Несколько цитат о травме 6
Оригинал взят у natakholina в Несколько цитат о травме 6
Александр
lev_chuk подготовил следующую часть перевода в [перевод] Judith Herman - Trauma and Recovery. Part 7
На втором этапе процесса восстановления пострадавший реконструирует историю травмы.
Это должен быть полноценный, глубокий и детальный нарратив.
Жане описывал обычную память как "действие по рассказыванию истории".
Травматическая память, напротив, бессловесна и статична.
Первоначальный отчет выжившего о травматическом случае может быть стереотипным и безэмоциональным.
Один исследователь описывает историю травмы в нетрансформированном состоянии как "пред-нарративную".
Она не развивается во времени, не раскрывает эмоций рассказчика и его интерпретации событий.
Другой терапевт описывает травматическую память как серию неподвижных снимков или немое кино; роль терапии заключается в обеспечении музыки и слов.
..."действие по рассказыванию истории" в безопасности - в рамках оберегающих отношений - может продуцировать изменения в аномальной обработке травматической памяти.
Работа по реконструкции фактически трансформирует травматическую память; в дальнейшем она может быть интегрирована в целостную историю жизни пациента.
...терапевт играет роль свидетеля или союзника, в присутствии которого выживший может может говорить о том, что, кажется, невозможно выразить с помощью слов.
Реконструкция травмы предъявляет высокие требования к мужеству пациента и терапевта.
Она требует ясности в целях и безопасности в их альянсе.
...задача сохранения безопасности должна находиться в постоянном балансе с задачей встречи с травматическим прошлым.
Избегание травматических воспоминаний ведет к застою в процессе восстановления, но, одновременно с этим, слишком опрометчивое приближение к ним ведет к бесполезному или вовсе разрушительному и, по сути, повторному переживанию травмы.
Реконструкция истории травмы начинается с обзора жизни пациента до травматических событий и тех обстоятельств, которые к ним привели.
Yael Danieli говорит о важности освоения ранней истории пациента для того, чтобы "заново создать поток" его жизни и восстановить чувство целостности (непрерывности) с прошлым.
Пациента следует поощрять говорить о своих отношениях, мечтах и идеалах, борьбе и конфликтах, происходивших до травматического события.
Такое исследование обеспечивает контекст, в котором мы сможем понять специфическое значение травмы для этого человека.
...из разрозненных фрагментов замороженных образов и ощущений терапевт медленно собирает организованный и подробный словесный отчет, ориентированный во времени и историческом контексте.
Нарратив включает в себя не только само повествование, но и реакцию на него со стороны выжившего, а также реакции наиболее значимых людей из его жизни.
...простое перечисление фактов без сопровождения эмоциями является стерильным упражнением, не имеющим терапевтического эффекта.
Поэтому в каждой точке повествования пациент должен реконструировать не только то, что произошло, но и то, что он чувствовал.
Временами пациент может спонтанно перейти на невербальные способы коммуникации, такие как рисунок и живопись.
...Terence Keane подчеркивает важность телесных ощущений в реконструкции полноценного воспоминания.
Нарратив, который не включает в себя травматические образы и телесные ощущения, является неполным и бесполезным.
Но при этом конечной целью все-таки является перенесение истории, включая ее образность, в слова.
Выжившие всех возрастов и культур в своих показаниях приходят к точке, где все их вопросы сводятся к одному, задаваемому, скорее, с некоторым недоумением нежели негодованием: "Почему?".
Ответ находится за пределами человеческого понимания.
Помимо этого непостижимого вопроса, пострадавший сталкивается с другим, не менее понятным: "Почему я?".
Произвольное, случайное качество судьбы бросает вызов его базовой человеческой вере в справедливый или даже предсказуемый мировой порядок.
Пациент бросает терапевту вызов разделить его борьбу с этими необъятными философскими вопросами.
При этом роль терапевта заключается не в предоставлении готовых ответов (которые невозможны в любом случае), а, скорее, в утверждении позиции моральной солидарности с жертвой.
На протяжении всего исследования истории травмы терапевт призван обеспечивать контекст, в котором одновременно сосуществуют и когнитивный, и эмоциональный, и моральный аспекты.
Специалист нормализует реакции пациента, способствует использованию языка, именованию и разделяет эмоциональную нагрузку.
