А.Софронов об Ижевских событиях. Ч.3
Часть 1
Часть 2
В Воскресенье, не помню, какого числа, за неделю до взятия Ижевска красными войсками с утра нам передали передачу от родных и знакомых. После обеда часа в два был подан тревожный гудок. [37] На заводе все забегали, засуетились. Нам по обыкновению было приказано: "Ложись на месте", - кто где стоял, тут и ложись. Часа через 2 к нам в камеру приходит Иванов, дежурный по караулам, и начинает читать приказ Юрьева, командующего Ижевской белой армии, в приказе говорится так: "Все заключённые, молитесь Богу, что бы красноголовики не заняли города Ижевска, но если только красноголовики подойдут к городу за 2 версты, то караульным Начальникам и всему караулу приказываю к неуклонному исполнению всех арестованных расстрелять и растерзать прямо на месте, не уводя ни куда. Но пока до прихода красноголовиков Караульным Начальникам приказываю усилить стражу в дверях камер и строго следить за движением заключённых, и если только хоть кто скажет или шепнёт между собой, то немедленно выводить в корридор и прикалывать, но отнюдь не стрелять, ибо пули дороже, чем большевики".
Этот приказ был подписан Юрьевым.
Иванов, дежурный по караулам, обошёл все камеры в Совете и прочитал для арестованных этот приказ, а в это время у здания Совета у них происходил митинг и мобилизация всех сил, и тут же происходила отправка отрядов на фронт. Перед проводами каждого отряда были напутственные речи и оркестр музыки.
Этот церемониал происходил часов в 11 вечера, а мы лежали с 2-х часов дня. Около 2 часов ночи часть у нас уже заснула. И вот в 12 или 1 час ночи приходит конвойный начальник и караульный начальник, вынимают список, вызвали меня, Мороза и ещё кого то, не помню, приказали собираться совсем, хлеб с собой не брать, и все товарищи сразу поняли, что нас повели расстреливать. Мы распростились со всеми и вышли в корридор всего только 8 человек.
Я, Клячин, Мороз, Хохлов, Храмов, Смирнов и ещё двоих тут не помню.
Когда мы спускались по лестнице к низу, то какой то офицер сказал конвойному начальнику: "Смотри, дорогой не расстреливай, а там уже на месте". Когда вывели на улице, нас окружил усиленный конвой 25 человек, держа винтовки наготове, нас выстроили по 2 человека в ряд и повели по середине улицы.
У них в это время было много войска, всё отправляли отрядами на фронт, а погода была пасмурная и холодная, шёл маленький дождь, на улицах грязи было по колено. Когда нас вели по улице, то мы знали определённо, что нас ведут расстреливать. Дорогой часовые нас били прикладами, кто отставал или забегал вперёд, а так же кому не нравится наша физиономия. И вот привели нас в Военный отдел во двор, построили всех в одну ширингу, а сами выстроились в одну ширингу против нас и стали дожидаться команды для расстрела. Простояв минут 10 в таком положении, вдруг бежит Иванов, дежурный по караулам: "Отставить сегодня расстрелы, наши отогнали и разбили красно-головиков". После этого нас посадили в одиночную камеру при военном отделе. Эта каморка при царизме существовала только для одного человека, но мы впоследствии сидели 12 чел.
Просидев сутки в этой каморке, нас ни кто не тревожил, и мы думали: "Вот где спокойно, значит можно сидеть". Но подходила 2-я ночь, часов около 10 приходит начальство с плетями: Яковлев, Бекнеев, Ошурков, помощник коменданта и ряд других палачей. И вот пошла выборка, записывали фамилии в записные книжки, а потом некоторым тут же попадало плетями. И так они обходили все коморки, которых было 4 штуки, из некоторых камер они куда то уводили и через некоторые время приводили обратно всех в крови избитыми. И каждую ночь происходило избиение наших товарищей. Днём привели к нам одного или двух, я что забыл, красноармейцев Смоленского полка, они попали в плен около Гольян. Их привели в одном нижнем белье, с прошибленной головой и всё избито, нет ни где живого места, их посадили к нам.
Потом то и дело стало ходить разное начальство, их смотреть, расспрашивать. Поздно вечером приходит дежурный по караулам Иванов со своей свитой и тоже начинает расспрашивать этих красноармейцев. Сначала так ласково спрашивает от куда, какой губернии, как попали к большевикам, много ли войска у большевиков, и какое у них настроение, зачем большевики перепахивают крестьянские поля, а так же жгут деревни и насилуют женщин. Красноармейцы отвечают, что войска у большевиков очень много, настроение хорошее, поля не перепахивают и деревень не жгут, а так же и не насилуют женщин.
После этих слов Иванов начинает бить по зубам кулаком и рукояткой револьвера, это тут же происходило у нас в 1 камере на наших глазах. В эту же ночь началась перетурбация, куда то уводили наших товарищей из другой камеры, снимали с них всё нижнее бельё и оставляли его тут в корридоре нам на показ, а голых людей куда то уводили. Примерно, вот, дескать, мы с вами как расправляемся. Красноармейцев от нас тоже куда то уводили, а нас разогнали в разные камеры, первую камеру совсем освободили. Я, Мороз и Клячин [38] попали в 3-ю камеру, здесь сидел Зиновьев бывший Комиссар почты, Криворучко, Горшунов, Баженов Петроградский из продотряда, два латыша, не помню, как их фамилии, и один бывший офицер, попал в плен от Красных войск.
