Епископ Никодим (Казанцев) - о вятском народе.
Привожу здесь одни из самых ярких страниц воспоминаний епископа Никодима о Вятке. Перед нашим взором словно открывается громадное полотно, написанное сочными и широкими мазками. Цель такой картины - ухватить общее и главное в чертах жизни огромной, почти необъятной губернии. И этой цели, по-моему, автор замечательно достигает. Таково часто впечатление от картины талантливого живописца - будто эти широкие и яркие мазки даются художнику запросто, тут и есть верный признак мастерства. Это о литературных достоинствах воспоминаний.
По содержанию же - всего три примечания. 1) Автор часто использует слово вотяк применительно ко всему мужицкому населению губернии, в том числе, конечно, и русскому. В конце воспоминаний о Вятке Никодим пишет: "Но будет о вас, господа вотячки добрые, простите". 2) Чрезвычайно интересны замечания автора о взяточничестве старинных вятских чиновников. Автор вовсе не отрицает наличия мздоимства. Он лишь спорит с мифическим слухом о размерах этого явления и указывает, что Вятка в этом отношении не только не составляла ничего выдающегося среди иных губерний, но и настоящие грабители среди чиновников были вовсе не здесь. 3) Не стану подробно сравнивать воспоминания Никодима и воспоминания, скажем, Герцена о Вятке. Замечу лишь, что последний в "Былом и думах" ухватывает тут и там исключительно вопиющее беззаконие - и таким способом быстро рисуется общая картина в самых черных красках. Недаром же несколько страниц "Былого и дум" пользовались таким вниманием в краеведческой литературе советского времени. Примечательно, что для либерала Россия всегда и в любом виде - сущее царство тьмы.
---------------------
"Вятская губерния в собственном смысле есть мужицкое царство. Она наполнена одними крестьянами. В ней всего 11 городов, и самый большой - Вятка, имеет только 10 тысяч жителей, прочие в половину менее, и более. Господских крестьян (следовательно и господ) вовсе нет: все экономические и удельные. Оттого они и богаты.
Южный и восточный края заселены черемисами и вотяками. Из них, даже доселе, довольно язычников. Но они кротки и робки, и при крайней простоте жизни, при богатстве природы, зажиточны. Имеют очень основательные причины думать, что и вся Вятская губерния некогда состояла из сих двух племен. Крестившиеся язычники постепенно делались русскими от святой веры, которая дала им и русский язык, и образование, и обычаи. Скажу, даже доселе из десяти сел верно пять называются чисто по-черемисски и по-вотяцки.
По древнему кочующему духу в Вятке и доселе крестьяне не любят жить большими селениями. Дом, два, три и не более пяти - вот и все селение или, по их, починок, то есть почин или начало заселения.
Кроме сего, по старому же обычаю, они доселе бродят.
Поживет на одном месте год, два, пять; не понравится - бросит дом, находит другое место и, никого не спрося, заселяется. Не умеет этого переселенничества пресечь даже доселе.
Это-то их и делает ужасно нелюдимыми; препятствует развитию промышленностей и держит их в прежалком невежестве.
Вятчане ужасно грубы, упрямы, своевольны. Им приказывать нельзя, надо умолять.
По тому же невежеству они страшно мстительны. Например, одна слепая попадья в марте (следовательно, в распутицу) прошла пешком в Вятку к архиерею за 600 верст пожаловаться на священника, который будто ее обижает. По исследовании, весьма добросовестном, оказалось, что священник сам от нее плачет и готов жертвовать ей вдвое, лишь бы его от нее освободить.
Известен анекдот. Вотяк рассорился с вотяком.
Обиженный хотел бы мстить, да бессилен.
"Хорошо же, - он говорит, - я тебе сделаю сухую беду". А что это значит? Он ночью заберется на двор своего обидчика и тут - удавится! "Пусть же, - рассуждал он перед этим, - мой обидчик ответит за меня суду".
От того же невежества между вятчанами страшное ябедничество, архиерей не успевает наряжать следствий. По десяткам с почты получает доносы на попа, дьякона, дьячка и прочих; и они всегда так злы, что прочитавши перепугаешься. А между тем всё вздор и клевета и непременное желание отомстить за что-нибудь другое.
