"Счастливый Вяземский" ч.1
Человек слаб, что-то мне понравилась идея выкладывать сюда статьи, не стесняясь ни объемами, ни манерами, ни размерами, как та пуговица-красавица. Дорогой мой друг lubelia, позволь преподнести ее тебе - в качестве подарка на день рождения - дарят же людям книжки, даже если у них этих книжек тысяча сто! Ну... будет тысяча вторая, а ты, душа моя, отнесись философски: типа мне не дорог твой подарок, дорога твоя любовь ))
------------------------------
Те, кому в школе повезло с учителем литературы, те, кто жизни своей не представляет без книги, знают один секрет. Если всматриваться в русскую литературу, вчитываться в нее, вслушиваться в голоса и интонации тех, кто считается классиком, рано или поздно понимаешь: все они, эти классики, знакомы друг с другом. Некоторые - состоят в родстве, иные страшно враждуют, но так или иначе - история литературы приоткрывает перед нами некую «социальную сеть» XIX века, заботливо сохраненную в собраниях сочинений, мемуарах, дневниках и письмах. Петр Андреевич Вяземский, поэт, писатель, историк и государственный человек, в этой «сети» был далеко не последний человек. «Язвительный поэт, остряк замысловатый, и блеском колких слов, и шутками богатый, счастливый Вяземский, завидую тебе», - таким запечатлел его Пушкин.
Вяземский прожил очень длинную жизнь. Рожденный во времена Павла I, он в 1868 году приветствовал стихами появление на свет Николая II. Он дружил с Гоголем, Тютчевым, Денисом Давыдовым, знавал художника Ал. Иванова, практически все поэты и писатели Золотого века российской литературы, чьими именами мы гордимся, были его друзьями или знакомыми. Разумеется, в первую очередь Вяземский для нас - друг Пушкина, один из самых любимых его друзей, коллег и соратников, и в лучах этой дружбы он сияет до сих пор. Но Пушкин прожил всего 37 лет, а Пётр Андреевич скончался глубоким стариком (по меркам своего времени) - в 86, пережив и схоронив практически всех своих друзей.
Судьба свои дары явить желала в нем,
В счастливом баловне соединив ошибкой
Богатство, знатный род - с возвышенным умом
И простодушие с язвительной улыбкой.
Как и всегда, Пушкин краток и убийственно точен. Петр Андреевич и вправду был щедро одарен судьбой еще с рождения - но дары эти были соединены «ошибкой». Он был счастлив в браке - и при этом из восьмерых детей пережил родителей лишь сын Павел. Он унаследовал весьма значительное состояние - и в молодости распорядился им так неразумно, что практически всю жизнь потом не мог поправить свои дела. Он был верным другом - и остался один, похоронив всех своих друзей, более того: молва укоряла князя Вяземского в преступном бездействии во время дуэли Пушкина. И наконец - за 70 лет он, прекрасный поэт, издал один-единственный сборник своих стихов, и то не имевший успеха.
«Весенние цветы младых и красных дней»
История любви его родителей весьма романтична. Князь Андрей Вяземский, странствуя по Европе, влюбился в ирландку Дженни О'Рейли. Та была замужем, но князя Андрея это не смутило - в результате его избранница развелась со своим мужем, уехала с возлюбленным в Россию и приняла православие, став Евгенией Ивановной Вяземской. Такой странный и поспешный брак навсегда рассорил князя Андрея с отцом, но зато подарил России Петра Андреевича Вяземского. В 1792 году князь Андрей в честь рождения сына продал наследственную деревеньку Удино - и купил подмосковную усадьбу Остафьево, а к нему небольшое сельцо. Говорили, что решающим фактором при покупке усадьбы стала прекрасная липовая аллея. Увы, Евгения Ивановна умерла, когда Пете не исполнилось и десяти лет, он пытался впоследствии узнать хоть что-нибудь о своих ирландских родственниках, но безуспешно. Отец будущего поэта позволял себе романтические безумства, знал и ценил французских философов и считался отчаянным вольтерьянцем, но по натуре был человеком властным и жестким, с сыном обращался сурово, применял и розги, - мальчик