Хохлов, Смирнов и Храмов попали во 2-ю камеру, а остальные попали от нас в 4-ю камеру. В остальных камерах сидели Гладких максималист, Евстафьев, Железкин и Лаптев анархисты, остальных не помню.
После того, как нас перегнали в другую камеру, то в первую камеру стали таскать волоком избитых товарищей, все были незнакомые, большая часть красноармейцы, а утром эта камера была об"явлена больной. Каждую ночь происходило избиение, как только 10 часов вечера, так слышны за стеной комнаты коменданта стоны, крики и гул от ударов, как выбивают пыль из ковров. И через несколько минут смотришь, тащат какого нибудь товарища за ноги головой по полу без чувств и всего в крови. Таким образом к нам в камеру был притащен тов. Петров, матрос максималист, рабочий инструментальной мастерской, которого к нам притащили и бросили к ногам, как полено. Потом привели двух евангелистов Дрокиных, которых тоже избили и притащили к нам, их за отказ брать оружие и идти воевать. Но они просидели не долго, их куда то увели и мы их больше не видали. Всех арестованных они били обыкновенно плетьми со свинцом на концах, а также рукоятками револьверов. Избивали так, что на спине вплоть до пяток нет того места, что бы не было избито. Мы, конечно, называли это "снятие материнской рубашки". Порядок был таков, всех, только кого приведут, то прежде чем посадить в камеру, то в комендатской основательно изобьют и, как говорится, снимут материнскую рубашку, а потом уже притащут в камеру. Но если нет новых, то берутся за старых, для этой цели у них был фельдшер, который ходил по камерам и смазал избитые спины ёдом, между прочим спрашивал, кто когда был избит, и записывал себе в книжку фамилии, кто совсем не битый и кого ещё можно бить. Эти сведения представлялись коменданту, а там уже и распределяли в порядке очереди для ночных зверских работ.
Кормили нас водой горячей с очистками от картофеля и пущен лавровый лист для запаха. Это считалось горячей пищей, которую выдавали два или три раза в неделю, а хлеб по ⅛ фунта на человека, и хлеб самый бросовый или испорченный. А эта горячая партия выдавалась порциями, т.е. цынковая коробка из под патрон, одна коробка на камеру, а в камерах сидело от 10 до 14 человек. Сидя в этом каменном ящике, мы абсолютно потеряли всякую связь с волей и не знали, что делается в городе. У нас ежедневно одно и тоже, день сидишь и дремлешь, а ночью спать некогда, и мы стали похожи чёрт знает на что, грязные, оборванные, воды для умывания нам не давали, одежду всю сняли, даже у кого было хорошее бельё, а оставшее бельё было на нас, была у кого рубашка без рукавов или кальсоны по колено оборваны, это мы рвали для перевязки избитых товарищей. И вообще сидеть было невозможно, мы были бы очень рады, чтоб нас скорее расстреляли, чем над нами издеваться. Некоторые товарищи покушались на самоубийство, но нечем было привести в исполнение. И вот в таком положении мы просидели дней 14, вплоть до прихода Красных войск и взятия города Ижевска. Не помню хорошо, какого это было числа, 6 или 7 Ноября после обеда около часу дня слышим, разорвался снаряд на дворе, тут стали слышны тревожные гудки на заводе. Мы поняли, что значит всё будет кончено, и с нами будет произведена хорошая расправа. Вскоре упал второй снаряд, а потом вдруг у нас в коморках отворяли окна, так как они были закрыты на ставни наглухо, а потом слышим, бегут по корридору к нам, открывают первую камеру, начинают бить плётками и прикладами, вытащили 3 или 4 человека, нам было не видно. И во дворе слышим беспорядочные выстрелы, это расстреливали наших товарищей. Когда с первой окончили, бегут вторично теперь во 2-ю камеру, взяли 3 человек, тоже во дворе расстреляли. Потом прибежали к нам в 3 камеру, у нас сидел офицер, о котором я уже упоминал выше, он им сразу попал на глаза, они сказали: "Выходите, мы офицеров не расстреливаем", - и его куда то взяли, а у нас в камере больше никого не взяли, а из четвёртой камеры взяли 4 человека и тоже расстреляли.
