эпизоды - удивительно единообразные, хотя и независимые друг от друга - дополняют эти факты.
Любовь Брежнева пишет, что дядя ее отрицательно относился к преследованию диссидентов, но не считал нужным и возможным схватываться по этому поводу с КГБ и партийно-правительственной элитой в целом, волю коих по этому поводу выражал Андропов. Как-то Яков Брежнев в очередной раз рассказывал ей, как в некий момент 30-х годов над Леонидом Брежневым нависла угроза репрессирования, и как она его все-таки миновала (об этой истории речь еще будет ниже). Любовь Брежнева сообщает: "Однажды, когда речь шла о сталинских репрессиях и мой отец в который раз рассказал душераздирающую историю о том, как охотились ястребы из НКВД за преуспевающим коммунистом Леонидом Брежневым, заключив свои слова фразой: «Погибать бы нашему Леониду на лесоповале», я не удержалась и сказала: «Жаль, что он там не побывал. Возможно, в этом случае у него рука бы не поднялась отправить туда молодых ребят (речь идет о диссидентах)». «А он и не отправляет, - сказал отец, почему-то обидевшись. Это все андроповские штучки». «Что ж, выходит, страной правит Андропов, а не Брежнев и даже не Политбюро?» - спросила я. «Выходит, так», - лаконично ответил отец".
Как-то Яков зашел к брату на Старую площадь и присел на стул. "Только что Андропов от меня ушел", - сказал Брежнев, показав на этот самый стул. "Отец, - пишет Люба, - совсем было приземлившийся на этот стул, вскочил как ужаленный. - Что, Яша, боишься Андропова? - засмеялся дядя. - Я сам его боюсь".
Та же Люба: "Отношения моего дяди [Л.И.] с Андроповым, о котором он [Леонид Ильич] говорил: "умный, коварный, жестокий", были очень сложными в том смысле, что оба играли в какую-то невидимую миру, но опасную игру "кто кого"" [уточним: как известно по всей совокупности материала, так оно и было, но игра эта была не в то, "кто кого", а в то, кто будет после Брежнева, и эта игра сочеталась с общей их игрой против ряда других членов Политбюро, настроенных еще репрессивно и консервативно, чем Андропов].
В. Медведев (глава охраны Брежнева, издал воспоминания "Человек за спиной") пишет с очень характерным изумляющимся зачином: "Самое удивительное, что лично Брежнев относился к диссидентам спокойно. Но приходил Андропов, как истинный коммунист, стоящий на столбовом социалистическом пути, докладывал, сам же давал ответы на поставленные вопросы, и Брежнев отвечал: - Ну и давай занимайся. Если комитет считает, что..."
Динмухамед Кунаев вспоминал, как однажды заговорил с Брежневым о мерах, которые применяются по отношению к диссидентам - в том духе, что зря их так давят и сажают. «Я, - пишет Кунаев, - высказал ему свои сомнения. Брежнев долго не отвечал, а потом, глядя в сторону, проговорил: «Ну а что делать? Андропов говорит, что они мутят воду. Вредят. Народ будоражат». На этом наш разговор и закончился"
Капица обратился к Андропову с письмом в защиту Сахарова и Орлова, указывая на недопустимость того, что их наказывают за инакомыслие. Андропов ответил обширным письмом, из которого приведу место, где он ссылается на позицию, открыто заявленную Брежневым:
"...Что же касается Ваших утверждений, что Сахаров и Орлов наказаны за "инакомыслие", то, очевидно, Вы стали жертвой чей-то недобросовестной информации. Известно, что в нашей стране не судят за "инакомыслие" и советский закон не предписывает всем гражданам мыслить в рамках каких-то однозначных стереотипов. Почитайте высказывание по этому поводу Леонида Ильича Брежнева. Он неоднократно подчеркивал, что у нас не возбраняется "мыслить иначе", чем большинство, критически оценивать те или иные стороны политической жизни. "К товарищам, которые выступают с критикой обоснованно, стремясь помочь делу, - указывал Леонид Ильич, - мы относимся как к добросовестным критикам и благодарны им. К тем, кто критикует ошибочно, мы относимся как к заблуждающимся людям". Так обстоит дело с "инакомыслием". ...Касаясь фактической стороны вопроса о Сахарове и Орлове, хочу сказать следующее. Академик Сахаров, начиная с 1968 года, систематически проводит подрывную работу против Советского государства. Он подготовил и распространил на Западе более 200 различных материалов, в которых содержится фальсификация и грубейшая клевета на внутреннюю и внешнюю политику Советского Союза. Его материалы используются империалистами для разжигания антисоветизма, для осуществления политики, враждебной нашему строю и государству. Как видите, тут уж не "инакомыслие", а действия, наносящие ущерб делу безопасности и обороноспособности Советского Союза..."
Кстати, уже после того, как Сахаров все это делал и направил Брежневу обширнейшее письмо о необходимости введения полной демократии, многопартийности и политических свобод - Брежнев изъявил намерение встретиться с ним лично. Не требует оговорок то, что ни на какое удовлетворение этих пожеланий он не собирался и не мог идти даже на словах. Умиротворить Сахарова, не становясь на путь такого удовлетворения, было невозможно, и все наверху это уже давно понимали. Если Брежнев в этой ситуации хотел, тем не менее, встретиться с Сахаровым, то разве что по одной причине: нисколько не уважая его политических выводов и программы, но уважая и понимая мотивы, повлекшие его к этим детским пожеланиям, он хотел по-человечески объяснить Сахарову, почему он, Брежнев, не может и не хочет ничего такого делать - а там пусть Сахаров думает, что пожелает. Однако встречаться с Сахаровым без того, чтобы получить на такую встречу согласие со стороны прочих членов Политбюро, он не решился, а члены ПБ резко выступили против этого - и он эту встречу отменил. Это не помешало еще позже, когда война Сахарова с Политбюро достигла апогея и он был сослан в Горький, происходить следующему (Чурбанов): "А вот об Андрее Дмитриевиче Сахарове разговоры [слышанные мной от Брежнева] были. Леонид Ильич относился к Сахарову не самым благожелательным образом, не разделял, естественно, его взгляды, но он выступал против исключения Сахарова из Академии наук. Суслов настаивал, причем резко, а Леонид Ильич не разрешал и всегда говорил, что Сахаров большой ученый и настоящий академик".