его скорее боялся, чем любил. Князь Андрей считал наследника ленивым, безалаберным и трусоватым - и пытался дисциплинировать его ум математикой, а храбрости учил, заставляя ночью ходить по темному саду. В 1805 году юного Петра отправили учиться в Петербург - в знаменитый иезуитский колледж. Обучение у иезуитов было поставлено отлично: образование велось на французском и латыни, а помимо произведений Цицерона, Горация, Цезаря, Вергилия среди рекомендованных книг было и собрание русских стихотворений. Кстати, в этот самый колледж предполагалось отдать юного Александра Пушкина, поскольку престиж заведения патера Чижа был весьма высок, хотя и плата за обучение взималась серьёзная - 1000 рублей в год. Но тут очень вовремя открылся государственный Лицей, где обучали бесплатно, и Сашу отвезли экзаменоваться туда. Проучившись год в иезуитском колледже, Петр Вяземский был переведен в благородный пансион при петербургском Педагогическом институте, но подросток, ускользнув от монастырской патриархальной дисциплины, пустился во все тяжкие - и отец за благо рассудил вернуть чадо домой. В Москве к нему приглашали лучших учителей, так что образование молодой князь получил блестящее. Но еще важнее для него оказался брак его единокровной побочной сестры. Екатерина Андреевна Колыванова, богатая наследница, вышла замуж писателя и историка Н. М. Карамзина, умницу и таланта, но человека не особенно знатного и совсем небогатого. Впрочем, старого вольтерьянца князя Андрея не интересовало имущественное положение зятя, он пригласил молодых жить в Остафьеве - и четырнадцатилетний Петр, вернувшись домой, познакомился с автором книг, которыми зачитывалась вся Россия, да и не с ним одним! «Со вступлением Карамзина в семейство наше - русский литературный оттенок смешался в доме нашем с французским колоритом, который до него преобладал», - вспоминал Вяземский. Остафьево внезапно оказалось в центре литературной жизни, там подолгу гостили Дмитриев, Василий Львовича Пушкин, молодой Жуковский и другие «властители дум». «Сестра моя… старшая меня тремя годами, и я были вовсе не довольны водворением Карамзина в наше семейство, - вспоминал потом Вяземский. - В нас таилась глухая оппозиция против этого брака». Но потом он назовет Карамзина своим вторым отцом - и действительно, добрейший и сердечнейший Карамзин до конца своих дней будет ангелом-заступником для своего слишком свободолюбивого и вследствие того опального родственника и друга. Когда старый князь Андрей Вяземский внезапно скончался, именно Карамзин стал опекуном сирот, и именно под его воздействием развивался и направлялся литературный талант поэта Вяземского. Друзья Карамзина стали друзьями юного князя, а недруги - его недругами. Насмешник Ф. Вигель, мемуарист, вспоминал: «…в Москве явилось маленькое чудо. Несовершеннолетний мальчик Вяземский вдруг выступил вперед, и защитником Карамзина от неприятелей, и грозою пачкунов, которые, прикрываясь именем и знаменем его, бесславили их... Карамзин никогда не любил сатир, эпиграмм и вообще литературных ссор, а никак не мог в воспитаннике своем обуздать бранного духа, любовию же к нему возбуждаемого. А впрочем, что за беда? Дитя молодое, пусть еще тешится; а дитя куда тяжел был на руку!»
Первые литературные опыты Вяземского, впрочем, были весьма подражательны и стандартны - но он был убежденным сторонником Карамзина, а впоследствии весьма увлекся новым литературным направлением - романтизмом. Впрочем, от соблазнов светской жизни Карамзин удержать упрямого юношу не сумел. Тот пустился во все тяжкие и, как сам потом скажет, «прокипятил на картах более полумиллиона». Волей-неволей, но пришлось браться за ум. Детство кончилось, «несовершеннолетний мальчик Вяземский» постепенно становился мужчиной.
«Не кланяюсь, а поклоняюсь ей»
В 1811 году 19-летний князь скоропалительно женится на княжне Вере Фёдоровне Гагариной - старшей из 4 дочерей легендарной Прасковьи Юрьевны Гагариной.