После этого был перерыв приблизительно с полчаса. Но со стороны Красных войск снаряды летели уже чаще, даже изредка можно было слышать винтовочную стрельбу. У белых была паника, крик, шум, и слышно было, как они торопились эвакуироваться, в общем, целая паника, и мы думали, что про нас, наверное, забыли. Но не так то было, они эвакуировали своё имущество и принялись снова за нас, но уже по другому. В трёх камерах были проделаны волчки или маленькие окошечки для наблюдения часовых, но в нашей 3 камере этого волчка не было. И вот они начали расстреливть прямо в эти окошечки на месте в камерах. Часть расстреляв, они открывали дверь у камеры и верхние трупы вытаскивали в корридор, а кто был ещё жив, то пристреливали или прикалывали, так у некоторых товарищей было более 10 ран. Зделав своё гнусное дело в 1 камере, они принялись за 2-ю таким же способом, но не было слышно никакого крика [39] и шума, как со стороны арестованных. Только один тов. Евстафьев встал перед ними на колени и стал просить пощады, но это ему не помогло. В корридое много было вытащено труппов и так же много было крови, от крови шёл пар и дым от пороха, так что в корридоре сделалось темно. Слышим, что скоро будет очередь за нами, но мы решили без бою не сдаваться, и хоть одного да убьём, и то меньше нашим будет бить. Вот стали вооружаться, кто солью, кто золой, кто бутылками, вообще, кто чем мог, и построились к дверям. Так у самой двери справа стали тов. Мороз и сзади его Клячин, слева латыш, сильный парень, сзади его я, и у самой двери на колени стал максималист тов. Петров, а остальные выстроились по порядку. Когда мы встали, то между нами появились трусы малодушные, которые стали прятаться под лавки, это Зиновьев, Горшунов и Криворуков. Мы их от туда вытащили и предупредили: "Если вы спрятались, то мы с вами сейчас покончим, ибо вы нам враги, а по сему наш лозунг таков - без боя не умирать". Они хотя встали, но дрожали, как зайцы. Но мы определённо знали, что здесь пощады не будет ни кому. И вот мы стоим, слушаем, подходят к нашей двери. Мы простились друг с другом и были на готове, и как только двери открылись, я не помнил себя от злости, а так же все товарищи. Мы бросились на них с криком ура, засыпав их своих вооружением, и только Ошурков успел выстрелить из револьвера Клячину в руку. Мы их смяли в момент, в корридоре было очень темно, и впотьмах мы друг у друга вырывали оружие. Если сила рук не берёт, так зубами. И тут же мы освободили 4 камеру, нас стало больше. В результате этой схватки мы убили 4 палачей, у меня каким то образом оказалось разбитое колено у правой ноги. Покончив с ними и захватив у них оружие, мне попала в руки шашка. Мы побежали дальше в канцелярию, ту всё разгромили, телефон и столы, тут мы нашли брошенные часовыми винтовки 4 штуки, но без затворов. Забрав их, выскочили на улицу за ограду палисадника, тут стояли пьяные часовые, которые лезут к нам целоваться и отдают своё оружие и патроны, но некоторых пришлось разоружить. Когда мы всё от них забрали, то хотели наступать дальше, в это время на нас стала наступать карательная рота имени "Учредилки", нам пришлось отступить назад. При отступлении мы забрали с собой человек пять или шесть часовых в плен. Эти часовые нам предложили идти в общую камеру со двора, и когда мы вышли на крыльцо, то нас встретили залпом, и в результате у нас был убит т. Баженов, петроградский продотрядник, он сбежал, во дворе далеко его прихлопнули. После этого мы вернулись обратно в помещение. После этого мы разделились на две группы и стали стрелять, но патронов у нас было очень мало, даже подходило совсем к концу. Что то надо было делать, тогда наши пленные часовые предложили нам опять идти в общую камеру, но в другом порядке. Часовые взялись под ручку и пошли вперёд, а мы бросили винтовки, спрятали затворы и пошли за часовыми, но у некоторых наших товарищей были револьверы. И вот когда мы вышли, то нас хотели встретить опять залпом, но видя своих часовых, которые подняли руки, то послышалась команда "отставить". Командующий цепью показал пальцем нашим часовым, что б нас вели к кухне. Мы всё время идём и прячемся за часовых так, что им стрелять абсолютно нельзя. В таком порядке мы дошли до забора и входных дверей общей камеры. Мы моментально перебросились через забор, так что они не успели в нас стрелять, да и часовые им помешали, которые были с нами.
В тех коморках, где мы сидели, были расстреляны Железка, Хохлов, Смирнов, Евстафьев и мальчик 12 лет, которого они считали шпионом, потом тов. Хромов, которому было нанесено 18 ран огнестрельных, и он всё таки был жив и прожил почти что сутки. И один товарищ, не помню, как его фамилия, в 1 камере в момент расстрела залез на верхушку печки, и палачи его не видели, он остался жив и невредим.
Когда мы ворвались в общую камеру, там было арестованных около 200 человек. Они поголовно все лежали, и когда мы бежали с криком: "Бей, ребята, рамы", - то они думали, что мы уже красноармейцы, так как на улице стало уже темно. Они бросились на нас, кто целовать, кто мечет в воздухе, в общем, поднялся тарарам, но наши ребята начали бить окна, и в это время белогвардейцы открыли стрельбу из винтовок залпом и из пулемёта прямо по окнам, в результате человек 10 было ранено. Потом всё затихло, все окна были выбиты, и двери открыты, часовых ни кого не было. Но за палисадником лежала их цепь, а также и со двора. В общем, всё здание было оцеплено белогвардейцами. Но снаряды летели всё время со стороны красных войск, и вот мы стали сидеть и ждать, что будет дальше. Всё было спокойно, только стонали у нас раненные, просили у нас помощи и пить воды, но не могли ни чем помочь, так во всех камерах воды совсем не было и темно, [40] ничего не видно. В таком порядке мы сидели часов до 10 вечера.