Он также способствует построению новой интерпретации травматического опыта, которая подтверждает достоинство и ценность оставшегося в живых.
И терапевт, и пациент должны учиться развивать терпимость к некоторой неопределенности, даже относительно основных фактов истории.
...реконструкция травмы ... требует ... некоторой "терпимости к состоянию болезни".
Они должны принять тот факт, что не обладают полным знанием, и они должны учиться жить с неопределенностью, продвигаясь в приемлемом темпе.
При этом и пациент, и терапевт могут желать волшебного изгнания зла, причиненного травматическим событием.
Психотерапия, однако, не избавляет от травмы.
Целью пересказа травматической истории является интеграция, а не экзорцизм.
Хотя в процессе реконструкции травматическая история и претерпевает трансформацию, но лишь в том смысле, что она (история - А.Л.) становится более настоящей, реальной.
...эти терапевтические методы имеют ограничения.
Реконструкция травматической истории позволяет снизить симптомы вторжения и гипервозбуждения.
Но при этом симптомы сужения, онемения, социальной изоляции не изменяются, а также далеко не всегда разрешаются семейные, профессиональное и социальные проблемы.
Дело в том, что процесс реконструкции травмы - один, сам по себе - не затрагивает социальное и реляционное ("отношенческое"; relational - А.Л.) измерение травматического опыта.
Таким образом, реконструкция является необходимой, но не достаточной частью процесса восстановления.
Если не работать с реляционным аспектом травмы, то даже снятие симптомов вторжения может оказаться вне досягаемости.
Пациент может не хотеть отказываться от таких симптомов, как ночные кошмары или флэшбэки, потому что они приобрели важное значение.
Эти симптомы могут являться символическим сохранением связи с потерянным лицом, заменителем процесса горевания или выражением неразрешимой вины.
Сборка травмы по кусочкам представляется гораздо более сложной задачей с жертвами длительного, повторяющегося злоупотребления.
Методы, которые являются эффективными для недавних и ограниченных по времени травматических событий могут оказаться неадекватными для хронического злоупотребления, особенно для тех пострадавших, которые имеют серьезные пробелы в памяти.
Время, необходимое для восстановления полной истории, как правило, значительно выходит за рамки 12-20 сеансов (необходимых для острой травмы).
Пациент может испытывать искушение прибегнуть к разнообразных мощным методам лечения, как традиционным, так и нетрадиционным, чтобы ускорить этот процесс.
Марафоны в больших группах или программы стационарного "пакета" часто привлекают выживших своими нереалистичными обещаниями (вроде того, что "блиц" подход может быть эффективным лечением).
Программы, которые способствуют быстрому раскрытию травматических воспоминаний без предоставления адекватного контекста для интеграции, являются терапевтически безответственными и потенциально опасными, поскольку они оставляют пациента без ресурсов, чтобы справиться с раскрывшимися воспоминаниями.
Само по себе преодоление барьеров амнезии является не сложной частью процесса реконструкции, с этим справятся разные техники.
Трудная же часть этой задачи - встретиться лицом к лицу с ужасами, скрывающимися по ту сторону барьера забытья, и интегрировать эти переживания в наиболее развитый жизненный нарратив.
Этот медленный, кропотливый и зачастую фрустрирующий процесс напоминает складывание очень сложного паззла.
Первые очертания собраны, и затем каждый новый кусочек информации должен рассматриваться с самых разных ракурсов, чтобы мы могли увидеть, как он вписывается в целое.
Простейший метод получения новых воспоминаний состоит в тщательном исследовании уже имеющихся.
Такого незатейливого, будничного подхода по большей части может оказаться достаточно.
...настоящий повседневный опыт пациента, как правило, богат ключиками к диссоциированным прошлым воспоминаниям.
Как только пациент будет испытывать полноценное эмоциональное воздействие уже известных фактов, новые воспоминания, как правило, будут возникать спонтанно.
Повествование о травме неизбежно погружает пострадавшего в состояние глубокого горя.
Поскольку так много потерь невидимы или непризнанны, обычные ритуалы траура дают мало утешения.
Погружение в процесс горевания является одновременно и самой необходимой, и самой пугающей задачей данного этапа.