Между мужиками довольно грамотеев, которые умея писать, то есть рисовать буквы, считают себя великими мудрецами. Эти-то и суть злодеи и язва в обществе. Они-то и пишут все кляузы и клеветы, которые рассылаются в Сенат, в Синод, во все министерства, даже к Государю. Один мужик имел дело в казенной палате. Дело касалось каких-то его интересов, очень важных. Секретарь палаты ему сказал: "Дай пять рублей серебром, и я твое дело сейчас сделаю, и в твою пользу". Мужик дал деньги. Секретарь сделал дело, как обещался. Что же мужик? Получивши дело, он тотчас - к жандармскому майору: "Ваше благородие! С меня взял секретарь в казенной палате за мое дело 5 рублей серебром. Прикажите ему отдать мне их". Так ядовит вотяк! Мужики по крайнему невежеству не хотят или не умеют различать начальств. Например, одна баба за 400 верст с грудным ребенком пришла в Вятку к губернатору с просьбой: "Ваше благородие! Мой муж с масленицы отправился на Волгу в бурлаки. Прочие товарищи его давно воротились, мой муж не воротился. Сделайте милость, отыщите его. Мне без мужа жить скучно".
Поссорятся два мужика за курицу, подерутся и придут жаловаться сот за пять верст в Вятку к губернатору. И, если он их не рассудит, жалоба на губернатора к министру!
По крайней простоте нравы вятчан, хотя и грубы, однако просты. У них много и добродетелей. К религии они вообще теплы, хотя по невежеству тоже грубы.
Скажу пример: у нас в монастыре есть образ мученика Христофора, написанный с конскою главой (по тусклому преданию). Когда в монастыре собираются поселяне, половина всех доходов нам от этого образа. Тут молебны, тут свечи, поклонение. Спрашиваю мужика: "Что тебя расположило молиться этому угоднику?" - "Лошадки у меня, батюшка, плохо ведутся". Вот причина его усердия.
Одному месту (впрочем, старообрядческому) по благословению преосвященного из монастыря дан был старинный образ Николая Чудотворца. Мужик за ним с партией избранных приехал за 400 верст. Я пошел с казначеем выдать ему этот образ. Что же мужик? В шапке и в рукавицах ухватил этот образ и потащил, как простую ношу, на плече (образ довольно велик). Я сказал мужику: "Так-то ты благоговеешь перед святой инокой? Сними шапку. Иначе я отниму образ". Мужик смотрел на меня, разиня рот, и дивился моей строгости.
В Вятке велик свечной сбор, а именно: до 20 тысяч рублей серебром и более. Поэтому в Синоде заключают о благоговействе вятских жителей совсем не так. И это от невежества.
Объяснюсь.
Вятские духовные отсылают начисто всю прибыль от продажи свеч, не удерживая у себя ничего. Оттого у них и собирается большой капитал.
А например, в Москве - похитрее. Там отсылают ли и третью часть, сомневаюсь.
Скажу, в Москве в одной триста и более одних приходских церквей. Я не сомневаюсь, что можно положить прибыли от свечной продажи на каждую церковь в Москве тысячу рублей ассигнациями (я живал при одной среднего класса церкви, там до 5000 рублей свечной прибыли). Следовательно, одна Москва могла бы доставлять 300 тысяч рублей ассигнациями. Между тем от всей московской епархии в 1836 году доставлено 74, в 1837 году 76 тысяч рублей ассигнациями. Кто этому поверит?
Так-то надобно разочароваться на счет благочестия вятских. Здесь я не хочу бранить духовных за то, что они отсылают всю свечную прибыль; говорю только, что это от распоряжений епархиального начальства, от недостатка сметливости, а не от благочестия.
В Петербурге есть молва, против которой невозможны никакие разуверения, будто в Вятке чиновники тузы тузами, будто здесь грабят несчастных поселян совершенно бессовестно и прочее и прочее.