Касательно свободы выезда и отказников у Брежнева срывалось и следующее (тот же Чурбанов): "Помню, как-то раз он [Брежнев] с Андреем Андреевичем Громыко обсуждал вопрос о выезде из СССР. Тогда Леонид Ильич достаточно резко сказал: «Если кому-то не нравится жить в нашей стране, то пусть они живут там, где им хорошо». Он был против того, чтобы этим людям чинили какие-то особые препятствия. Юрий Владимирович, кажется, придерживался другой точки зрения по этому вопросу".
Своей племяннице Любови Брежневой - когда уже как раз она нападала на него за отсутствие свободы выезда - Брежнев с сердцем ответил, однако, нечто прямо противоположное: "Тебя выпусти, других, а там, глядь, мы с Косыгиным одни останемся, да и тот при случае удерет" (передается эта реплика и другими людьми в других вариантах: "отвернусь - а тут и он удерет", "да и тот через недельку удерет" - видимо, Леонид Ильич повторял это присловье не раз).
Как бы то ни было, ограниченную свободу выезда (пресловутое "для воссоединения с родными") он продавил, и еще активнее пробивал в Политбюро отказ от введенных этим самым Политбюро правил, по которым с выезжающих требовали возмещения советских расходов на их образование. Очередное его указание при этом- черт с ним, пусть в официальных подзаконных актах остается, что возмещать надо, но пусть фактически этих денег не взыскивают! Разбирательство на эту тему шло именно вокруг еврейской эмиграции, и стенограмма речей Брежнева по этому поводу на Политбюро 20 марта 1973 года гласит (тут, кстати, и общий стиль его очень ярко виден):
"...В последние месяцы разгорелась истерия вокруг так называемого образовательного налога на лиц, выезжающих за границу. Я много думал, как быть. На прошлом заседании Политбюро мы не записывали этого, но условились, что т. Андропов примет соответствующие меры. Я тогда не знал, что это дело т. Щёлокова, и отдел у них, оказывается, такой есть. Я сказал тогда: приостановить взимание налогов, то есть, не отменяя Закона, отпустить партию человек в 500 евреев, которые никакого отношения ни к секретности работы, ни к партийным учреждениям не имеют. Даже если попадутся и лица среднего возраста, например, из Биробиджана, отпустить. Они расскажут, и все будут знать об этом. Но стал я проверять, душа моя беспокойная, думаю, дай спрошу т. Щёлокова. Звоню ему, а он говорит: я в первый раз слышу. Как первый раз слышишь? Значит, он ничего не знает об этом. Он не виноват, он не был на Политбюро. Звоню Юрию Владимировичу: как же так? Юрий Владимирович говорит: я разговаривал с его замом. Значит, заместитель не передал ему. Звоню т. Громыко, прошу проверить по консульствам. Говорю ему, что не знаю, что консульства оформляют выезды. Оказывается ничего подобного. До сих пор взимают плату. В 1973 году отправлено 349 человек, с которых взыскано полтора миллиона рублей… Мы об этом говорим уже с прошлого года. Указания не выполняются. Меня это беспокоит. Я не ставлю вопрос об отмене закона, а если хотите, и этот вопрос можно поставить.... Шёл разговор и о том, как выпустить из кармана еврейский вопрос. Мы проявляем заботу, а что из этого получается? Ничего.... Я задал себе вопрос: существует у нас еврейский журнал, который издается в Москве. (Косыгин: - На русском языке?) - Нет, на еврейском. Редактор еврей Арон Вергелис, язык еврейский. Я узнал это из информации, что этот редактор ездил в Америку, он честно написал, как его обрабатывали, как его повёз на дачу один старый друг. А когда приехал, увидел там шабаш еврейский. Ах, Арон приехал. А этот Арон взял да и выдал все в нашу пользу и написал записку. Я впервые узнал, что есть такой журнал. Я тогда задал вопрос: есть у нас сколько-то цыган, но разве больше, чем евреев? Или у нас есть закон, преследующий евреев? А почему бы не дать им маленький театрик на 500 мест, эстрадный еврейский, который работает под нашей цензурой, и репертуар под нашим надзором. Пусть тётя Соня поёт там еврейские свадебные песни. Я не предлагаю этого, я просто говорю. А что если открыть школу? Наши дети даже в Англии учатся. Сын Мжаванадзе воспитывается в Англии. Моя внучка окончила так называемую английскую школу. Язык как язык, а остальное всё по общей программе. Я так рассуждаю: открыли в Москве одну школу, называется еврейская. Программа вся та же, как и в других школах. Но в ней национальный язык, еврейский, преподаётся. Что от этого изменится? А ведь их всё-таки три с половиной миллиона, в то время как цыган, может быть, 150 тысяч.
Я эту дерзкую мысль задал сам себе. Но так как я всегда полон откровения, то я думаю: никто ни разу не предложил, а что если разрешить еврейскую еженедельную газету? У нас раз в неделю маленькие газеты выходят в Биробиджане.. Не все её прочтут на еврейском. Прочтёт еврей, старый Абрамович прочтет, а там - то же самое, что ТАСС передаёт.
У нас вся политика по еврейскому вопросу основывается на одном Дымшице, вот видите, у нас т. Дымшиц зам.пред. Совмина, так что зря говорите, что евреев притесняем. А может быть, нам немножко мозгами пошевелить?