Прасковья Юрьевна была дамой весьма решительной, настоящей матерью-командиршей. В жизни она испытала многое: вслед за первым своим мужем, генерал-майором Гагариным, отправилась на войну и даже полгода была с малюткой-дочерью в плену у поляков, а как-то раз отвесила полновесную пощечину всесильному Потемкину, который вздумал ее поцеловать. Светлейший князь почел за лучшее извиниться перед Прасковьей Юрьевной и отдариться табакеркой. А еще Гагарина стала первой в России дамой-воздухоплавательницей, в 1804 году она бесстрашно поднялась в небо на воздушном шаре - и опустилась на землю… прямёхонько в Остафьево (очевидно, другой фамилии для русских первопроходцев в воздушной стихии у мироздания не нашлось). Вяземские шутили, что теперь они знамениты - ведь в их имении приземлилась сама Гагарина. Ее второй муж - помещик Кологривов, вообще-то, по воспоминаниям, жуткий хам и мужлан, - так благоговел перед ней, что однажды на чей-то вопрос, какой у него чин, ответил: «Я муж Прасковьи Юрьевны». Никто в Москве не сомневался, что всемогущая Татьяна Юрьевна из «Горя от ума» - это Прасковья Юрьевна Гагарина-Кологривова. Вот такую тёщу получил князь Пётр Андреевич Вяземский - и, надо сказать, весьма её уважал.
История брака Вяземского романтична и комична одновременно. В августе 1811 года в усадьбе Мещерское, принадлежащей отчиму сестер Гагариных, собралось молодое общество. Одна из девиц закинула в пруд свой башмачок, и присутствующие молодые люди, не исключая кн. Петра Андреевича Вяземского, бросились его вылавливать. Князь начал тонуть. Когда его вытащили, он был не в силах возвратиться домой и слёг с горячкой в Мещерском. Сестры наперебой ухаживали за юношей, особенно хлопотала княжна Вера. Зашелестели слухи, и Пётр Александрович Кологривов, отчим девиц, объявил князю, что тот обязан женится на княжне Вере, чтоб не компрометировать честное семейство. 18 октября княжна Вера Фёдоровна и князь Петр Андреевич Вяземский обвенчались. Причем, князь, сильно ослабевший после болезни, венчался сидя в кресле.
Этот брак, заключенный таким странным образом, оказался на редкость счастливым. Вместе супруги прожили 67 лет, у них родилось 8 детей. Молодая княгиня Вяземская, истинная дочь своей матери, полностью взяла в свои руки бразды правления, а муж охотно позволил ей это. Княгиня Вяземская пользовалась всеобщей любовью и уважением - Пушкин звал её «княгиней-лебёдушкой», «душой прелестной и великодушной», в письмах Вяземскому не забывал слать ей приветы, напоминая: «я не кланяюсь, а поклоняюсь ей». Она же, в свою очередь, относилась к Пушкину по-матерински, хоть и старше его была лишь семью годами - и была на свадьбе Пушкина с Натальей Гончаровой посажённой матерью жениха. Кстати, в том же 1811 году Вяземский получил придворную должность камер-юнкера - не без хлопот со стороны Карамзина.
«На скорую руку посвящён в воины»
В 1812 году Петр Вяземский вступил добровольцем в ополчение. Беременную жену он отправил с Карамзиными в Ярославль, а сам принимал участие в Бородинской битве - его взял к себе в адъютанты бесстрашный и веселый генерал Милорадович - тот, что потом будет смертельно ранен декабристом Каховским. Впоследствии Вяземский говаривал, что в этой войне «поплатился я одною кошкою и двумя лошадьми». Двух лошадей убили под ним на поле боя, а приблудная кошка досаждала Вяземскому на ночлеге в крестьянской избе. Вполне допускаю, что кошка-то как раз была на своей территории, а вот ополченец, черный от копоти и усталости, пропахший дымом, и был чужаком, но тем не менее, новоиспеченный воин недолго думая сунул кошку в разбитую печь и прикрыл заслонкой, а уходя на рассвете, забыл выпустить. Про участие своё в историческом событии Вяземский вспоминал со свойственным ему юмором: «Я так был неопытен в деле военном и такой мирный московский барич, что свист первой пули, пролетевшей надо мной, принял я за свист хлыстика. Обернулся назад и, видя, что никто за мной не едет, догадался я об истинном значении этого свиста». Нескладный, сугубо штатский, в круглых очках, при Бородино князь был награжден орденом Св. Владимира IV степени с бантом, этот орден давали за военные заслуги. Когда генералу А. Бахметьеву раздробило ядром ногу, Вяземский отдал свой плащ в качестве импровизированных носилок и потом под непрерывным обстрелом сопровождал раненого до лазарета. Приказ об оставлении Москвы ранил его в самое сердце.