Артиллерия от красных стала затихать, в это время к нам в камеру приходят два часовых не вооружённые и говорят, что б мы послали 2-х человек к их начальству для переговоров. Мы послали, нашим представителям предложили сдать оружие, но в общей камере ничего не знали о том, что произошло в тёмных камерах. Они ответили, что оружия нет, тогда им сказали: "Выдайте нам 12 человек главарей, которые бежали из тёмных камер, и у них имелось оружие. Но если их не выдадите, то мы сейчас зажигаем всё здание и Вас всех под ряд перестреляем и перебьём. Вы поймите то, что через 12 челов. сволочей большевиков вы погибните 200 человек, а если вы их выдадите нам, вы будете не вредимы". Наши делегаты согласились нас выдать и, приходя обратно в камеру, они созвали собрание и пояснили, для чего их вызывали и что им там было предложено. Общее собрание, заслушав их доклад, постановило нас выдать и тут же нас искать, а мы все сидели в углу и ничего не говорили, но было очень темно, долго они нас искали, но найти не могли и затихли. В это время артиллерия красных войск затихла, мы думали, что наверное наши отступили, нам пришлось призадуматься, что же делать дальше, а так сидеть здесь нельзя, вдруг пустят электричество, или мы досидим до утра, нас сразу выдадут и растреляют. И если мы сумели вырваться из тёмных ящиков, то уже здесь свободно можем улизнуть, и решили бежать. Но бежать было очень трудно ввиду того, что белые зажгли кожевенный завод, и зарево освещало окна камеры.
Времени было 12 часов ночи, мы послали в разведку тов. Зиновьева, который ушёл и больше не вернулся, но мы его ждали до 2-х часов ночи и решили вылезать все сразу. Тов. Клячина мы взять не могли, да он и сам идти не мог с нами, так [как] он был ранен и истёк кровью. Тогда мы открыли одну половицу и сунули его под пол, и опять закрыли. Это было сделано для того, что бы над ним больше не издевались, а пусть умрёт в подполье своей смертью. Ночь была очень холодная, белогвардейцы лежат в цепи и курят, между собой разговаривают, мы полезли по очереди в окно и в полисадник. Поползли вдоль по саду, доползли до угла напротив казённых бараков. Здесь сад стал очень узеньким, и напротив в бараке у них было караульное помещение, и горит на крыше фонарь. И от ворот военного отдела поперёк сада ходил часовой, его миновать было очень трудно, но мы всё таки решили ползти дальше, нам всё равно, хотя несколько человек будут живы, всех в потьмах не убьют, и мы поползли 3чел. вперед. Тов. Мороз полз у самой изгороди, а я по средине сада, и лежим около стены здания, остальные от нас отстали, остались и лежат на углу. Мы доползли вплоть до часового и лежали. Вдруг у нашего латыша зазвенели стёкла под коленками, часовой сразу услышал, поднял тревогу, но я хорошо не помню, кажется, этому часовому кто то из наших ударил кирпичём, и мы бросились бежать за военный отдел на площадь. Вся белогвардейская цепь бросилась за нами и открыли по нам бешеную стрельбу с криком: "Стойте, стойте, проклятые черти". Но мы бежали, сколько было силы, по направлению Госпитальной улицы, я бежал самый последний, пули сыпались, как дождь, между наших голов, а у нас [от] безсилья подкашивались ноги, безпрывно падали на землю. Думаешь, вот убили, но опять вскакивает и бежит дальше.
Добежав до забора, тов. Мороз, собрав последние силы, перелез через забор, но латышь не мог и валялся около забора. Я тоже добежал до забора и пытался перелезть через забор, и тут же упал на землю к латышу. Пролежав минут 5, перевели дух, прислушались, не бегут ли за нами, нет не слышно, стрельба затихла. Мы около заборов добежали до 7 улицы и по 7 улице до узенького переулка. Здесь на угле я раньше жил на квартире и знал, как отворяются ворота, их я открыл и мы вошли во двор прямо на сеновал. Времени было 4 часа утра, на сеновале сена не было, а было не много соломы. Мы залезли под самый низ соломы, обнялись и лежали, очень было холодно. Настало утро, слышим, раздался винтовочный залп по направлению военного отдела. Мы думали, что это расстреливают наших товарищей, которые от нас отстали, но потом оказалось совсем не то, наши остались все живы. Когда за нами бросилась вся цепь, то они сзади цепи перебежали через переулок и через забор казённых бараков и тем самым спаслись. А утром был винтовочный залп, который мы слышали, это красная разведка освобождала всех арестованных из общей камеры.
Мы лежали на сеновале целый день, в городе тихо, но мы не знали, что делается и в чьих руках город, стрельбы больше не слышно. Но между прочим город занят Советскими войсками. Мы пролежали до вечера, время было часов 6, к нам на сеновал лезет женщина, граблями сгребла соломы и ушла, потом идёт второй раз уже без соломы и вместе с ней [сгребла] моего товарища. Видя, что человек, она бросилась бежать в квартиру, просить помощи, а мы с сеновала бросились бежать в огород. К нашему несчастью изгородь была новая, [с] частыми и длинными кольями. [41]
ЦДООСО.Ф.41.Оп.2.Д.168.Л.24-41.
На этом месте текст обрывается. Но, как мы помним, т. Сафронову ещё предстоит искупаться в сортире, прежде чем они с латышом разберутся в обстановке, а оставленный под полом т. Клячин выживет и благополучно проспит там до самого освобождения Ижевска красными войсками.