Пусть говорят, что хотят, а я знаю, что все это вздор. Судя по предыдущим моим речам можно видеть, что в Вятке грабительство гораздо труднее, нежели где-либо.
Я знал почти всех губернских чиновников в Вятке (а их и всех-то слишком немного). Они все нищие в сравнении даже с посредственными губерниями, хотя живут не рассеянно, по крайней мере некоторые. Куда же они девают то, что награбят?
Скажу, я знал хорошо в Туле секретаря казенной палаты. Знал такого же и в Вятке. Тульский решительно пан против вятского.
Между тем, во-первых, в Вятке 1.600.000 жителей, в Туле 1.200.000; во-вторых, в Вятке только мужики, и все казенные, в Туле много дворян и две трети крестьян господских.
Рассудите, где же грабят.
В Туле секретарь казенной палаты, не будучи низким притеснителем, свободно получает в год доходу 12000 рублей, в Вятке такой же секретарь получает 2000 рублей.
Так необходимо ближе присматриваться к делам на месте! Так можно грубо ошибаться, судя о людях по их рацеям.
Вятская губерния сущая мужицкая; однако же, она имеет всё к первоначальном потребностям человека с избытком.
Там такая бездна лесу, что больше половины губернии можно назвать сплошным дремучим лесом. Правда, на южной стороне губернии недовольно лесу, там даже в нем немножко (да, немножко только) нуждаются. Но зато тут огромные равнины прекрасной земли, на которой добывается миллион четвертей лишнего хлеба, которые продают. Тут огромные засевы льна и конопли. Отсюда холст, льняное семя, масло, пенька в больших массах идет в Архангельск.
В лесной части столь не берегут лесом, что даже нарочно выжигают его, чтобы получить место для посевов. Это губительное дурачество, доселе невозбраняемое, производит страшное опустошение лесов. Огонь иногда распространяется на тысячи верст и оканчивается либо у Ледовитого океана, либо при Урале. Недавно едва не сгорел Петербург, и я не сомневаюсь, что эти пожары лесов происходят именно от помянутого дурачества дикого мужика.
Мужик срубит в лесу дерево, вырубит из него средний ствол, а верхушка и сучья остаются на месте. От этого вятские леса вовсе непроходимы. Это сущие развалины Вавилона..."
ТВУАК. 1913 год. Выпуск I-II. Вятка, 1913. Отдел III, с.75-80.
Продолжение следует.
По содержанию же - всего три примечания. 1) Автор часто использует слово вотяк применительно ко всему мужицкому населению губернии, в том числе, конечно, и русскому. В конце воспоминаний о Вятке Никодим пишет: "Но будет о вас, господа вотячки добрые, простите". 2) Чрезвычайно интересны замечания автора о взяточничестве старинных вятских чиновников. Автор вовсе не отрицает наличия мздоимства. Он лишь спорит с мифическим слухом о размерах этого явления и указывает, что Вятка в этом отношении не только не составляла ничего выдающегося среди иных губерний, но и настоящие грабители среди чиновников были вовсе не здесь. 3) Не стану подробно сравнивать воспоминания Никодима и воспоминания, скажем, Герцена о Вятке. Замечу лишь, что последний в "Былом и думах" ухватывает тут и там исключительно вопиющее беззаконие - и таким способом быстро рисуется общая картина в самых черных красках. Недаром же несколько страниц "Былого и дум" пользовались таким вниманием в краеведческой литературе советского времени. Примечательно, что для либерала Россия всегда и в любом виде - сущее царство тьмы.
---------------------
"Вятская губерния в собственном смысле есть мужицкое царство. Она наполнена одними крестьянами. В ней всего 11 городов, и самый большой - Вятка, имеет только 10 тысяч жителей, прочие в половину менее, и более. Господских крестьян (следовательно и господ) вовсе нет: все экономические и удельные. Оттого они и богаты.
Южный и восточный края заселены черемисами и вотяками. Из них, даже доселе, довольно язычников. Но они кротки и робки, и при крайней простоте жизни, при богатстве природы, зажиточны. Имеют очень основательные причины думать, что и вся Вятская губерния некогда состояла из сих двух племен. Крестившиеся язычники постепенно делались русскими от святой веры, которая дала им и русский язык, и образование, и обычаи. Скажу, даже доселе из десяти сел верно пять называются чисто по-черемисски и по-вотяцки.