Я это говорю свободно потому, что я ещё не поднял руки за то, что говорю. Я просто пока - руки по швам и рассуждаю, вот в чём дело… Сионизм нас глупит [=дурит?], а мы деньги берем со старухи, которая получила образование. Раз у нее высшее образование - плати деньги Щелокову. Он тебе даст бумажку, тогда ты поедешь в Израиль. Вот такова политика!
Я, конечно, не забываю при этом, что отпускать не только академиков, но и специалистов среднего звена не следует, не хочу ссориться с арабами. Мы просим вас в этом месяце отпустить одну партию 100 чел., затем вторую - 100 чел., третью - 100 чел. и не брать с них налогов, включить несколько второстепенных специалистов - вот о чём идёт речь.
Вы извините, что я так темпераментно говорю. Но я говорю потому, что Политбюро было такого мнения, а практических решений нет. Товарищи понимают это в принципе? ...Как поступают капиталисты? Если ты поступаешь в колледж, получаешь образование за пять лет или за четыре, оно стоит 40 тысяч долларов. [Дают такую стипендию] Раз ты получаешь высшее образование, то обязан [эти] 40 тысяч долларов вернуть [отработать]. После этого ты имеешь право свободной поездки в любую страну мира. Таково положение в Израиле. А у нас сейчас поступают так: если гражданин кончил, например, пищевой институт, проработал 40 лет, а ему уже 60 лет. И вдруг вспомнили, что он 40 лет назад кончил институт, теперь же он в Израиль хочет ехать. Ему говорят: плати 5800 рублей, тогда поедешь. Но ведь это совсем разные вещи. Так что одно дело дать стипендию человеку, и он должен её отработать, а другое - плата за полученное образование. ...Скажу об одном случае. Как-то приехал ко мне Антон Гаевой в Днепропетровск. Было воскресенье. Я говорю: знаешь, Антон, давай сходим куда-нибудь. В это время открылась филармония, как раз 200 метров от нашего дома. Я говорю ему: в филармонию какая-то певичка Соня приехала. Я даже не понял, что фамилия у нее еврейская. На концерте оказалось 100 процентов евреев. Только Антон Гаевой и я с супругами оказались среди них. А эта Соня пела еврейские, старинные и свадебные песни. Только песенку споет, а зал кричит: браво, Соня! Если открыть еврейский театр, то он будет бездотационный, и будет приносить прибыль в бюджет... (Косыгин [шутит]: Тогда я [эти деньги] запишу в доход). - Ты можешь запланировать миллион, они тебе дадут миллион, хотя они его и не заработают. Вы извините, товарищи, это шутка".
Мысль Брежнева про тетю Соню передавалась и в такой редакции: "Если тетя Соня в театре по-еврейски поговорит, то Советская власть от этого не рухнет".
2 be cont.
Репрессии "за антисоветчину" и Брежнев.
На эту тему у Леонида Ильича были вполне продуманные взгляды, явственно видные из его действий и воспоминаний о нем. Целесообразно сначала изложить их в сводном виде, а потом демонстрировать их проявления в реальности. Взгляды эти определялись сочетанием четырех компонентов. С одной стороны, преступления Советской власти против жизни и собственности людей сам Брежнев считал преступлениями не меньше, чем любые диссиденты (а на самом деле и БОЛЬШЕ, чем немалая их часть, вполне принимавшая Октябрь) и уж точно он считал их преступлениями в намного большей степени, чем наши дорогие прогрессивные вольнодумцы а-ля "Новый мир" , Вознесенский и пр.; к комиссарам 1918 года в пыльных шлемах Окуджава, пожалуй, относился лучше, чем Брежнев. Карать людей за действия, проистекавшие от возмущения этими преступлениями, - которые и по Брежневу были преступлениями - выходило делом очень непригожим. Карать их за само выражение этого возмущения - совсем уж скверным. Кроме того, Брежнев вообще полагал недопустимым сажать за мнения и за частные разговоры - уж оправданные там по мотивам или нет.
С другой стороны, пресекать антиправительственную публичную деятельность, с каким бы правым негодованием люди на этот путь не вставали, он считал нужным уже и по делу (иной вопрос, КАК пресекать, с какой степенью суровости - и с какого уровня самой деятельности пресекать), а идею вводить демократию и свободу полагал - тут уж вполне справедливо - злотворным безответственным безумием.И, наконец, независимо от его личных принципов на этот счет оставалось считаться с реальностью - с позицией верхушки и элиты в целом. Как заметил однажды сам Брежнев, Политбюро и так принимало лишь одно из трех его предложений (вовсе не по вопросам либерализации, а вообще). Операцию по высылке Солженицына они с Андроповым проводили на грани фола, по правилам тайных операций и интриг, поскольку большинство Политбюро твердо желало его посадить, а вовсе не высылать. В этих условиях он был весьма ограничен в проведении своего взгляда на дело, и достойно внимания, что резкое снижение количества и ослабление самого качества репрессий за антисоветчину он тем не менее поставил одним из своих ключевых приоритетов - и так-таки смог продавить (причем продолжал это ослабление и на протяжении всех 70-х гг.), хотя большинство Политбюро в первые семь лет его генсекства активно желало прямо противоположного, а именно существенного ужесточения репрессий.