Петра Андреевича упорно считают одним из прототипов Пьера Безухова. Сам Вяземский никогда не чувствовал себя польщенным такими предположениями - и более того: резко критиковал Толстого за то что «в упомянутой книге трудно решить и даже догадываться, где кончается история и где начинается роман, и обратно». Претензия относилась не к тому, что среди исторических персонажей появлялись придуманные автором герои, а, скорее, речь шла о том, что исторические данные безбожно фальсифицировались в угоду взглядам автора. Толстой оправдывался, ссылаясь на источники, но Вяземский мнения своего о романе не изменил - а полемика привела к тому, что князь записал-таки свои воспоминания о войне 1812 года.
«Я вижу подданных царя, но где ж отечества граждане?»
В 1816 году Вяземский был принят в «Арзамас». Имя его в вольном братстве «Арзамасских гусей» было избрано, как водится, Жуковским и из произведений Жуковского же. Вяземского назвали Асмодеем. И хотя пухлощекий курносый очкарик никак не обладал ни демонической внешностью, ни демоническим коварством и гордыней, имя прижилось. «Мой демон приехал!» - весело встречал его Пушкин- Сверчок. А годом спустя молодой аристократ, которому сам бог велел послужить царю и Отечеству, отправился на государеву службу уже всерьез, под начальством Н. Новосильцева, в качестве переводчика при царском комиссаре в Царстве Польском. Вяземскому была поручена иностранная переписка, а также переводы и редактура бумаг государственного значения. Успешную работу князя заметил сам царь - и вскоре Пётр Андреевич уже переводил лично для Александра I. Одними переводами речей на сейме дело не кончилось - Вяземский со своим шефом, Н. Н. Новосильцевым, активно участвовал в секретном государственном проекте - составлении «Государственной уставной грамоты Российской империи». Опробовав на Царстве Польском возможность факта либеральной конституции, правительство туманно намекало на возможность в будущем ввести нечто подобное и в России. Слово «Конституция» не звучало, но в проекте «Уставной Грамоты» планировался и выборный двухпалатный парламент, и свобода печати, и права человека... Просто дух захватывало: всерьез, наяву предоставлялась возможность совершать неслыханное государственное дело на благо общества. В Варшаве, живущей по отдельной, дарованной Александром конституции (оказывается, так было можно!), Вяземский работал, не покладая рук. Он осуществлял перевод на русский язык франкоязычного проекта конституции П. И. Пешар-Дешана, его редактуру и общую доработку, попутно оформляя свои собственные взгляды и идеи насчет освобождения крестьян, чтобы представить их императору. Карамзин с добродушной иронией писал Дмитриеву: «Князь Пётр в Варшаве пылает свободомыслием».
Это был последний демократический проект, которым закончилось «дней Александровых прекрасное начало». Все ждали слишком многого, но чуда не случилось.
Вяземский испытал самую настоящую депрессию и ярость. Он не стеснялся в выражениях, изливая свою досаду в переписке и в стихах. Письма его прилежно перлюстрировались, а за поведением внимательно наблюдали. Впоследствии Вяземский с аристократической запальчивостью заметит, что письма его читались и истолковывались теми, кто не мог в них понять ни слова. Меняться вслед за «линией партии» он не собирался - это было ниже его достоинства (и, очевидно, душевных возможностей). Постепенно из перспективного государственного деятеля, чья карьера обещала быть блестящей, князь превратился в опасного мятежника и внутреннего врага. Наконец, он поехал в Россию в отпуск, а когда отправился назад, ему был запрещен въезд в Польшу. Оскорбленный таким нечестным мелочным ходом, Вяземский немедленно подал в отставку и попросил сложить с него звание камер-юнкера, вообще отказавшись служить своему государю. В сущности, это был бунт, тем более обидный для императора, что ждали от молодого князя совсем других действий. Его просьба об отставке была удовлетворена - и Вяземский удалился в своё Остафьево, как средневековый мятежный барон - в родовой замок. Над князем учредили негласный полицейский надзор, и его имя оказалось в чёрном списке. Потом он сам напишет: «Из рядов правительства очутился я, невольно и не тронувшись с места, в ряду будто оппозиции. Дело в том, что правительство перешло на другую сторону. В таком положении все слова мои (действий моих никаких не было), бывшие прежде в общем согласии с господствующим голосом, начали уже отзываться диким разногласием. Эта частная несообразность, несозвучность была большинством выдаваема за мятежничество».