Часть 2
В Воскресенье, не помню, какого числа, за неделю до взятия Ижевска красными войсками с утра нам передали передачу от родных и знакомых. После обеда часа в два был подан тревожный гудок. [37] На заводе все забегали, засуетились. Нам по обыкновению было приказано: "Ложись на месте", - кто где стоял, тут и ложись. Часа через 2 к нам в камеру приходит Иванов, дежурный по караулам, и начинает читать приказ Юрьева, командующего Ижевской белой армии, в приказе говорится так: "Все заключённые, молитесь Богу, что бы красноголовики не заняли города Ижевска, но если только красноголовики подойдут к городу за 2 версты, то караульным Начальникам и всему караулу приказываю к неуклонному исполнению всех арестованных расстрелять и растерзать прямо на месте, не уводя ни куда. Но пока до прихода красноголовиков Караульным Начальникам приказываю усилить стражу в дверях камер и строго следить за движением заключённых, и если только хоть кто скажет или шепнёт между собой, то немедленно выводить в корридор и прикалывать, но отнюдь не стрелять, ибо пули дороже, чем большевики".
Этот приказ был подписан Юрьевым.
Иванов, дежурный по караулам, обошёл все камеры в Совете и прочитал для арестованных этот приказ, а в это время у здания Совета у них происходил митинг и мобилизация всех сил, и тут же происходила отправка отрядов на фронт. Перед проводами каждого отряда были напутственные речи и оркестр музыки.
Этот церемониал происходил часов в 11 вечера, а мы лежали с 2-х часов дня. Около 2 часов ночи часть у нас уже заснула. И вот в 12 или 1 час ночи приходит конвойный начальник и караульный начальник, вынимают список, вызвали меня, Мороза и ещё кого то, не помню, приказали собираться совсем, хлеб с собой не брать, и все товарищи сразу поняли, что нас повели расстреливать. Мы распростились со всеми и вышли в корридор всего только 8 человек.
Я, Клячин, Мороз, Хохлов, Храмов, Смирнов и ещё двоих тут не помню.
Когда мы спускались по лестнице к низу, то какой то офицер сказал конвойному начальнику: "Смотри, дорогой не расстреливай, а там уже на месте". Когда вывели на улице, нас окружил усиленный конвой 25 человек, держа винтовки наготове, нас выстроили по 2 человека в ряд и повели по середине улицы.
У них в это время было много войска, всё отправляли отрядами на фронт, а погода была пасмурная и холодная, шёл маленький дождь, на улицах грязи было по колено. Когда нас вели по улице, то мы знали определённо, что нас ведут расстреливать. Дорогой часовые нас били прикладами, кто отставал или забегал вперёд, а так же кому не нравится наша физиономия. И вот привели нас в Военный отдел во двор, построили всех в одну ширингу, а сами выстроились в одну ширингу против нас и стали дожидаться команды для расстрела. Простояв минут 10 в таком положении, вдруг бежит Иванов, дежурный по караулам: "Отставить сегодня расстрелы, наши отогнали и разбили красно-головиков". После этого нас посадили в одиночную камеру при военном отделе. Эта каморка при царизме существовала только для одного человека, но мы впоследствии сидели 12 чел.
Просидев сутки в этой каморке, нас ни кто не тревожил, и мы думали: "Вот где спокойно, значит можно сидеть". Но подходила 2-я ночь, часов около 10 приходит начальство с плетями: Яковлев, Бекнеев, Ошурков, помощник коменданта и ряд других палачей. И вот пошла выборка, записывали фамилии в записные книжки, а потом некоторым тут же попадало плетями. И так они обходили все коморки, которых было 4 штуки, из некоторых камер они куда то уводили и через некоторые время приводили обратно всех в крови избитыми. И каждую ночь происходило избиение наших товарищей. Днём привели к нам одного или двух, я что забыл, красноармейцев Смоленского полка, они попали в плен около Гольян. Их привели в одном нижнем белье, с прошибленной головой и всё избито, нет ни где живого места, их посадили к нам.
Потом то и дело стало ходить разное начальство, их смотреть, расспрашивать. Поздно вечером приходит дежурный по караулам Иванов со своей свитой и тоже начинает расспрашивать этих красноармейцев. Сначала так ласково спрашивает от куда, какой губернии, как попали к большевикам, много ли войска у большевиков, и какое у них настроение, зачем большевики перепахивают крестьянские поля, а так же жгут деревни и насилуют женщин. Красноармейцы отвечают, что войска у большевиков очень много, настроение хорошее, поля не перепахивают и деревень не жгут, а так же и не насилуют женщин.
После этих слов Иванов начинает бить по зубам кулаком и рукояткой револьвера, это тут же происходило у нас в 1 камере на наших глазах. В эту же ночь началась перетурбация, куда то уводили наших товарищей из другой камеры, снимали с них всё нижнее бельё и оставляли его тут в корридоре нам на показ, а голых людей куда то уводили. Примерно, вот, дескать, мы с вами как расправляемся. Красноармейцев от нас тоже куда то уводили, а нас разогнали в разные камеры, первую камеру совсем освободили. Я, Мороз и Клячин [38] попали в 3-ю камеру, здесь сидел Зиновьев бывший Комиссар почты, Криворучко, Горшунов, Баженов Петроградский из продотряда, два латыша, не помню, как их фамилии, и один бывший офицер, попал в плен от Красных войск.