Соответственно сказанному, к антисоветскому инакомыслию и к диссидентской деятельности (тут речь уже шла не о инакомыслии и разговорах, а о б общественно-политической деятельности, противоправительственной пропаганде и демонстрациях) подходы у него были разные. "Антисоветчину", проявляющуюся просто в анекдотах и частных разговорах, Брежнев считал не заслуживающей кары в принципе и многое сделал для проведения этого своего мнения в жизнь. Правда, в жизнь он его проводил с весьма грубой степенью разрешения: проводил ту линию, чтобы за это больше не сажали и не ссылали (при Хрущеве за это как раз сажали), чтобы тут не карало государство. В заушения более мелкого уровня он вдавался очень мало - хорошо и то, что удалось провести не-сажание и не-ссылание. В бытность мою на первом курсе (1985 год) один парень сказанул на семинаре по истории партии, что, может, Троцкий и Зиновьев были не во всем так уж неправы, как написано в курсе истории партии. При каком-то другом преподавателе это могло бы сойти совершенно нормально, но у нас этот семинар вел С.С. Хромов, один из столпов этой самой истории партии и большой подлец и дурак даже по меркам своей дисциплины. Он взбушевался - и не на семинаре, а перед тогдашним деканом и парторганизацией. В течение недели парень был исключен из комсомола, исключен с истфака - факультет-то партийный и идеологический - и в скором времени отправился в армию (куда, впрочем, и остальные пошли, но на полгода позже). Никто его, конечно, не сажал и даже не вел с ним профилактическую работу в КГБ. Добавочный и печальный идиотизм ситуации заключался в том, что хвалить Троцкого и Зиновьева было по существу столь же мило, как хвалить Адольфа Алоизыча.
Скажи об этой истории покойному уже три года как Брежневу - по моим представлениям, он ответил бы нечто в стиле "Жаль дурака" - и порядки, при которых вот за это полагается вот такое, нимало не одобрял бы (кстати, как раз по поводу всех этих деятелей он как-то сказал Бовину и компании, - когда те в прогрессизме своем ставили вопрос о необходимости реабилитации Троцкого, Зиновьева и Каменева - что, конечно, никакие это были не вредители и не наймиты иностранной реакции, но поднимать вопрос об их реабилитации, мягко говоря, несвоевременно, а Бовин и прочие должны прекратить подавать записки по этому поводу, потому что им может за это прилететь и ему трудно будет их защитить, если они будут так подставляться, да и его самого таким манером подставлять. Следует добавить, что Троцкого с Зиновьевым Л.И. должен был в душе жаловать всяко не больше, чем остальных великих драконов), но и не считал бы приоритетом такие порядки менять - просто потому, что и заклятых друзей по Политбюро в этом не убедишь, и парень сам дурак - вольно ж ему было на семинаре такое брякать, он что, с Марса упал, или так уж язык за зубами на семинаре держать сложно (собственно, это были бы вполне оправданные замечания), и дело идет о скверных обычаях малого масштаба - не сажали же и не сослали; скверными вещами такого масштаба пронизана вся жизнь, и когда еще дойдет до них очередь - тут куда более важные вещи не сдвинешь с места. Когда до Брежнева доходили известия о наездах на людей по аналогичным причинам и когда его просили о заступничестве по таким поводам, он часто вступался (характерный пример - как он приказал Гришину отстать от института Иноземцева), сам он за "антипартийные" вещи такого порядка вообще не считал допустимым взыскивать (напомню его ответ Бовину и Ко в точности по тому вопросу, за который мой сокурсник вылетел с факультета - при том, что Бовин и Ко куда как превзошли его в степени крамольно-положительного отношения к Троцкому и пр.), но каких-то общих усилий в этой сфере не предпринимал.
Итак, просто за разговорчики, просто за инакомыслие карать не должно вообще - таких людей будем признавать заблуждающимися, но не преследовать (это он формулировал открыто и специально, и на эту формулировку даже ссылался Андропов в письме к Капице, о чем еще будет речь ниже). Иное дело с диссидентами. Сам Брежнев полагал, что сажать не надо и их (что не значило, что их не надо пресекать вообще), и что сажать их, собственно, стыдно: мало того, что наворотили известно каких скверных дел и теперь хвалимся ими, так еще и сажаем людей, которые пошли против власти, выражая возмущения этими делами и этой неправдой. Брежнев и брату, и, независимо, Кунаеву, и, независимо, своему начальнику охраны Медведеву говорил и давал в разное время понять, что будь его воля, он бы диссидентов вообще не сажал. По их воспоминаниям об этих эпизодах (см. ниже), а также по всему известному о словах и делах Брежнева несомненно, что к деятельности диссидентов он относился отрицательно, полагая, что они несут вред - смуту, и был ими сильно раздражен как вредными для дела людьми, но считал, что после всего сотворенного и налганного Советской властью _сажать_ их за то, что они возвеличиванием всего этого (и запретами на критику этого возвеличивания, и подавлением нарушений этих запретов) доведены до остервенения, криков про демократию и бросания на власть - это только усугублять вины и позор власти. Как известно, взгляды самого Брежнева на репрессии вообще примерно совпадали с мнениями Щелокова, а тот считал (и мало того, что считал - он это публично говорил), что [сталинский] ГУЛАГ не отличается от гитлеровских концлагерей.
Однако, учитывая очевидную невозможность провести такое отношение к диссидентам в жизнь, в качестве реалистической программы (которую надеялся более или менее осуществить) он выработал для себя такую: снизить количество привлекаемых к ответственности за "антисоветчину" (даже выразившуюся в антиправительственной пропаганде), сначала пытаться из застращать и уговорить оставить эту деятельность, и только при упорствовании... вот тут уже начинались существенные разногласия. Брежнев предлагал Политбюро постановить, что даже при упорствовании таких людей надо не сажать, а только лишать гражданства и высылать на Запад. Конечно, при этом получилось бы, что щуку бросили в реку и что Советская власть собственными руками предоставляет своим врагам свободу и усиленные возможности пропаганды из-за рубежа, однако Брежнев без всяких колебаний готов был на это пойти - до того ему не хотелось таких людей сажать (хотя ни положительной программе, ни средствам, которыми они хотели за нее бороться - то есть публичному противостоянию властям - он нимало не сочувствовал и в душе). Он выдвигал идею попросту принять такой закон, однако это тоже не прошло (и даже не выносилось как предложение на официальное заседание Политбюро), и практика осталась двойственной: многих высылали, но многих и сажали (хотя и намного меньше, чем при Хрущеве). За первое спасибо можно сказать исключительно Леониду Ильичу. Любопытно, что, насколько я знаю, сами высылаемые так и не задумались над тем, а почему их, собственно, высылают (на западные хлеба, на свободную "клеветническую работу" против СССР на западные деньги), вместо того, чтобы сажать? Чего ради СССР собственными руками создает антисоветскую эмиграцию, ведущую с ним, с СССР, политическо-информационную войну иждивением западных держав, которые соответствующих эмигрантов ради этого поддерживают, либо содержат, либо просто дают им соответствующие задания в своих учреждениях пропагандистской войны? Зачем СССР посылает своим противникам людей, которые заведомо будут на этих противников работать против самого же СССР?