Продолжение здесь ЖЖ сказал, что слишком много букв)
------------------------------
Те, кому в школе повезло с учителем литературы, те, кто жизни своей не представляет без книги, знают один секрет. Если всматриваться в русскую литературу, вчитываться в нее, вслушиваться в голоса и интонации тех, кто считается классиком, рано или поздно понимаешь: все они, эти классики, знакомы друг с другом. Некоторые - состоят в родстве, иные страшно враждуют, но так или иначе - история литературы приоткрывает перед нами некую «социальную сеть» XIX века, заботливо сохраненную в собраниях сочинений, мемуарах, дневниках и письмах. Петр Андреевич Вяземский, поэт, писатель, историк и государственный человек, в этой «сети» был далеко не последний человек. «Язвительный поэт, остряк замысловатый, и блеском колких слов, и шутками богатый, счастливый Вяземский, завидую тебе», - таким запечатлел его Пушкин.
Вяземский прожил очень длинную жизнь. Рожденный во времена Павла I, он в 1868 году приветствовал стихами появление на свет Николая II. Он дружил с Гоголем, Тютчевым, Денисом Давыдовым, знавал художника Ал. Иванова, практически все поэты и писатели Золотого века российской литературы, чьими именами мы гордимся, были его друзьями или знакомыми. Разумеется, в первую очередь Вяземский для нас - друг Пушкина, один из самых любимых его друзей, коллег и соратников, и в лучах этой дружбы он сияет до сих пор. Но Пушкин прожил всего 37 лет, а Пётр Андреевич скончался глубоким стариком (по меркам своего времени) - в 86, пережив и схоронив практически всех своих друзей.
Судьба свои дары явить желала в нем,
В счастливом баловне соединив ошибкой
Богатство, знатный род - с возвышенным умом
И простодушие с язвительной улыбкой.
Как и всегда, Пушкин краток и убийственно точен. Петр Андреевич и вправду был щедро одарен судьбой еще с рождения - но дары эти были соединены «ошибкой». Он был счастлив в браке - и при этом из восьмерых детей пережил родителей лишь сын Павел. Он унаследовал весьма значительное состояние - и в молодости распорядился им так неразумно, что практически всю жизнь потом не мог поправить свои дела. Он был верным другом - и остался один, похоронив всех своих друзей, более того: молва укоряла князя Вяземского в преступном бездействии во время дуэли Пушкина. И наконец - за 70 лет он, прекрасный поэт, издал один-единственный сборник своих стихов, и то не имевший успеха.
«Весенние цветы младых и красных дней»
История любви его родителей весьма романтична. Князь Андрей Вяземский, странствуя по Европе, влюбился в ирландку Дженни О'Рейли. Та была замужем, но князя Андрея это не смутило - в результате его избранница развелась со своим мужем, уехала с возлюбленным в Россию и приняла православие, став Евгенией Ивановной Вяземской. Такой странный и поспешный брак навсегда рассорил князя Андрея с отцом, но зато подарил России Петра Андреевича Вяземского. В 1792 году князь Андрей в честь рождения сына продал наследственную деревеньку Удино - и купил подмосковную усадьбу Остафьево, а к нему небольшое сельцо. Говорили, что решающим фактором при покупке усадьбы стала прекрасная липовая аллея. Увы, Евгения Ивановна умерла, когда Пете не исполнилось и десяти лет, он пытался впоследствии узнать хоть что-нибудь о своих ирландских родственниках, но безуспешно. Отец будущего поэта позволял себе романтические безумства, знал и ценил французских философов и считался отчаянным вольтерьянцем, но по натуре был человеком властным и жестким, с сыном обращался сурово, применял и розги, - мальчик его скорее боялся, чем любил. Князь Андрей считал наследника ленивым, безалаберным и трусоватым - и пытался дисциплинировать его ум математикой, а храбрости учил, заставляя ночью ходить по темному