Одним словом!..
В качестве эпиграфа:
...Ходжа Насреддин обратился к толпе:
- Мулла не верит, что я могу творить чудеса! Хорошо, я сейчас докажу! В этом сарайчике собраны слепые, хромые, немощные и параличные, и я берусь исцелить их всех разом и при этом не буду прикасаться к ним. Я скажу только два слова - и они все исцелятся и побегут врассыпную так быстро, что даже лучший арабский конь не догонит их.
Стены сарайчика были тонкими, глина во многих местах дала глубокие трещины. Ходжа Насреддин выбрал в стене место, со всех сторон прорезанное трещинами, сильно нажал на него плечом. Глина подалась с легким, зловещим треском. Он поднажал еще, огромный кусок стены рухнул с гулким шумом внутрь сарайчика; из черного зияющего отверстия повалила пыль.
- Землетрясение! Спасайтесь! - диким голосом вскрикнул Ходжа Насреддин и обрушил второй кусок глины.
В сарайчике на одно мгновение стало тихо, потом поднялась суматоха: рябой параличный слуга первым бросился к выходу, но застрял в дверях со своими носилками и загородил путь остальным - хромым, слепым и немощным, которые клубились сзади с криками и воем, а когда Ходжа Насреддин обрушил в сарайчик третий пласт глины - они могучим напором вынесли рябого вместе с дверью и косяками и, позабыв про свои увечья, кинулись кто куда...
Толпа кричала, свистела, хохотала и улюлюкала. Перекрывая общий гул, звучал громкий голос Ходжи Насреддина:
- Вот видите, мусульмане, я был прав, говоря, что их всех можно исцелить одним словом!
/Леонид Соловьёв "Повесть о Ходже Насреддине"/
Нет, это было вовсе не во времена Оны в Бухаре, а имело место сегодня. На платформе московской станции метро "Павелецкая". Часиков в шесть вечера.
Сегодня на платформе московской станции метро "Павелецкая" часиков в шесть вечера случилось величайшее чудо. Чудо исцеления.
Чудо исцеления одним словом!
Сегодня по платформе московской станции метро "Павелецкая" часиков в шесть вечера натужно катилась инвалидная коляска. В оной восседал скрюченный жизнью небритый парень лет тридцати со свидетельствами минувших возлияний на лице.
Парень был в новеньком камуфле и в печали. Одновременно.
Засаленную голову страдальца украшал скомканный голубой берет. Судя по изобилию всяких неуставных висюлек - не без следов дембельской необузданности. На камуфлированной груди тускло сияли какие-то неопознаваемые значки.
А ещё там же, на груди, покоилась картонная табличка с чёрными, аккуратно писанными маркером буквами:
"ВОЕВАЛ НА КАВКАЗЕ. БЫЛ РАНЕН. НЕ МОГУ ХОДИТЬ, ГОВОРИТЬ И СЛЫШАТЬ. ПОДАЙТЕ НА ЖИЗНЬ!"
Встречные граждане реагировали на явление страдальца неоднозначно. Кто-то смущённо юркал в сторону, кто-то, крестясь, протягивал мелочь. Последняя благосклонно принималась и торовато убиралась в целофановый пакет.
Так эта тачанка скорби катилась себе и катилась, пока в конце платформы не выкатилась прямо пред ясны очи сержанта милиции.
Сержант был прекрасен. И гармоничен. Весь. От коротко остриженного мясистого затылка и до тщательно выбритой, но не менее мясистой, нижней челюсти. При виде ветерана-инвалида сержант рефлекторно выкатил вперёд эту самую челюсть. Стянул к переносице брови. Качнул резиновым демократизатором. После чего крайне веско и разборчиво произнёс. Одно единственное. Но волшебное. Слово.
Сержант сказал: "БЛЯДЬ!.."
Но этого хватило для чуда.
Инвалид войны исцелился в мгновение ока. Хорошо отработанным упругим прыжком катапультировался из кресла. И как сайгак понёсся по платформе!..
...Ну, если, конечно, допустить, что сайгаки бывают камуфлированными, с вытаращенными глазами, пакетом звенящей мелочи и голосящими "с дороги, суки, с дороги!!!"...
По стопам сайгака борзым носорожьим скоком гарцевал сержант. Он воинственно топорщился дубинкой и декламировал, делая короткие паузы для резкого вдоха:
- Я!.. Тебя, блядь!.. Предупреждал!.. Что!.. Если!.. Ещё раз!.. Тут!.. Увижу!.. Убью!.. Говнюк!..
У эскалатора охотник-таки настиг жертву. Сграбастал за шиворот и куда-то напористо поволок. Видимо - в своё логово. Чтобы убить и съесть.
На платформе же осталось сиротливо стоять инвалидное кресло. Рядом не менее сиротливо валялся голубой берет с позументами.
Глядя на эти свидетельства только что произошедшего чуда исцеления граждане кивали головами и почему-то шибко вслух жалели исцелившегося. Почему жалели?.. А чёрт его знает. Кто в конце концов поймёт загадочную русскую душу?