Некоторые из высылаемых, по-видимому, всерьез думали, что их высылали, а не сажали, потому что _боялись_ посадить. Боялись могучего Запада, который бы никак этого не простил Советскому Союзу, и был бы от этого начальству ужас-ужас... Мнение совершенно вздорное и говорящее только о, мягко говоря, преувеличенном мнении соответствующих лиц о своей значимости для мировой истории. Кроме того, мнение это полностью опровергается элементарным фактом: когда разрядка в конце 70-х была спущена под откос, посадки не усилились, напротив, Брежнев их снижал все свое правление с начала 70-х (хотя по логике обсуждаемого мнения с того момента, как выторговывать что-то у Запада в рамках разрядки стало невозможно, и от нее перешли к конфронтации, заменять посадку высылкой было бы бессмысленно и контрпродуктивно). Остальным высылаемым, видимо, вообще нечасто приходили в голову вопросы на эту тему. Оно и к лучшему, потому что в правильный ответ (заключавшийся в том, что Брежнев считал настолько скверным делом их сажать после всего происшедшего в стране, что и высылку их на хлеба и службу супостатов считал намного лучшим выходом, хоть для СССР оно и было намного вреднее политически; вдобавок он считал, что вообще-то скверно - хоть и приходится это делать - удерживать в стране людей против их воли, см. ниже) они бы просто не поверили.
Фактическая сторона дела выглядела так (здесь и ниже в число посаженных за антисоветчину -то есть по антисоветским статьям - включены те, кто был повергнут принудительному психиатрическому лечению в связи с обвинениями по этим статьям, то есть включая политические жертвы "карательной психиатрии").
При Хрущеве в 1956-1960 сажали по антисоветским статьям в среднем по 458 человек на 100 млн. населения в год (далее мы будем приводить именно этот коэффициент - число посаженных на 100 млн. населения в год) - всего за эти 5 лет свободы после XX съезда посадили 4676 человек, особенно много из них в 1957 году (1964 человека) и 1958 году (1416 человек). 50-60 процентов из посаженных садились просто за разговоры. В 1961-1964 размах репрессий резко снизился - всего посадили 1052 человека, то есть 95 (в среднем) человек в год на 100 млн. Большая часть членов Политбюро решила, что это недопустимо низко, и Шелепин с Семичастным после переворота 1964 года для приведения страны в чувство просили на первое время лимит на 30 000 посадок за антисоветчину. Им не дали сразу, и начались медленные перетягивания каната на эту тему - а пока Брежнев сбросил уровень посадок за антисоветчину более чем в десять раз. В 1965 посадили 20 человек (коэффициент - 9 человек в год на 100 млн.). В частности, Брежнев в первые же годы правления провел замену строго-репрессивной системы "профилактической", когда при доносах по поводу антисоветских разговоров, кружков, распространении и размножении антисоветской литературы дела на человека не возбуждали, а вызывали его в КГБ и вели с ним беседу угрожающе-увещевательного характера - "профилактировали" его. Например, в 1967 за антисоветскую агитацию и пропаганду были проведены действия по 12 с лишним тысячам человек, признанных виновными в ней; из них 103 было привлечено к соответствующей уголовной ответственности, а остальные более 12 тыс. - просто подверглись "профилактической беседе", им погрозили пальцем, высказали угрозы на будущее в случае повторений - и все. При Хрущеве из них села бы добрая 1000 человек. С 1967 по 1971 г. только антиправительственных кружков ("антисоветских группирований") было обнаружено 3096, профилактировано было подавляющее большинство из их участников (13 602), посажено подавляющее меньшинство. Была введена новая статья за антисоветизм (190-1), значительно более мягкая, чем старая (70-я). Наконец, с самого 1965 была введена новая политика, по которой "просто за разговоры" сажать было отныне нельзя.
Вместе с тем всю вторую половину 1960-х, частью трудами Семичастного, Шелепина и прочих сторонников строгих мер, частью вследствие роста самого числа открытых протестантов, число посаженных за антисоветчину начало расти, хотя все равно и отдаленно не дотягивало до позднехрущевского коэффициента 120/100 млн.: в 1966 - 48 человек, К = 20; в 1967 - 103 человека, К = 43.
В 1967 году Брежнев смог провести на ГБ Андропова - в качестве лучшего из возможных вариантов, в очень сложной обстановке, на смену откровенному борцу за укрепление идеологии и репрессий Семичастному. Андропов был самым трусливым и умеренным, а также самым зависимым от Брежнева и самым заинтересованным в нем из всех кандидатов, которых тогда можно было провести на ГБ. Пока Брежнев был правителем, Андропов оказывался вместе с ним сторонником редуцирования репрессий сравнительно с Хрущевым и даже просто с советскими законами - по закону, например, Солженицын должен был сесть на много лет, большинство Политбюро было именно за это, Брежнев и Андропов его сплавили за границу после ряда хитрых маневров в обход большинства Политбюро. Но при этом Андропов был намного злобнее в смысле репрессий самого Брежнева, что и сказалось немедленно, когда Андропов сам стал верховным правителем.