саду. В 1805 году юного Петра отправили учиться в Петербург - в знаменитый иезуитский колледж. Обучение у иезуитов было поставлено отлично: образование велось на французском и латыни, а помимо произведений Цицерона, Горация, Цезаря, Вергилия среди рекомендованных книг было и собрание русских стихотворений. Кстати, в этот самый колледж предполагалось отдать юного Александра Пушкина, поскольку престиж заведения патера Чижа был весьма высок, хотя и плата за обучение взималась серьёзная - 1000 рублей в год. Но тут очень вовремя открылся государственный Лицей, где обучали бесплатно, и Сашу отвезли экзаменоваться туда. Проучившись год в иезуитском колледже, Петр Вяземский был переведен в благородный пансион при петербургском Педагогическом институте, но подросток, ускользнув от монастырской патриархальной дисциплины, пустился во все тяжкие - и отец за благо рассудил вернуть чадо домой. В Москве к нему приглашали лучших учителей, так что образование молодой князь получил блестящее. Но еще важнее для него оказался брак его единокровной побочной сестры. Екатерина Андреевна Колыванова, богатая наследница, вышла замуж писателя и историка Н. М. Карамзина, умницу и таланта, но человека не особенно знатного и совсем небогатого. Впрочем, старого вольтерьянца князя Андрея не интересовало имущественное положение зятя, он пригласил молодых жить в Остафьеве - и четырнадцатилетний Петр, вернувшись домой, познакомился с автором книг, которыми зачитывалась вся Россия, да и не с ним одним! «Со вступлением Карамзина в семейство наше - русский литературный оттенок смешался в доме нашем с французским колоритом, который до него преобладал», - вспоминал Вяземский. Остафьево внезапно оказалось в центре литературной жизни, там подолгу гостили Дмитриев, Василий Львовича Пушкин, молодой Жуковский и другие «властители дум». «Сестра моя… старшая меня тремя годами, и я были вовсе не довольны водворением Карамзина в наше семейство, - вспоминал потом Вяземский. - В нас таилась глухая оппозиция против этого брака». Но потом он назовет Карамзина своим вторым отцом - и действительно, добрейший и сердечнейший Карамзин до конца своих дней будет ангелом-заступником для своего слишком свободолюбивого и вследствие того опального родственника и друга. Когда старый князь Андрей Вяземский внезапно скончался, именно Карамзин стал опекуном сирот, и именно под его воздействием развивался и направлялся литературный талант поэта Вяземского. Друзья Карамзина стали друзьями юного князя, а недруги - его недругами. Насмешник Ф. Вигель, мемуарист, вспоминал: «…в Москве явилось маленькое чудо. Несовершеннолетний мальчик Вяземский вдруг выступил вперед, и защитником Карамзина от неприятелей, и грозою пачкунов, которые, прикрываясь именем и знаменем его, бесславили их... Карамзин никогда не любил сатир, эпиграмм и вообще литературных ссор, а никак не мог в воспитаннике своем обуздать бранного духа, любовию же к нему возбуждаемого. А впрочем, что за беда? Дитя молодое, пусть еще тешится; а дитя куда тяжел был на руку!»
Первые литературные опыты Вяземского, впрочем, были весьма подражательны и стандартны - но он был убежденным сторонником Карамзина, а впоследствии весьма увлекся новым литературным направлением - романтизмом. Впрочем, от соблазнов светской жизни Карамзин удержать упрямого юношу не сумел. Тот пустился во все тяжкие и, как сам потом скажет, «прокипятил на картах более полумиллиона». Волей-неволей, но пришлось браться за ум. Детство кончилось, «несовершеннолетний мальчик Вяземский» постепенно становился мужчиной.
«Не кланяюсь, а поклоняюсь ей»
В 1811 году 19-летний князь скоропалительно женится на княжне Вере Фёдоровне Гагариной - старшей из 4 дочерей легендарной Прасковьи Юрьевны Гагариной.