Хохлов, Смирнов и Храмов попали во 2-ю камеру, а остальные попали от нас в 4-ю камеру. В остальных камерах сидели Гладких максималист, Евстафьев, Железкин и Лаптев анархисты, остальных не помню.
После того, как нас перегнали в другую камеру, то в первую камеру стали таскать волоком избитых товарищей, все были незнакомые, большая часть красноармейцы, а утром эта камера была об"явлена больной. Каждую ночь происходило избиение, как только 10 часов вечера, так слышны за стеной комнаты коменданта стоны, крики и гул от ударов, как выбивают пыль из ковров. И через несколько минут смотришь, тащат какого нибудь товарища за ноги головой по полу без чувств и всего в крови. Таким образом к нам в камеру был притащен тов. Петров, матрос максималист, рабочий инструментальной мастерской, которого к нам притащили и бросили к ногам, как полено. Потом привели двух евангелистов Дрокиных, которых тоже избили и притащили к нам, их за отказ брать оружие и идти воевать. Но они просидели не долго, их куда то увели и мы их больше не видали. Всех арестованных они били обыкновенно плетьми со свинцом на концах, а также рукоятками револьверов. Избивали так, что на спине вплоть до пяток нет того места, что бы не было избито. Мы, конечно, называли это "снятие материнской рубашки". Порядок был таков, всех, только кого приведут, то прежде чем посадить в камеру, то в комендатской основательно изобьют и, как говорится, снимут материнскую рубашку, а потом уже притащут в камеру. Но если нет новых, то берутся за старых, для этой цели у них был фельдшер, который ходил по камерам и смазал избитые спины ёдом, между прочим спрашивал, кто когда был избит, и записывал себе в книжку фамилии, кто совсем не битый и кого ещё можно бить. Эти сведения представлялись коменданту, а там уже и распределяли в порядке очереди для ночных зверских работ.
Кормили нас водой горячей с очистками от картофеля и пущен лавровый лист для запаха. Это считалось горячей пищей, которую выдавали два или три раза в неделю, а хлеб по ⅛ фунта на человека, и хлеб самый бросовый или испорченный. А эта горячая партия выдавалась порциями, т.е. цынковая коробка из под патрон, одна коробка на камеру, а в камерах сидело от 10 до 14 человек. Сидя в этом каменном ящике, мы абсолютно потеряли всякую связь с волей и не знали, что делается в городе. У нас ежедневно одно и тоже, день сидишь и дремлешь, а ночью спать некогда, и мы стали похожи чёрт знает на что, грязные, оборванные, воды для умывания нам не давали, одежду всю сняли, даже у кого было хорошее бельё, а оставшее бельё было на нас, была у кого рубашка без рукавов или кальсоны по колено оборваны, это мы рвали для перевязки избитых товарищей. И вообще сидеть было невозможно, мы были бы очень рады, чтоб нас скорее расстреляли, чем над нами издеваться. Некоторые товарищи покушались на самоубийство, но нечем было привести в исполнение. И вот в таком положении мы просидели дней 14, вплоть до прихода Красных войск и взятия города Ижевска. Не помню хорошо, какого это было числа, 6 или 7 Ноября после обеда около часу дня слышим, разорвался снаряд на дворе, тут стали слышны тревожные гудки на заводе. Мы поняли, что значит всё будет кончено, и с нами будет произведена хорошая расправа. Вскоре упал второй снаряд, а потом вдруг у нас в коморках отворяли окна, так как они были закрыты на ставни наглухо, а потом слышим, бегут по корридору к нам, открывают первую камеру, начинают бить плётками и прикладами, вытащили 3 или 4 человека, нам было не видно. И во дворе слышим беспорядочные выстрелы, это расстреливали наших товарищей. Когда с первой окончили, бегут вторично теперь во 2-ю камеру, взяли 3 человек, тоже во дворе расстреляли. Потом прибежали к нам в 3 камеру, у нас сидел офицер, о котором я уже упоминал выше, он им сразу попал на глаза, они сказали: "Выходите, мы офицеров не расстреливаем", - и его куда то взяли, а у нас в камере больше никого не взяли, а из четвёртой камеры взяли 4 человека и тоже расстреляли.