Пациенты часто опасаются, что задача траура является непреодолимой, что как только они смогут позволить себе начать горевать, они не смогут остановиться.
Выжившие часто сопротивляются переживанию горя не только из-за страха, но также и из-за гордости.
Они могут сознательно отказываться от горевания, и это будет являться для них отрицанием победы преступника.
В этом смысле важно переосмыслить траур как акт мужества, а не унижения.
В той степени, в которой пациент не в состоянии горевать, он является отрезанным от части себя и ограбленным в наиболее важной части своего исцеления.
Только через горе и скорбь обо всем, что он потерял, пациент сможет открыть для себя свою неразрушимую внутреннюю жизнь.
...сопротивление процессу горя, судя по всему, является наиболее распространенной причиной застоя на втором этапе восстановления.
Сопротивление гореванию может маскироваться многочисленными способами.
Наиболее часто это выглядит как фантазия магической резолюции (разрешение ситуации) через месть, прощение и возмещение.
Фантазия о мести часто является отражением травматической памяти, в которой преступник и жертва меняются ролями.
Она часто имеет такое же гротескное, замороженное и бессловесное качество, как и травматическая память сама по себе.
Фантазия о мести также является одной из форм желания катарсиса.
Жертва воображает, что она может избавиться от стыда, боли и ужаса, предприняв ответные меры против своего противника.
Желание мести возникает под влиянием опыта полной беспомощности.
В своей униженной ярости жертва полагает, что месть это единственный способ восстановить свое чувство власти.
Она также может считать, что месть - это единственный способ признать тот вред, который он ей причинил.
Хотя травмированный человек представляет, что месть принесет ему облегчение, повторяющиеся фантазии о мести на самом деле лишь усиливают его страдания.
...когда в процессе терапии он дает выход своей ярости, его беспомощное неистовство постепенно переходит в более мощную и удовлетворительную форму злости - справедливое негодование.
Такое преобразование позволяет выжившему освободиться из тюрьмы фантазии о мести, где он находился наедине с преступником.
Ему предлагается восстановить собственное чувство власти, не становясь при этом преступником самому.
Отказ от фантазии о мести не означает отказа от справедливости, правосудия; напротив, начинается процесс объединения с другими людьми, чтобы удержать преступника в ответственности за его преступления.
Некоторые жертвы, напротив, противятся желанию мести и пытаются обойти свое яростное возмущение через фантазию о прощении.
Эта фантазия, как и ее полярная противоположность, также является попыткой обретения власти, расширением своих прав и возможностей.
Выживший воображает, что он может превзойти свою ярость и стереть воздействие травмы через вызванный волевым усилием акт любви.
Но травму невозможно изгнать ни через любовь, ни через ненависть.
Однажды, когда выживший уже оплачет травматическое событие, он может с удивлением обнаружить, насколько неинтересным для него стал преступник, и как мало его интересует его судьба.
Пострадавший может обнаружить по отношению к преступнику даже печаль и сострадание, но эти высвободившиеся чувства будут далеко не тем же самым, чем является прощение.
Фантазия о компенсации, как и фантазии о мести или о прощении, также часто становится серьезным препятствием для процесса горевания.
...хотя стремление к компенсации отчасти является вполне закономерным и справедливым, а иногда и вовсе может являться важной частью восстановления, тем не менее оно представляет потенциальную ловушку: длительная и бесплодная борьба по "вырыванию" компенсации от виновного или других может представлять защиту от полноценного столкновения с реальностью потери.
Горевание (траур) - это единственный способ отдать должное почтение своей потере, не существует никакой адекватной компенсации.
Фантазия компенсации часто подпитывается стремлением к победе над преступником, которая якобы сотрет унижение, вызванное травмой.
Как это ни парадоксально, - пациент может освободиться от преступника лишь тогда, когда он отказывается от надежды получить от него какое-либо вознаграждение.
В процессе психотерапии пациент может сосредоточить свои требования компенсации на терапевте.
Он может начать возмущаться обязательствами и пределами терапевтического контракта, настаивать на особых разрешениях в терапии.
В основе этих требований лежит фантазия, что только безграничная любовь терапевта или другого волшебного персонажа сможет отметить вред, причиненный травмой.
Ссылка на источник:
Judith Herman
Trauma and Recovery: The Aftermath of Violence - from Domestic Abuse to Political Terror
Приобрести книгу можно здесь.