По древнему кочующему духу в Вятке и доселе крестьяне не любят жить большими селениями. Дом, два, три и не более пяти - вот и все селение или, по их, починок, то есть почин или начало заселения.
Кроме сего, по старому же обычаю, они доселе бродят.
Поживет на одном месте год, два, пять; не понравится - бросит дом, находит другое место и, никого не спрося, заселяется. Не умеет этого переселенничества пресечь даже доселе.
Это-то их и делает ужасно нелюдимыми; препятствует развитию промышленностей и держит их в прежалком невежестве.
Вятчане ужасно грубы, упрямы, своевольны. Им приказывать нельзя, надо умолять.
По тому же невежеству они страшно мстительны. Например, одна слепая попадья в марте (следовательно, в распутицу) прошла пешком в Вятку к архиерею за 600 верст пожаловаться на священника, который будто ее обижает. По исследовании, весьма добросовестном, оказалось, что священник сам от нее плачет и готов жертвовать ей вдвое, лишь бы его от нее освободить.
Известен анекдот. Вотяк рассорился с вотяком.
Обиженный хотел бы мстить, да бессилен.
"Хорошо же, - он говорит, - я тебе сделаю сухую беду". А что это значит? Он ночью заберется на двор своего обидчика и тут - удавится! "Пусть же, - рассуждал он перед этим, - мой обидчик ответит за меня суду".
От того же невежества между вятчанами страшное ябедничество, архиерей не успевает наряжать следствий. По десяткам с почты получает доносы на попа, дьякона, дьячка и прочих; и они всегда так злы, что прочитавши перепугаешься. А между тем всё вздор и клевета и непременное желание отомстить за что-нибудь другое.
Между мужиками довольно грамотеев, которые умея писать, то есть рисовать буквы, считают себя великими мудрецами. Эти-то и суть злодеи и язва в обществе. Они-то и пишут все кляузы и клеветы, которые рассылаются в Сенат, в Синод, во все министерства, даже к Государю. Один мужик имел дело в казенной палате. Дело касалось каких-то его интересов, очень важных. Секретарь палаты ему сказал: "Дай пять рублей серебром, и я твое дело сейчас сделаю, и в твою пользу". Мужик дал деньги. Секретарь сделал дело, как обещался. Что же мужик? Получивши дело, он тотчас - к жандармскому майору: "Ваше благородие! С меня взял секретарь в казенной палате за мое дело 5 рублей серебром. Прикажите ему отдать мне их". Так ядовит вотяк! Мужики по крайнему невежеству не хотят или не умеют различать начальств. Например, одна баба за 400 верст с грудным ребенком пришла в Вятку к губернатору с просьбой: "Ваше благородие! Мой муж с масленицы отправился на Волгу в бурлаки. Прочие товарищи его давно воротились, мой муж не воротился. Сделайте милость, отыщите его. Мне без мужа жить скучно".
Поссорятся два мужика за курицу, подерутся и придут жаловаться сот за пять верст в Вятку к губернатору. И, если он их не рассудит, жалоба на губернатора к министру!
По крайней простоте нравы вятчан, хотя и грубы, однако просты. У них много и добродетелей. К религии они вообще теплы, хотя по невежеству тоже грубы.
Скажу пример: у нас в монастыре есть образ мученика Христофора, написанный с конскою главой (по тусклому преданию). Когда в монастыре собираются поселяне, половина всех доходов нам от этого образа. Тут молебны, тут свечи, поклонение. Спрашиваю мужика: "Что тебя расположило молиться этому угоднику?" - "Лошадки у меня, батюшка, плохо ведутся". Вот причина его усердия.