...Ходжа Насреддин обратился к толпе:
- Мулла не верит, что я могу творить чудеса! Хорошо, я сейчас докажу! В этом сарайчике собраны слепые, хромые, немощные и параличные, и я берусь исцелить их всех разом и при этом не буду прикасаться к ним. Я скажу только два слова - и они все исцелятся и побегут врассыпную так быстро, что даже лучший арабский конь не догонит их.
Стены сарайчика были тонкими, глина во многих местах дала глубокие трещины. Ходжа Насреддин выбрал в стене место, со всех сторон прорезанное трещинами, сильно нажал на него плечом. Глина подалась с легким, зловещим треском. Он поднажал еще, огромный кусок стены рухнул с гулким шумом внутрь сарайчика; из черного зияющего отверстия повалила пыль.
- Землетрясение! Спасайтесь! - диким голосом вскрикнул Ходжа Насреддин и обрушил второй кусок глины.
В сарайчике на одно мгновение стало тихо, потом поднялась суматоха: рябой параличный слуга первым бросился к выходу, но застрял в дверях со своими носилками и загородил путь остальным - хромым, слепым и немощным, которые клубились сзади с криками и воем, а когда Ходжа Насреддин обрушил в сарайчик третий пласт глины - они могучим напором вынесли рябого вместе с дверью и косяками и, позабыв про свои увечья, кинулись кто куда...
Толпа кричала, свистела, хохотала и улюлюкала. Перекрывая общий гул, звучал громкий голос Ходжи Насреддина:
- Вот видите, мусульмане, я был прав, говоря, что их всех можно исцелить одним словом!
/Леонид Соловьёв "Повесть о Ходже Насреддине"/
Нет, это было вовсе не во времена Оны в Бухаре, а имело место сегодня. На платформе московской станции метро "Павелецкая". Часиков в шесть вечера.
Сегодня на платформе московской станции метро "Павелецкая" часиков в шесть вечера случилось величайшее чудо. Чудо исцеления.
Чудо исцеления одним словом!
Сегодня по платформе московской станции метро "Павелецкая" часиков в шесть вечера натужно катилась инвалидная коляска. В оной восседал скрюченный жизнью небритый парень лет тридцати со свидетельствами минувших возлияний на лице.
Парень был в новеньком камуфле и в печали. Одновременно.
Засаленную голову страдальца украшал скомканный голубой берет. Судя по изобилию всяких неуставных висюлек - не без следов дембельской необузданности. На камуфлированной груди тускло сияли какие-то неопознаваемые значки.
А ещё там же, на груди, покоилась картонная табличка с чёрными, аккуратно писанными маркером буквами:
"ВОЕВАЛ НА КАВКАЗЕ. БЫЛ РАНЕН. НЕ МОГУ ХОДИТЬ, ГОВОРИТЬ И СЛЫШАТЬ. ПОДАЙТЕ НА ЖИЗНЬ!"
Встречные граждане реагировали на явление страдальца неоднозначно. Кто-то смущённо юркал в сторону, кто-то, крестясь, протягивал мелочь. Последняя благосклонно принималась и торовато убиралась в целофановый пакет.
Так эта тачанка скорби катилась себе и катилась, пока в конце платформы не выкатилась прямо пред ясны очи сержанта милиции.
Сержант был прекрасен. И гармоничен. Весь. От коротко остриженного мясистого затылка и до тщательно выбритой, но не менее мясистой, нижней челюсти. При виде ветерана-инвалида сержант рефлекторно выкатил вперёд эту самую челюсть. Стянул к переносице брови. Качнул резиновым демократизатором. После чего крайне веско и разборчиво произнёс. Одно единственное. Но волшебное. Слово.
Сержант сказал: "БЛЯДЬ!.."
Но этого хватило для чуда.
Инвалид войны исцелился в мгновение ока. Хорошо отработанным упругим прыжком катапультировался из кресла. И как сайгак понёсся по платформе!..
...Ну, если, конечно, допустить, что сайгаки бывают камуфлированными, с вытаращенными глазами, пакетом звенящей мелочи и голосящими "с дороги, суки, с дороги!!!"...
По стопам сайгака борзым носорожьим скоком гарцевал сержант. Он воинственно топорщился дубинкой и декламировал, делая короткие паузы для резкого вдоха:
- Я!.. Тебя, блядь!.. Предупреждал!.. Что!.. Если!.. Ещё раз!.. Тут!.. Увижу!.. Убью!.. Говнюк!..
У эскалатора охотник-таки настиг жертву. Сграбастал за шиворот и куда-то напористо поволок. Видимо - в своё логово. Чтобы убить и съесть.
На платформе же осталось сиротливо стоять инвалидное кресло. Рядом не менее сиротливо валялся голубой берет с позументами.
Глядя на эти свидетельства только что произошедшего чуда исцеления граждане кивали головами и почему-то шибко вслух жалели исцелившегося. Почему жалели?.. А чёрт его знает. Кто в конце концов поймёт загадочную русскую душу?