После этого был перерыв приблизительно с полчаса. Но со стороны Красных войск снаряды летели уже чаще, даже изредка можно было слышать винтовочную стрельбу. У белых была паника, крик, шум, и слышно было, как они торопились эвакуироваться, в общем, целая паника, и мы думали, что про нас, наверное, забыли. Но не так то было, они эвакуировали своё имущество и принялись снова за нас, но уже по другому. В трёх камерах были проделаны волчки или маленькие окошечки для наблюдения часовых, но в нашей 3 камере этого волчка не было. И вот они начали расстреливть прямо в эти окошечки на месте в камерах. Часть расстреляв, они открывали дверь у камеры и верхние трупы вытаскивали в корридор, а кто был ещё жив, то пристреливали или прикалывали, так у некоторых товарищей было более 10 ран. Зделав своё гнусное дело в 1 камере, они принялись за 2-ю таким же способом, но не было слышно никакого крика [39] и шума, как со стороны арестованных. Только один тов. Евстафьев встал перед ними на колени и стал просить пощады, но это ему не помогло. В корридое много было вытащено труппов и так же много было крови, от крови шёл пар и дым от пороха, так что в корридоре сделалось темно. Слышим, что скоро будет очередь за нами, но мы решили без бою не сдаваться, и хоть одного да убьём, и то меньше нашим будет бить. Вот стали вооружаться, кто солью, кто золой, кто бутылками, вообще, кто чем мог, и построились к дверям. Так у самой двери справа стали тов. Мороз и сзади его Клячин, слева латыш, сильный парень, сзади его я, и у самой двери на колени стал максималист тов. Петров, а остальные выстроились по порядку. Когда мы встали, то между нами появились трусы малодушные, которые стали прятаться под лавки, это Зиновьев, Горшунов и Криворуков. Мы их от туда вытащили и предупредили: "Если вы спрятались, то мы с вами сейчас покончим, ибо вы нам враги, а по сему наш лозунг таков - без боя не умирать". Они хотя встали, но дрожали, как зайцы. Но мы определённо знали, что здесь пощады не будет ни кому. И вот мы стоим, слушаем, подходят к нашей двери. Мы простились друг с другом и были на готове, и как только двери открылись, я не помнил себя от злости, а так же все товарищи. Мы бросились на них с криком ура, засыпав их своих вооружением, и только Ошурков успел выстрелить из револьвера Клячину в руку. Мы их смяли в момент, в корридоре было очень темно, и впотьмах мы друг у друга вырывали оружие. Если сила рук не берёт, так зубами. И тут же мы освободили 4 камеру, нас стало больше. В результате этой схватки мы убили 4 палачей, у меня каким то образом оказалось разбитое колено у правой ноги. Покончив с ними и захватив у них оружие, мне попала в руки шашка. Мы побежали дальше в канцелярию, ту всё разгромили, телефон и столы, тут мы нашли брошенные часовыми винтовки 4 штуки, но без затворов. Забрав их, выскочили на улицу за ограду палисадника, тут стояли пьяные часовые, которые лезут к нам целоваться и отдают своё оружие и патроны, но некоторых пришлось разоружить. Когда мы всё от них забрали, то хотели наступать дальше, в это время на нас стала наступать карательная рота имени "Учредилки", нам пришлось отступить назад. При отступлении мы забрали с собой человек пять или шесть часовых в плен. Эти часовые нам предложили идти в общую камеру со двора, и когда мы вышли на крыльцо, то нас встретили залпом, и в результате у нас был убит т. Баженов, петроградский продотрядник, он сбежал, во дворе далеко его прихлопнули. После этого мы вернулись обратно в помещение. После этого мы разделились на две группы и стали стрелять, но патронов у нас было очень мало, даже подходило совсем к концу. Что то надо было делать, тогда наши пленные часовые предложили нам опять идти в общую камеру, но в другом порядке. Часовые взялись под ручку и пошли вперёд, а мы бросили винтовки, спрятали затворы и пошли за часовыми, но у некоторых наших товарищей были револьверы. И вот когда мы вышли, то нас хотели встретить опять залпом, но видя своих часовых, которые подняли руки, то послышалась команда "отставить". Командующий цепью показал пальцем нашим часовым, что б нас вели к кухне. Мы всё время идём и прячемся за часовых так, что им стрелять абсолютно нельзя. В таком порядке мы дошли до забора и входных дверей общей камеры. Мы моментально перебросились через забор, так что они не успели в нас стрелять, да и часовые им помешали, которые были с нами.
В тех коморках, где мы сидели, были расстреляны Железка, Хохлов, Смирнов, Евстафьев и мальчик 12 лет, которого они считали шпионом, потом тов. Хромов, которому было нанесено 18 ран огнестрельных, и он всё таки был жив и прожил почти что сутки. И один товарищ, не помню, как его фамилия, в 1 камере в момент расстрела залез на верхушку печки, и палачи его не видели, он остался жив и невредим.
Когда мы ворвались в общую камеру, там было арестованных около 200 человек. Они поголовно все лежали, и когда мы бежали с криком: "Бей, ребята, рамы", - то они думали, что мы уже красноармейцы, так как на улице стало уже темно. Они бросились на нас, кто целовать, кто мечет в воздухе, в общем, поднялся тарарам, но наши ребята начали бить окна, и в это время белогвардейцы открыли стрельбу из винтовок залпом и из пулемёта прямо по окнам, в результате человек 10 было ранено. Потом всё затихло, все окна были выбиты, и двери открыты, часовых ни кого не было. Но за палисадником лежала их цепь, а также и со двора. В общем, всё здание было оцеплено белогвардейцами. Но снаряды летели всё время со стороны красных войск, и вот мы стали сидеть и ждать, что будет дальше. Всё было спокойно, только стонали у нас раненные, просили у нас помощи и пить воды, но не могли ни чем помочь, так во всех камерах воды совсем не было и темно, [40] ничего не видно. В таком порядке мы сидели часов до 10 вечера.