Прасковья Юрьевна была дамой весьма решительной, настоящей матерью-командиршей. В жизни она испытала многое: вслед за первым своим мужем, генерал-майором Гагариным, отправилась на войну и даже полгода была с малюткой-дочерью в плену у поляков, а как-то раз отвесила полновесную пощечину всесильному Потемкину, который вздумал ее поцеловать. Светлейший князь почел за лучшее извиниться перед Прасковьей Юрьевной и отдариться табакеркой. А еще Гагарина стала первой в России дамой-воздухоплавательницей, в 1804 году она бесстрашно поднялась в небо на воздушном шаре - и опустилась на землю… прямёхонько в Остафьево (очевидно, другой фамилии для русских первопроходцев в воздушной стихии у мироздания не нашлось). Вяземские шутили, что теперь они знамениты - ведь в их имении приземлилась сама Гагарина. Ее второй муж - помещик Кологривов, вообще-то, по воспоминаниям, жуткий хам и мужлан, - так благоговел перед ней, что однажды на чей-то вопрос, какой у него чин, ответил: «Я муж Прасковьи Юрьевны». Никто в Москве не сомневался, что всемогущая Татьяна Юрьевна из «Горя от ума» - это Прасковья Юрьевна Гагарина-Кологривова. Вот такую тёщу получил князь Пётр Андреевич Вяземский - и, надо сказать, весьма её уважал.
История брака Вяземского романтична и комична одновременно. В августе 1811 года в усадьбе Мещерское, принадлежащей отчиму сестер Гагариных, собралось молодое общество. Одна из девиц закинула в пруд свой башмачок, и присутствующие молодые люди, не исключая кн. Петра Андреевича Вяземского, бросились его вылавливать. Князь начал тонуть. Когда его вытащили, он был не в силах возвратиться домой и слёг с горячкой в Мещерском. Сестры наперебой ухаживали за юношей, особенно хлопотала княжна Вера. Зашелестели слухи, и Пётр Александрович Кологривов, отчим девиц, объявил князю, что тот обязан женится на княжне Вере, чтоб не компрометировать честное семейство. 18 октября княжна Вера Фёдоровна и князь Петр Андреевич Вяземский обвенчались. Причем, князь, сильно ослабевший после болезни, венчался сидя в кресле.
Этот брак, заключенный таким странным образом, оказался на редкость счастливым. Вместе супруги прожили 67 лет, у них родилось 8 детей. Молодая княгиня Вяземская, истинная дочь своей матери, полностью взяла в свои руки бразды правления, а муж охотно позволил ей это. Княгиня Вяземская пользовалась всеобщей любовью и уважением - Пушкин звал её «княгиней-лебёдушкой», «душой прелестной и великодушной», в письмах Вяземскому не забывал слать ей приветы, напоминая: «я не кланяюсь, а поклоняюсь ей». Она же, в свою очередь, относилась к Пушкину по-матерински, хоть и старше его была лишь семью годами - и была на свадьбе Пушкина с Натальей Гончаровой посажённой матерью жениха. Кстати, в том же 1811 году Вяземский получил придворную должность камер-юнкера - не без хлопот со стороны Карамзина.
«На скорую руку посвящён в воины»
В 1812 году Петр Вяземский вступил добровольцем в ополчение. Беременную жену он отправил с Карамзиными в Ярославль, а сам принимал участие в Бородинской битве - его взял к себе в адъютанты бесстрашный и веселый генерал Милорадович - тот, что потом будет смертельно ранен декабристом Каховским. Впоследствии Вяземский говаривал, что в этой войне «поплатился я одною кошкою и двумя лошадьми». Двух лошадей убили под ним на поле боя, а приблудная кошка досаждала Вяземскому на ночлеге в крестьянской избе. Вполне допускаю, что кошка-то как раз была на своей территории, а вот ополченец, черный от копоти и усталости, пропахший дымом, и был чужаком, но тем не менее, новоиспеченный воин недолго думая сунул кошку в разбитую печь и прикрыл заслонкой, а уходя на рассвете, забыл выпустить. Про участие своё в историческом событии Вяземский вспоминал со свойственным ему юмором: «Я так был неопытен в деле военном и такой мирный московский барич, что свист первой пули, пролетевшей надо мной, принял я за свист хлыстика. Обернулся назад и, видя, что никто за мной не едет, догадался я об истинном значении этого свиста». Нескладный, сугубо штатский, в круглых очках, при Бородино князь был награжден орденом Св. Владимира IV степени с бантом, этот орден давали за военные заслуги. Когда генералу А. Бахметьеву раздробило ядром ногу, Вяземский отдал свой плащ в качестве импровизированных носилок и потом под непрерывным обстрелом сопровождал раненого до лазарета. Приказ об оставлении Москвы ранил его в самое сердце.