В 1967 Брежнев и Андропов приготовили проект амнистии к 50-летию Октябрьской революции, по которой должны были быть амнистированы и осужденные за политику (в том числе Даниэль и Синявский). Однако Политбюро заблокировало этот пункт и существенно изменило проект, оставив амнистию в суженном формате - политзаключенные были из нее исключены. Среди дневниковых записей Брежнева за 1968 есть фраза: "О законодательстве - высылать за пределы страны". Практику соответствующую позднее ввели, но отказа от посадок в пользу высылки так и не произошло.
В 1968 за антисоветчину посадили 129 человек (К = 54/100 млн.), в 1969 - 195 человек (К = 81/100 млн.), в 1970 - 204 ( К = 84). Это был апогей репрессий брежневского времени - все равно в полтора раза меньший, чем в самые льготные хрущевские времена. В 1969-1971 гг. Брежнев добился существенных сдвигов в распределении власти в свою пользу, XXIV съезд (1971) явился "его" съездом - и эти сдвиги немедленно сказались на деле. В 1971 - 1975 посадили за антисоветчину 893 человека (К = 64/100 млн.), в 1975-1977 официально приняли третью корзину хельсинкских соглашений и бессословную "общенародную" конституцию, в 1976-1980 посадили за антисоветчину 347 человек (К = 26 /100 млн.), в 1981-1982 (как показывает сличение разных данных) посадили 34 человека (К = 6; возможно, занижено из-за рассогласования подсчетов). Профилактирование также резко пошло на убыль: в 1975 г. было «предостережено» 484 человека (сравнительно с примерно тремя тысячами в год в конце 60-х), из них лишь один впоследствии был привлечен к уголовной ответственности.
После чего пришел к власти Андропов, и в 1983-1985 по антисоветским статьям посадили 506 человек, в среднем 168 человек в год (К = 61/100 млн.). Иными словами, Андропов в разы поднял уровень репрессий сравнительно с Брежневым.
Итак, в первые же годы после прихода к власти Брежнев смог существенно снизить уровень политических репрессий позднехрущевского времени, а в десятилетие наибольшей своей концентрации власти (1971-1982) он этот уровень снизил еще примерно вчетверо (в 1961-1964 К = 95/100 млн., в 1968-1970 К = 73/100 млн., в 1971-1975 К= 64/100 млн., в 1976-1980 К=26/100 млн.) к большому неудовольствию Андропова, который незамедлительно вернул его к показателям 1970 г. (при Андропове К >> 60/100 млн.).
Добавлю, что после 1967 при подавлении массовых беспорядков не применяли огнестрельного оружия: при Хрущеве при подавлении стреляли практически всегда, всего за 1957-1964 убито при этом более 50 человек, при Брежневе стреляли сначала редко, и в 1965-1967 - убито 9 человек, а потом вообще прекратили при этом стрелять, и, например, при разгоне массовых беспорядков в Орджоникидзе в 1981 не стреляли вовсе. Все это также было сознательной позицией Брежнева, который был в полной ярости в 1958 по поводу пальбы в Темир-Тау (по слухам - набил рожу местному боссу, частично отвечавшему за нее; совершенно точно - повыкидывал множество начальников, доведших до этого: "Назавтра в Темиртау прибыл из Москвы посланец Хрущева Леонид Брежнев. В феврале он вручал области орден Ленина. На этот раз его миссия была не из приятных. Он учинил партийно-хозяйственному активу жуткий разнос. Полетели многие партийные и милицейские головы").
Разрозненные воспоминания и эпизоды - удивительно единообразные, хотя и независимые друг от друга - дополняют эти факты.
Любовь Брежнева пишет, что дядя ее отрицательно относился к преследованию диссидентов, но не считал нужным и возможным схватываться по этому поводу с КГБ и партийно-правительственной элитой в целом, волю коих по этому поводу выражал Андропов. Как-то Яков Брежнев в очередной раз рассказывал ей, как в некий момент 30-х годов над Леонидом Брежневым нависла угроза репрессирования, и как она его все-таки миновала (об этой истории речь еще будет ниже). Любовь Брежнева сообщает: "Однажды, когда речь шла о сталинских репрессиях и мой отец в который раз рассказал душераздирающую историю о том, как охотились ястребы из НКВД за преуспевающим коммунистом Леонидом Брежневым, заключив свои слова фразой: «Погибать бы нашему Леониду на лесоповале», я не удержалась и сказала: «Жаль, что он там не побывал. Возможно, в этом случае у него рука бы не поднялась отправить туда молодых ребят (речь идет о диссидентах)». «А он и не отправляет, - сказал отец, почему-то обидевшись. Это все андроповские штучки». «Что ж, выходит, страной правит Андропов, а не Брежнев и даже не Политбюро?» - спросила я. «Выходит, так», - лаконично ответил отец".
Как-то Яков зашел к брату на Старую площадь и присел на стул. "Только что Андропов от меня ушел", - сказал Брежнев, показав на этот самый стул. "Отец, - пишет Люба, - совсем было приземлившийся на этот стул, вскочил как ужаленный. - Что, Яша, боишься Андропова? - засмеялся дядя. - Я сам его боюсь".
Та же Люба: "Отношения моего дяди [Л.И.] с Андроповым, о котором он [Леонид Ильич] говорил: "умный, коварный, жестокий", были очень сложными в том смысле, что оба играли в какую-то невидимую миру, но опасную игру "кто кого"" [уточним: как известно по всей совокупности материала, так оно и было, но игра эта была не в то, "кто кого", а в то, кто будет после Брежнева, и эта игра сочеталась с общей их игрой против ряда других членов Политбюро, настроенных еще репрессивно и консервативно, чем Андропов].
В. Медведев (глава охраны Брежнева, издал воспоминания "Человек за спиной") пишет с очень характерным изумляющимся зачином: "Самое удивительное, что лично Брежнев относился к диссидентам спокойно. Но приходил Андропов, как истинный коммунист, стоящий на столбовом социалистическом пути, докладывал, сам же давал ответы на поставленные вопросы, и Брежнев отвечал: - Ну и давай занимайся. Если комитет считает, что..."