Александр
lev_chuk подготовил следующую часть перевода в [перевод] Judith Herman - Trauma and Recovery. Part 7
На втором этапе процесса восстановления пострадавший реконструирует историю травмы.
Это должен быть полноценный, глубокий и детальный нарратив.
Жане описывал обычную память как "действие по рассказыванию истории".
Травматическая память, напротив, бессловесна и статична.
Первоначальный отчет выжившего о травматическом случае может быть стереотипным и безэмоциональным.
Один исследователь описывает историю травмы в нетрансформированном состоянии как "пред-нарративную".
Она не развивается во времени, не раскрывает эмоций рассказчика и его интерпретации событий.
Другой терапевт описывает травматическую память как серию неподвижных снимков или немое кино; роль терапии заключается в обеспечении музыки и слов.
..."действие по рассказыванию истории" в безопасности - в рамках оберегающих отношений - может продуцировать изменения в аномальной обработке травматической памяти.
Работа по реконструкции фактически трансформирует травматическую память; в дальнейшем она может быть интегрирована в целостную историю жизни пациента.
...терапевт играет роль свидетеля или союзника, в присутствии которого выживший может может говорить о том, что, кажется, невозможно выразить с помощью слов.
Реконструкция травмы предъявляет высокие требования к мужеству пациента и терапевта.
Она требует ясности в целях и безопасности в их альянсе.
...задача сохранения безопасности должна находиться в постоянном балансе с задачей встречи с травматическим прошлым.
Избегание травматических воспоминаний ведет к застою в процессе восстановления, но, одновременно с этим, слишком опрометчивое приближение к ним ведет к бесполезному или вовсе разрушительному и, по сути, повторному переживанию травмы.
Реконструкция истории травмы начинается с обзора жизни пациента до травматических событий и тех обстоятельств, которые к ним привели.
Yael Danieli говорит о важности освоения ранней истории пациента для того, чтобы "заново создать поток" его жизни и восстановить чувство целостности (непрерывности) с прошлым.
Пациента следует поощрять говорить о своих отношениях, мечтах и идеалах, борьбе и конфликтах, происходивших до травматического события.
Такое исследование обеспечивает контекст, в котором мы сможем понять специфическое значение травмы для этого человека.
...из разрозненных фрагментов замороженных образов и ощущений терапевт медленно собирает организованный и подробный словесный отчет, ориентированный во времени и историческом контексте.
Нарратив включает в себя не только само повествование, но и реакцию на него со стороны выжившего, а также реакции наиболее значимых людей из его жизни.
...простое перечисление фактов без сопровождения эмоциями является стерильным упражнением, не имеющим терапевтического эффекта.
Поэтому в каждой точке повествования пациент должен реконструировать не только то, что произошло, но и то, что он чувствовал.
Временами пациент может спонтанно перейти на невербальные способы коммуникации, такие как рисунок и живопись.
...Terence Keane подчеркивает важность телесных ощущений в реконструкции полноценного воспоминания.
Нарратив, который не включает в себя травматические образы и телесные ощущения, является неполным и бесполезным.
Но при этом конечной целью все-таки является перенесение истории, включая ее образность, в слова.
Выжившие всех возрастов и культур в своих показаниях приходят к точке, где все их вопросы сводятся к одному, задаваемому, скорее, с некоторым недоумением нежели негодованием: "Почему?".
Ответ находится за пределами человеческого понимания.
Помимо этого непостижимого вопроса, пострадавший сталкивается с другим, не менее понятным: "Почему я?".
Произвольное, случайное качество судьбы бросает вызов его базовой человеческой вере в справедливый или даже предсказуемый мировой порядок.
Пациент бросает терапевту вызов разделить его борьбу с этими необъятными философскими вопросами.
При этом роль терапевта заключается не в предоставлении готовых ответов (которые невозможны в любом случае), а, скорее, в утверждении позиции моральной солидарности с жертвой.
На протяжении всего исследования истории травмы терапевт призван обеспечивать контекст, в котором одновременно сосуществуют и когнитивный, и эмоциональный, и моральный аспекты.
Специалист нормализует реакции пациента, способствует использованию языка, именованию и разделяет эмоциональную нагрузку.