Петра Андреевича упорно считают одним из прототипов Пьера Безухова. Сам Вяземский никогда не чувствовал себя польщенным такими предположениями - и более того: резко критиковал Толстого за то что «в упомянутой книге трудно решить и даже догадываться, где кончается история и где начинается роман, и обратно». Претензия относилась не к тому, что среди исторических персонажей появлялись придуманные автором герои, а, скорее, речь шла о том, что исторические данные безбожно фальсифицировались в угоду взглядам автора. Толстой оправдывался, ссылаясь на источники, но Вяземский мнения своего о романе не изменил - а полемика привела к тому, что князь записал-таки свои воспоминания о войне 1812 года.
«Я вижу подданных царя, но где ж отечества граждане?»
В 1816 году Вяземский был принят в «Арзамас». Имя его в вольном братстве «Арзамасских гусей» было избрано, как водится, Жуковским и из произведений Жуковского же. Вяземского назвали Асмодеем. И хотя пухлощекий курносый очкарик никак не обладал ни демонической внешностью, ни демоническим коварством и гордыней, имя прижилось. «Мой демон приехал!» - весело встречал его Пушкин- Сверчок. А годом спустя молодой аристократ, которому сам бог велел послужить царю и Отечеству, отправился на государеву службу уже всерьез, под начальством Н. Новосильцева, в качестве переводчика при царском комиссаре в Царстве Польском. Вяземскому была поручена иностранная переписка, а также переводы и редактура бумаг государственного значения. Успешную работу князя заметил сам царь - и вскоре Пётр Андреевич уже переводил лично для Александра I. Одними переводами речей на сейме дело не кончилось - Вяземский со своим шефом, Н. Н. Новосильцевым, активно участвовал в секретном государственном проекте - составлении «Государственной уставной грамоты Российской империи». Опробовав на Царстве Польском возможность факта либеральной конституции, правительство туманно намекало на возможность в будущем ввести нечто подобное и в России. Слово «Конституция» не звучало, но в проекте «Уставной Грамоты» планировался и выборный двухпалатный парламент, и свобода печати, и права человека... Просто дух захватывало: всерьез, наяву предоставлялась возможность совершать неслыханное государственное дело на благо общества. В Варшаве, живущей по отдельной, дарованной Александром конституции (оказывается, так было можно!), Вяземский работал, не покладая рук. Он осуществлял перевод на русский язык франкоязычного проекта конституции П. И. Пешар-Дешана, его редактуру и общую доработку, попутно оформляя свои собственные взгляды и идеи насчет освобождения крестьян, чтобы представить их императору. Карамзин с добродушной иронией писал Дмитриеву: «Князь Пётр в Варшаве пылает свободомыслием».
Это был последний демократический проект, которым закончилось «дней Александровых прекрасное начало». Все ждали слишком многого, но чуда не случилось.
Вяземский испытал самую настоящую депрессию и ярость. Он не стеснялся в выражениях, изливая свою досаду в переписке и в стихах. Письма его прилежно перлюстрировались, а за поведением внимательно наблюдали. Впоследствии Вяземский с аристократической запальчивостью заметит, что письма его читались и истолковывались теми, кто не мог в них понять ни слова. Меняться вслед за «линией партии» он не собирался - это было ниже его достоинства (и, очевидно, душевных возможностей). Постепенно из перспективного государственного деятеля, чья карьера обещала быть блестящей, князь превратился в опасного мятежника и внутреннего врага. Наконец, он поехал в Россию в отпуск, а когда отправился назад, ему был запрещен въезд в Польшу. Оскорбленный таким нечестным мелочным ходом, Вяземский немедленно подал в отставку и попросил сложить с него звание камер-юнкера, вообще отказавшись служить своему государю. В сущности, это был бунт, тем более обидный для императора, что ждали от молодого князя совсем других действий. Его просьба об отставке была удовлетворена - и Вяземский удалился в своё Остафьево, как средневековый мятежный барон - в родовой замок. Над князем учредили негласный полицейский надзор, и его имя оказалось в чёрном списке. Потом он сам напишет: «Из рядов правительства очутился я, невольно и не тронувшись с места, в ряду будто оппозиции. Дело в том, что правительство перешло на другую сторону. В таком положении все слова мои (действий моих никаких не было), бывшие прежде в общем согласии с господствующим голосом, начали уже отзываться диким разногласием. Эта частная несообразность, несозвучность была большинством выдаваема за мятежничество».
Продолжение здесь ЖЖ сказал, что слишком много букв)