Динмухамед Кунаев вспоминал, как однажды заговорил с Брежневым о мерах, которые применяются по отношению к диссидентам - в том духе, что зря их так давят и сажают. «Я, - пишет Кунаев, - высказал ему свои сомнения. Брежнев долго не отвечал, а потом, глядя в сторону, проговорил: «Ну а что делать? Андропов говорит, что они мутят воду. Вредят. Народ будоражат». На этом наш разговор и закончился"
Капица обратился к Андропову с письмом в защиту Сахарова и Орлова, указывая на недопустимость того, что их наказывают за инакомыслие. Андропов ответил обширным письмом, из которого приведу место, где он ссылается на позицию, открыто заявленную Брежневым:
"...Что же касается Ваших утверждений, что Сахаров и Орлов наказаны за "инакомыслие", то, очевидно, Вы стали жертвой чей-то недобросовестной информации. Известно, что в нашей стране не судят за "инакомыслие" и советский закон не предписывает всем гражданам мыслить в рамках каких-то однозначных стереотипов. Почитайте высказывание по этому поводу Леонида Ильича Брежнева. Он неоднократно подчеркивал, что у нас не возбраняется "мыслить иначе", чем большинство, критически оценивать те или иные стороны политической жизни. "К товарищам, которые выступают с критикой обоснованно, стремясь помочь делу, - указывал Леонид Ильич, - мы относимся как к добросовестным критикам и благодарны им. К тем, кто критикует ошибочно, мы относимся как к заблуждающимся людям". Так обстоит дело с "инакомыслием". ...Касаясь фактической стороны вопроса о Сахарове и Орлове, хочу сказать следующее. Академик Сахаров, начиная с 1968 года, систематически проводит подрывную работу против Советского государства. Он подготовил и распространил на Западе более 200 различных материалов, в которых содержится фальсификация и грубейшая клевета на внутреннюю и внешнюю политику Советского Союза. Его материалы используются империалистами для разжигания антисоветизма, для осуществления политики, враждебной нашему строю и государству. Как видите, тут уж не "инакомыслие", а действия, наносящие ущерб делу безопасности и обороноспособности Советского Союза..."
Кстати, уже после того, как Сахаров все это делал и направил Брежневу обширнейшее письмо о необходимости введения полной демократии, многопартийности и политических свобод - Брежнев изъявил намерение встретиться с ним лично. Не требует оговорок то, что ни на какое удовлетворение этих пожеланий он не собирался и не мог идти даже на словах. Умиротворить Сахарова, не становясь на путь такого удовлетворения, было невозможно, и все наверху это уже давно понимали. Если Брежнев в этой ситуации хотел, тем не менее, встретиться с Сахаровым, то разве что по одной причине: нисколько не уважая его политических выводов и программы, но уважая и понимая мотивы, повлекшие его к этим детским пожеланиям, он хотел по-человечески объяснить Сахарову, почему он, Брежнев, не может и не хочет ничего такого делать - а там пусть Сахаров думает, что пожелает. Однако встречаться с Сахаровым без того, чтобы получить на такую встречу согласие со стороны прочих членов Политбюро, он не решился, а члены ПБ резко выступили против этого - и он эту встречу отменил. Это не помешало еще позже, когда война Сахарова с Политбюро достигла апогея и он был сослан в Горький, происходить следующему (Чурбанов): "А вот об Андрее Дмитриевиче Сахарове разговоры [слышанные мной от Брежнева] были. Леонид Ильич относился к Сахарову не самым благожелательным образом, не разделял, естественно, его взгляды, но он выступал против исключения Сахарова из Академии наук. Суслов настаивал, причем резко, а Леонид Ильич не разрешал и всегда говорил, что Сахаров большой ученый и настоящий академик".
Касательно свободы выезда и отказников у Брежнева срывалось и следующее (тот же Чурбанов): "Помню, как-то раз он [Брежнев] с Андреем Андреевичем Громыко обсуждал вопрос о выезде из СССР. Тогда Леонид Ильич достаточно резко сказал: «Если кому-то не нравится жить в нашей стране, то пусть они живут там, где им хорошо». Он был против того, чтобы этим людям чинили какие-то особые препятствия. Юрий Владимирович, кажется, придерживался другой точки зрения по этому вопросу".
Своей племяннице Любови Брежневой - когда уже как раз она нападала на него за отсутствие свободы выезда - Брежнев с сердцем ответил, однако, нечто прямо противоположное: "Тебя выпусти, других, а там, глядь, мы с Косыгиным одни останемся, да и тот при случае удерет" (передается эта реплика и другими людьми в других вариантах: "отвернусь - а тут и он удерет", "да и тот через недельку удерет" - видимо, Леонид Ильич повторял это присловье не раз).