Он также способствует построению новой интерпретации травматического опыта, которая подтверждает достоинство и ценность оставшегося в живых.
И терапевт, и пациент должны учиться развивать терпимость к некоторой неопределенности, даже относительно основных фактов истории.
...реконструкция травмы ... требует ... некоторой "терпимости к состоянию болезни".
Они должны принять тот факт, что не обладают полным знанием, и они должны учиться жить с неопределенностью, продвигаясь в приемлемом темпе.
При этом и пациент, и терапевт могут желать волшебного изгнания зла, причиненного травматическим событием.
Психотерапия, однако, не избавляет от травмы.
Целью пересказа травматической истории является интеграция, а не экзорцизм.
Хотя в процессе реконструкции травматическая история и претерпевает трансформацию, но лишь в том смысле, что она (история - А.Л.) становится более настоящей, реальной.
...эти терапевтические методы имеют ограничения.
Реконструкция травматической истории позволяет снизить симптомы вторжения и гипервозбуждения.
Но при этом симптомы сужения, онемения, социальной изоляции не изменяются, а также далеко не всегда разрешаются семейные, профессиональное и социальные проблемы.
Дело в том, что процесс реконструкции травмы - один, сам по себе - не затрагивает социальное и реляционное ("отношенческое"; relational - А.Л.) измерение травматического опыта.
Таким образом, реконструкция является необходимой, но не достаточной частью процесса восстановления.
Если не работать с реляционным аспектом травмы, то даже снятие симптомов вторжения может оказаться вне досягаемости.
Пациент может не хотеть отказываться от таких симптомов, как ночные кошмары или флэшбэки, потому что они приобрели важное значение.
Эти симптомы могут являться символическим сохранением связи с потерянным лицом, заменителем процесса горевания или выражением неразрешимой вины.
Сборка травмы по кусочкам представляется гораздо более сложной задачей с жертвами длительного, повторяющегося злоупотребления.
Методы, которые являются эффективными для недавних и ограниченных по времени травматических событий могут оказаться неадекватными для хронического злоупотребления, особенно для тех пострадавших, которые имеют серьезные пробелы в памяти.
Время, необходимое для восстановления полной истории, как правило, значительно выходит за рамки 12-20 сеансов (необходимых для острой травмы).
Пациент может испытывать искушение прибегнуть к разнообразных мощным методам лечения, как традиционным, так и нетрадиционным, чтобы ускорить этот процесс.
Марафоны в больших группах или программы стационарного "пакета" часто привлекают выживших своими нереалистичными обещаниями (вроде того, что "блиц" подход может быть эффективным лечением).
Программы, которые способствуют быстрому раскрытию травматических воспоминаний без предоставления адекватного контекста для интеграции, являются терапевтически безответственными и потенциально опасными, поскольку они оставляют пациента без ресурсов, чтобы справиться с раскрывшимися воспоминаниями.
Само по себе преодоление барьеров амнезии является не сложной частью процесса реконструкции, с этим справятся разные техники.
Трудная же часть этой задачи - встретиться лицом к лицу с ужасами, скрывающимися по ту сторону барьера забытья, и интегрировать эти переживания в наиболее развитый жизненный нарратив.
Этот медленный, кропотливый и зачастую фрустрирующий процесс напоминает складывание очень сложного паззла.
Первые очертания собраны, и затем каждый новый кусочек информации должен рассматриваться с самых разных ракурсов, чтобы мы могли увидеть, как он вписывается в целое.
Простейший метод получения новых воспоминаний состоит в тщательном исследовании уже имеющихся.
Такого незатейливого, будничного подхода по большей части может оказаться достаточно.
...настоящий повседневный опыт пациента, как правило, богат ключиками к диссоциированным прошлым воспоминаниям.
Как только пациент будет испытывать полноценное эмоциональное воздействие уже известных фактов, новые воспоминания, как правило, будут возникать спонтанно.
Повествование о травме неизбежно погружает пострадавшего в состояние глубокого горя.
Поскольку так много потерь невидимы или непризнанны, обычные ритуалы траура дают мало утешения.
Погружение в процесс горевания является одновременно и самой необходимой, и самой пугающей задачей данного этапа.
Пациенты часто опасаются, что задача траура является непреодолимой, что как только они смогут позволить себе начать горевать, они не смогут остановиться.