Артиллерия от красных стала затихать, в это время к нам в камеру приходят два часовых не вооружённые и говорят, что б мы послали 2-х человек к их начальству для переговоров. Мы послали, нашим представителям предложили сдать оружие, но в общей камере ничего не знали о том, что произошло в тёмных камерах. Они ответили, что оружия нет, тогда им сказали: "Выдайте нам 12 человек главарей, которые бежали из тёмных камер, и у них имелось оружие. Но если их не выдадите, то мы сейчас зажигаем всё здание и Вас всех под ряд перестреляем и перебьём. Вы поймите то, что через 12 челов. сволочей большевиков вы погибните 200 человек, а если вы их выдадите нам, вы будете не вредимы". Наши делегаты согласились нас выдать и, приходя обратно в камеру, они созвали собрание и пояснили, для чего их вызывали и что им там было предложено. Общее собрание, заслушав их доклад, постановило нас выдать и тут же нас искать, а мы все сидели в углу и ничего не говорили, но было очень темно, долго они нас искали, но найти не могли и затихли. В это время артиллерия красных войск затихла, мы думали, что наверное наши отступили, нам пришлось призадуматься, что же делать дальше, а так сидеть здесь нельзя, вдруг пустят электричество, или мы досидим до утра, нас сразу выдадут и растреляют. И если мы сумели вырваться из тёмных ящиков, то уже здесь свободно можем улизнуть, и решили бежать. Но бежать было очень трудно ввиду того, что белые зажгли кожевенный завод, и зарево освещало окна камеры.
Времени было 12 часов ночи, мы послали в разведку тов. Зиновьева, который ушёл и больше не вернулся, но мы его ждали до 2-х часов ночи и решили вылезать все сразу. Тов. Клячина мы взять не могли, да он и сам идти не мог с нами, так [как] он был ранен и истёк кровью. Тогда мы открыли одну половицу и сунули его под пол, и опять закрыли. Это было сделано для того, что бы над ним больше не издевались, а пусть умрёт в подполье своей смертью. Ночь была очень холодная, белогвардейцы лежат в цепи и курят, между собой разговаривают, мы полезли по очереди в окно и в полисадник. Поползли вдоль по саду, доползли до угла напротив казённых бараков. Здесь сад стал очень узеньким, и напротив в бараке у них было караульное помещение, и горит на крыше фонарь. И от ворот военного отдела поперёк сада ходил часовой, его миновать было очень трудно, но мы всё таки решили ползти дальше, нам всё равно, хотя несколько человек будут живы, всех в потьмах не убьют, и мы поползли 3чел. вперед. Тов. Мороз полз у самой изгороди, а я по средине сада, и лежим около стены здания, остальные от нас отстали, остались и лежат на углу. Мы доползли вплоть до часового и лежали. Вдруг у нашего латыша зазвенели стёкла под коленками, часовой сразу услышал, поднял тревогу, но я хорошо не помню, кажется, этому часовому кто то из наших ударил кирпичём, и мы бросились бежать за военный отдел на площадь. Вся белогвардейская цепь бросилась за нами и открыли по нам бешеную стрельбу с криком: "Стойте, стойте, проклятые черти". Но мы бежали, сколько было силы, по направлению Госпитальной улицы, я бежал самый последний, пули сыпались, как дождь, между наших голов, а у нас [от] безсилья подкашивались ноги, безпрывно падали на землю. Думаешь, вот убили, но опять вскакивает и бежит дальше.
Добежав до забора, тов. Мороз, собрав последние силы, перелез через забор, но латышь не мог и валялся около забора. Я тоже добежал до забора и пытался перелезть через забор, и тут же упал на землю к латышу. Пролежав минут 5, перевели дух, прислушались, не бегут ли за нами, нет не слышно, стрельба затихла. Мы около заборов добежали до 7 улицы и по 7 улице до узенького переулка. Здесь на угле я раньше жил на квартире и знал, как отворяются ворота, их я открыл и мы вошли во двор прямо на сеновал. Времени было 4 часа утра, на сеновале сена не было, а было не много соломы. Мы залезли под самый низ соломы, обнялись и лежали, очень было холодно. Настало утро, слышим, раздался винтовочный залп по направлению военного отдела. Мы думали, что это расстреливают наших товарищей, которые от нас отстали, но потом оказалось совсем не то, наши остались все живы. Когда за нами бросилась вся цепь, то они сзади цепи перебежали через переулок и через забор казённых бараков и тем самым спаслись. А утром был винтовочный залп, который мы слышали, это красная разведка освобождала всех арестованных из общей камеры.
Мы лежали на сеновале целый день, в городе тихо, но мы не знали, что делается и в чьих руках город, стрельбы больше не слышно. Но между прочим город занят Советскими войсками. Мы пролежали до вечера, время было часов 6, к нам на сеновал лезет женщина, граблями сгребла соломы и ушла, потом идёт второй раз уже без соломы и вместе с ней [сгребла] моего товарища. Видя, что человек, она бросилась бежать в квартиру, просить помощи, а мы с сеновала бросились бежать в огород. К нашему несчастью изгородь была новая, [с] частыми и длинными кольями. [41]
ЦДООСО.Ф.41.Оп.2.Д.168.Л.24-41.
На этом месте текст обрывается. Но, как мы помним, т. Сафронову ещё предстоит искупаться в сортире, прежде чем они с латышом разберутся в обстановке, а оставленный под полом т. Клячин выживет и благополучно проспит там до самого освобождения Ижевска красными войсками.