Как бы то ни было, ограниченную свободу выезда (пресловутое "для воссоединения с родными") он продавил, и еще активнее пробивал в Политбюро отказ от введенных этим самым Политбюро правил, по которым с выезжающих требовали возмещения советских расходов на их образование. Очередное его указание при этом- черт с ним, пусть в официальных подзаконных актах остается, что возмещать надо, но пусть фактически этих денег не взыскивают! Разбирательство на эту тему шло именно вокруг еврейской эмиграции, и стенограмма речей Брежнева по этому поводу на Политбюро 20 марта 1973 года гласит (тут, кстати, и общий стиль его очень ярко виден):
"...В последние месяцы разгорелась истерия вокруг так называемого образовательного налога на лиц, выезжающих за границу. Я много думал, как быть. На прошлом заседании Политбюро мы не записывали этого, но условились, что т. Андропов примет соответствующие меры. Я тогда не знал, что это дело т. Щёлокова, и отдел у них, оказывается, такой есть. Я сказал тогда: приостановить взимание налогов, то есть, не отменяя Закона, отпустить партию человек в 500 евреев, которые никакого отношения ни к секретности работы, ни к партийным учреждениям не имеют. Даже если попадутся и лица среднего возраста, например, из Биробиджана, отпустить. Они расскажут, и все будут знать об этом. Но стал я проверять, душа моя беспокойная, думаю, дай спрошу т. Щёлокова. Звоню ему, а он говорит: я в первый раз слышу. Как первый раз слышишь? Значит, он ничего не знает об этом. Он не виноват, он не был на Политбюро. Звоню Юрию Владимировичу: как же так? Юрий Владимирович говорит: я разговаривал с его замом. Значит, заместитель не передал ему. Звоню т. Громыко, прошу проверить по консульствам. Говорю ему, что не знаю, что консульства оформляют выезды. Оказывается ничего подобного. До сих пор взимают плату. В 1973 году отправлено 349 человек, с которых взыскано полтора миллиона рублей… Мы об этом говорим уже с прошлого года. Указания не выполняются. Меня это беспокоит. Я не ставлю вопрос об отмене закона, а если хотите, и этот вопрос можно поставить.... Шёл разговор и о том, как выпустить из кармана еврейский вопрос. Мы проявляем заботу, а что из этого получается? Ничего.... Я задал себе вопрос: существует у нас еврейский журнал, который издается в Москве. (Косыгин: - На русском языке?) - Нет, на еврейском. Редактор еврей Арон Вергелис, язык еврейский. Я узнал это из информации, что этот редактор ездил в Америку, он честно написал, как его обрабатывали, как его повёз на дачу один старый друг. А когда приехал, увидел там шабаш еврейский. Ах, Арон приехал. А этот Арон взял да и выдал все в нашу пользу и написал записку. Я впервые узнал, что есть такой журнал. Я тогда задал вопрос: есть у нас сколько-то цыган, но разве больше, чем евреев? Или у нас есть закон, преследующий евреев? А почему бы не дать им маленький театрик на 500 мест, эстрадный еврейский, который работает под нашей цензурой, и репертуар под нашим надзором. Пусть тётя Соня поёт там еврейские свадебные песни. Я не предлагаю этого, я просто говорю. А что если открыть школу? Наши дети даже в Англии учатся. Сын Мжаванадзе воспитывается в Англии. Моя внучка окончила так называемую английскую школу. Язык как язык, а остальное всё по общей программе. Я так рассуждаю: открыли в Москве одну школу, называется еврейская. Программа вся та же, как и в других школах. Но в ней национальный язык, еврейский, преподаётся. Что от этого изменится? А ведь их всё-таки три с половиной миллиона, в то время как цыган, может быть, 150 тысяч.
Я эту дерзкую мысль задал сам себе. Но так как я всегда полон откровения, то я думаю: никто ни разу не предложил, а что если разрешить еврейскую еженедельную газету? У нас раз в неделю маленькие газеты выходят в Биробиджане.. Не все её прочтут на еврейском. Прочтёт еврей, старый Абрамович прочтет, а там - то же самое, что ТАСС передаёт.
У нас вся политика по еврейскому вопросу основывается на одном Дымшице, вот видите, у нас т. Дымшиц зам.пред. Совмина, так что зря говорите, что евреев притесняем. А может быть, нам немножко мозгами пошевелить?
Я это говорю свободно потому, что я ещё не поднял руки за то, что говорю. Я просто пока - руки по швам и рассуждаю, вот в чём дело… Сионизм нас глупит [=дурит?], а мы деньги берем со старухи, которая получила образование. Раз у нее высшее образование - плати деньги Щелокову. Он тебе даст бумажку, тогда ты поедешь в Израиль. Вот такова политика!
Я, конечно, не забываю при этом, что отпускать не только академиков, но и специалистов среднего звена не следует, не хочу ссориться с арабами. Мы просим вас в этом месяце отпустить одну партию 100 чел., затем вторую - 100 чел., третью - 100 чел. и не брать с них налогов, включить несколько второстепенных специалистов - вот о чём идёт речь.
Вы извините, что я так темпераментно говорю. Но я говорю потому, что Политбюро было такого мнения, а практических решений нет. Товарищи понимают это в принципе? ...Как поступают капиталисты? Если ты поступаешь в колледж, получаешь образование за пять лет или за четыре, оно стоит 40 тысяч долларов. [Дают такую стипендию] Раз ты получаешь высшее образование, то обязан [эти] 40 тысяч долларов вернуть [отработать]. После этого ты имеешь право свободной поездки в любую страну мира. Таково положение в Израиле. А у нас сейчас поступают так: если гражданин кончил, например, пищевой институт, проработал 40 лет, а ему уже 60 лет. И вдруг вспомнили, что он 40 лет назад кончил институт, теперь же он в Израиль хочет ехать. Ему говорят: плати 5800 рублей, тогда поедешь. Но ведь это совсем разные вещи. Так что одно дело дать стипендию человеку, и он должен её отработать, а другое - плата за полученное образование. ...Скажу об одном случае. Как-то приехал ко мне Антон Гаевой в Днепропетровск. Было воскресенье. Я говорю: знаешь, Антон, давай сходим куда-нибудь. В это время открылась филармония, как раз 200 метров от нашего дома. Я говорю ему: в филармонию какая-то певичка Соня приехала. Я даже не понял, что фамилия у нее еврейская. На концерте оказалось 100 процентов евреев. Только Антон Гаевой и я с супругами оказались среди них. А эта Соня пела еврейские, старинные и свадебные песни. Только песенку споет, а зал кричит: браво, Соня! Если открыть еврейский театр, то он будет бездотационный, и будет приносить прибыль в бюджет... (Косыгин [шутит]: Тогда я [эти деньги] запишу в доход). - Ты можешь запланировать миллион, они тебе дадут миллион, хотя они его и не заработают. Вы извините, товарищи, это шутка".
Мысль Брежнева про тетю Соню передавалась и в такой редакции: "Если тетя Соня в театре по-еврейски поговорит, то Советская власть от этого не рухнет".
2 be cont.