Выжившие часто сопротивляются переживанию горя не только из-за страха, но также и из-за гордости.
Они могут сознательно отказываться от горевания, и это будет являться для них отрицанием победы преступника.
В этом смысле важно переосмыслить траур как акт мужества, а не унижения.
В той степени, в которой пациент не в состоянии горевать, он является отрезанным от части себя и ограбленным в наиболее важной части своего исцеления.
Только через горе и скорбь обо всем, что он потерял, пациент сможет открыть для себя свою неразрушимую внутреннюю жизнь.
...сопротивление процессу горя, судя по всему, является наиболее распространенной причиной застоя на втором этапе восстановления.
Сопротивление гореванию может маскироваться многочисленными способами.
Наиболее часто это выглядит как фантазия магической резолюции (разрешение ситуации) через месть, прощение и возмещение.
Фантазия о мести часто является отражением травматической памяти, в которой преступник и жертва меняются ролями.
Она часто имеет такое же гротескное, замороженное и бессловесное качество, как и травматическая память сама по себе.
Фантазия о мести также является одной из форм желания катарсиса.
Жертва воображает, что она может избавиться от стыда, боли и ужаса, предприняв ответные меры против своего противника.
Желание мести возникает под влиянием опыта полной беспомощности.
В своей униженной ярости жертва полагает, что месть это единственный способ восстановить свое чувство власти.
Она также может считать, что месть - это единственный способ признать тот вред, который он ей причинил.
Хотя травмированный человек представляет, что месть принесет ему облегчение, повторяющиеся фантазии о мести на самом деле лишь усиливают его страдания.
...когда в процессе терапии он дает выход своей ярости, его беспомощное неистовство постепенно переходит в более мощную и удовлетворительную форму злости - справедливое негодование.
Такое преобразование позволяет выжившему освободиться из тюрьмы фантазии о мести, где он находился наедине с преступником.
Ему предлагается восстановить собственное чувство власти, не становясь при этом преступником самому.
Отказ от фантазии о мести не означает отказа от справедливости, правосудия; напротив, начинается процесс объединения с другими людьми, чтобы удержать преступника в ответственности за его преступления.
Некоторые жертвы, напротив, противятся желанию мести и пытаются обойти свое яростное возмущение через фантазию о прощении.
Эта фантазия, как и ее полярная противоположность, также является попыткой обретения власти, расширением своих прав и возможностей.
Выживший воображает, что он может превзойти свою ярость и стереть воздействие травмы через вызванный волевым усилием акт любви.
Но травму невозможно изгнать ни через любовь, ни через ненависть.
Однажды, когда выживший уже оплачет травматическое событие, он может с удивлением обнаружить, насколько неинтересным для него стал преступник, и как мало его интересует его судьба.
Пострадавший может обнаружить по отношению к преступнику даже печаль и сострадание, но эти высвободившиеся чувства будут далеко не тем же самым, чем является прощение.
Фантазия о компенсации, как и фантазии о мести или о прощении, также часто становится серьезным препятствием для процесса горевания.
...хотя стремление к компенсации отчасти является вполне закономерным и справедливым, а иногда и вовсе может являться важной частью восстановления, тем не менее оно представляет потенциальную ловушку: длительная и бесплодная борьба по "вырыванию" компенсации от виновного или других может представлять защиту от полноценного столкновения с реальностью потери.
Горевание (траур) - это единственный способ отдать должное почтение своей потере, не существует никакой адекватной компенсации.
Фантазия компенсации часто подпитывается стремлением к победе над преступником, которая якобы сотрет унижение, вызванное травмой.
Как это ни парадоксально, - пациент может освободиться от преступника лишь тогда, когда он отказывается от надежды получить от него какое-либо вознаграждение.
В процессе психотерапии пациент может сосредоточить свои требования компенсации на терапевте.
Он может начать возмущаться обязательствами и пределами терапевтического контракта, настаивать на особых разрешениях в терапии.
В основе этих требований лежит фантазия, что только безграничная любовь терапевта или другого волшебного персонажа сможет отметить вред, причиненный травмой.
Ссылка на источник:
Judith Herman
Trauma and Recovery: The Aftermath of Violence - from Domestic Abuse to Political Terror
Приобрести книгу можно здесь.