Одному месту (впрочем, старообрядческому) по благословению преосвященного из монастыря дан был старинный образ Николая Чудотворца. Мужик за ним с партией избранных приехал за 400 верст. Я пошел с казначеем выдать ему этот образ. Что же мужик? В шапке и в рукавицах ухватил этот образ и потащил, как простую ношу, на плече (образ довольно велик). Я сказал мужику: "Так-то ты благоговеешь перед святой инокой? Сними шапку. Иначе я отниму образ". Мужик смотрел на меня, разиня рот, и дивился моей строгости.
В Вятке велик свечной сбор, а именно: до 20 тысяч рублей серебром и более. Поэтому в Синоде заключают о благоговействе вятских жителей совсем не так. И это от невежества.
Объяснюсь.
Вятские духовные отсылают начисто всю прибыль от продажи свеч, не удерживая у себя ничего. Оттого у них и собирается большой капитал.
А например, в Москве - похитрее. Там отсылают ли и третью часть, сомневаюсь.
Скажу, в Москве в одной триста и более одних приходских церквей. Я не сомневаюсь, что можно положить прибыли от свечной продажи на каждую церковь в Москве тысячу рублей ассигнациями (я живал при одной среднего класса церкви, там до 5000 рублей свечной прибыли). Следовательно, одна Москва могла бы доставлять 300 тысяч рублей ассигнациями. Между тем от всей московской епархии в 1836 году доставлено 74, в 1837 году 76 тысяч рублей ассигнациями. Кто этому поверит?
Так-то надобно разочароваться на счет благочестия вятских. Здесь я не хочу бранить духовных за то, что они отсылают всю свечную прибыль; говорю только, что это от распоряжений епархиального начальства, от недостатка сметливости, а не от благочестия.
В Петербурге есть молва, против которой невозможны никакие разуверения, будто в Вятке чиновники тузы тузами, будто здесь грабят несчастных поселян совершенно бессовестно и прочее и прочее.
Пусть говорят, что хотят, а я знаю, что все это вздор. Судя по предыдущим моим речам можно видеть, что в Вятке грабительство гораздо труднее, нежели где-либо.
Я знал почти всех губернских чиновников в Вятке (а их и всех-то слишком немного). Они все нищие в сравнении даже с посредственными губерниями, хотя живут не рассеянно, по крайней мере некоторые. Куда же они девают то, что награбят?
Скажу, я знал хорошо в Туле секретаря казенной палаты. Знал такого же и в Вятке. Тульский решительно пан против вятского.
Между тем, во-первых, в Вятке 1.600.000 жителей, в Туле 1.200.000; во-вторых, в Вятке только мужики, и все казенные, в Туле много дворян и две трети крестьян господских.
Рассудите, где же грабят.
В Туле секретарь казенной палаты, не будучи низким притеснителем, свободно получает в год доходу 12000 рублей, в Вятке такой же секретарь получает 2000 рублей.
Так необходимо ближе присматриваться к делам на месте! Так можно грубо ошибаться, судя о людях по их рацеям.
Вятская губерния сущая мужицкая; однако же, она имеет всё к первоначальном потребностям человека с избытком.
Там такая бездна лесу, что больше половины губернии можно назвать сплошным дремучим лесом. Правда, на южной стороне губернии недовольно лесу, там даже в нем немножко (да, немножко только) нуждаются. Но зато тут огромные равнины прекрасной земли, на которой добывается миллион четвертей лишнего хлеба, которые продают. Тут огромные засевы льна и конопли. Отсюда холст, льняное семя, масло, пенька в больших массах идет в Архангельск.
В лесной части столь не берегут лесом, что даже нарочно выжигают его, чтобы получить место для посевов. Это губительное дурачество, доселе невозбраняемое, производит страшное опустошение лесов. Огонь иногда распространяется на тысячи верст и оканчивается либо у Ледовитого океана, либо при Урале. Недавно едва не сгорел Петербург, и я не сомневаюсь, что эти пожары лесов происходят именно от помянутого дурачества дикого мужика.
Мужик срубит в лесу дерево, вырубит из него средний ствол, а верхушка и сучья остаются на месте. От этого вятские леса вовсе непроходимы. Это сущие развалины Вавилона..."
ТВУАК. 1913 год. Выпуск I-II. Вятка, 1913. Отдел III, с.75-80.
Продолжение следует.